Был в этом мире человек, которого Паркер любил. И искренне желал ему счастья. Нетрудно догадаться, что этим человеком был он сам.
Второго такого самовлюбленного типа невозможно было отыскать в этом мире. Паркер и не пытался, потому что знал: все равно не найдет. А, если найдет, то всенепременно попытается унизить этого человека, раздавить его и показать, кто, на самом деле, хозяин положения. О дружбе не могло быть и речи. Во всяком случае, сейчас Паркер видел ситуацию лишь в таком свете.
Где-то глубоко в душе у Эшли Паркера жил человек, способный принять и признать равным только того, кто сможет сломать его гордыню или хотя бы немного её усмирить. Но таких людей не было. Потому и друзей у Паркера не наблюдалось.
Чувства Эшли не столько ненавидел, сколько презирал.
Они тоже казались ему фальшивыми насквозь. Показными, а оттого не имеющими ценности, как медная монетка, покрытая золотой краской. Рано или поздно краска все равно сотрется, и ничего не останется от прежнего сияния, наступит разочарование. Он ненавидел парочки, которым в голову приходила «гениальная» идея проявлять чувства прямо в школе, практически в девяносто девяти процентах случаев в столовой. Такие проявления чувств портили ему аппетит, хотелось подойти к влюбленным, да и сказать им пару ласковых, чтобы не портили настроение своими пошлыми облизываниями. Почему-то чужие поцелуи не вызывали ничего, кроме отвращения, на них не хотелось смотреть. Слишком противно, слишком наигранно. Больше показухи, чем настоящей потребности в тактильном контакте.
Если с Эшли кто-то решался заговорить, он одаривал собеседника выразительным взглядом, после которого имевший неосторожность заговорить, уходил восвояси. В особо запущенных случаях Паркер прибегал к проверенному средству, под названием: «Избавься от назойливого собеседника раз и навсегда». Он становился приторно-ласковым, если ему говорили, что очарованы его мрачным образом, или же наоборот утрировал свои темные стороны, приводя отрицательные качества в состояние гротеска, если к нему подходили со словами: «Я же знаю, что в душе ты мягкий и пушистый». Неудивительно, что к выпускному классу Паркер остался в одиночестве. Никто больше не предпринимал попыток заговорить с ним, а новички, решившие разделить с мрачным подростком свое одиночество, рано или поздно сами доходили до мысли, что с Паркером лучше не связываться. Пару раз наступив на одни и те же грабли, они переставали к нему подсаживаться и даже в классе с ним не заговаривали, а Эшли был этому только рад. В обществе он чувствовал себя неуютно.
Не то, чтобы он мог назвать себя заумным иностранным словом «хиккикомори», совсем нет. Он не боялся общества, оно просто его раздражало, потому он и вел себя, как последняя сволочь, самоутверждаясь за счет слабых, а иногда и за счет сильных. Ему было все равно, кто перед ним. Очередной ботаник или очередная звездочка, подписавшая своей карьере кумира смертный приговор. И делал он это всегда с невозмутимым выражением лица, словно само собой разумеющееся. Такая же потребность в очередной раз доказать свой сволочизм, как потребность дышать, без нее никак не прожить.
Только огрызаясь и доводя до слез других, Паркер чувствовал себя живым.
В его внешности не было ничего примечательного. Паркер был самовлюбленным, а потому внешность свою оценивать трезво не мог, хотя понимал, что до канонов красоты ему далеко, причем очень-очень далеко. В собственном представлении он, конечно, был красавцем с эксклюзивной внешностью. Удивительное дело, но так считал не только он, в школе было немало девушек, считавших его своим идеалом, но уже получивших от ворот поворот. Всем им Эшли отказал, мотивировав свой отказ тем, что он слишком хорош для таких, как они. Конечно, некоторые девушки решили, что это шутка, а Паркер посмеялся вместе с ними, согласно покивав, когда они задали вопрос: серьезен ли он или шутит? А потом, стоило им только удалиться, как он начинал неприлично громко хохотать. На следующий день о промахах отчаянных школьниц знала вся школа. Клуб отвергнутых Эшли Паркером рос и ширился.
Некоторые парни пытались ему подражать, чтобы понравиться той или иной девчонке. Они отращивали или же наоборот отрезали волосы, красили их в черный цвет, делали пирсинг и облачались во все черное, но при этом все равно смотрелись на фоне Паркера жалкими копиями.
За мерзкий характер Паркера или неистово обожали, или люто ненавидели. Он плевал на все и на всех, заявляя, что ему не нужно ни чужое обожание, ни чужая ненависть. И он не кривил душой, его, на самом деле, бесили неискренние эмоции и искусственная реакция, выработанная в зависимости от того, в какой семье воспитывались его обожатели или противники. Им с детских лет в голову вбивались понятия о том, что есть хорошо, а что – плохо, и именно с этой позиции они оценивали чужие поступки. Это были устаревшие взгляды их родителей, а не их собственные чувства и переживания, очередная фальшивка, очередная подделка. Красивая обложка, яркая ненависть, которая, если копнуть глубже, выразится лишь в словах: с точки зрения морали – это плохо, а это хорошо, потому... Дальнейшие слова Паркера уже не волновали, он махал рукой на своих собеседников, никто не мог удивить его.
На самом деле, в глубине души, Паркер и, правда, не был такой сволочью, какой он пытался рисоваться на публике. Все было гораздо проще. Он хотел найти человека или людей, способных быть искренними. Он не хотел, чтобы они приспосабливались, стараясь угодить ему. Угадывали каждый жест и каждое слово, которое он хочет услышать. Ему хотелось, чтобы люди вели себя с ним раскрепощено и непосредственно. Но девушки начинали краснеть, бледнеть и говорить глупости, перемежая эти самые глупости истерическим хихиканьем. Парни наоборот старались бравировать своей мужественностью, пытались чем-то задеть, спровоцировать на открытое противостояние. Паркер удивленно выгибал бровь, хмыкал и отворачивался. С такими людьми ему не о чем было говорить. Он понимал, что очень быстро они все ему наскучат.
Ему приписывали некий комплекс «короля», удивлялись, как он при ходьбе не сбивает дверные проемы своей невидимой короной. Паркер, слыша подобные рассуждения, только веселился. Он терпеть не мог богатеньких мальчиков и девочек, которые на самом деле, мнят о себе больше, чем значат. В их головах никак не укладывается мысль о том, что это не они, а их родители добились успеха в жизни, заработали немалые состояния и заставили всех окружающих восхищаться своей деловой хваткой. Они незаслуженно приписывали себе родительские заслуги, хвастали ими направо и налево.
