Вскоре Свят оказался во дворе, он быстро добежал до калитки и вырвался на улицу. Уже через колышки забора увидел, что окно кухни мерцает дрожащим розовым светом: это горел керосин.
Свят побежал что было мочи. Он миновал машину, стоявшую чуть ниже по улице. Лишь пробежав еще несколько шахтерских домов, где в окнах мерцали лампы и свечи, понял, что надо было запомнить номер машины, остановился, развернулся, но возвращаться не стал: страх приказывал бежать отсюда как можно дальше. То, что он увидел вдали на пригорке, заставило его вскрикнуть. Окно кухни трепетало пламенем: это горела розовая занавеска. Два других окна — спальни и большой комнаты — часто мерцали, будто за ними зажглись новогодние елки.
В конце улицы раздался крик:
— Пожар! Пожар!
Тут же заработала машина и, теперь уже не скрываясь, а шаря зоркими лучами фар по воротам дворов, быстро поехала вниз. Свят метнулся к забору, открыл чью-то калитку, спрятался за нею. Машина пронеслась мимо, за стеклом мелькнул серповидный профиль человека-месяца: его губы были плотно сжаты, глаза устремлены на дорогу. Второй человек сидел сзади и увязывал какой-то мешок. Свят понял, что убийцы успели что-то вытащить из горящего дома.
Хлопнула дверь.
— Это же Ванечка! — раздался взволнованный женский голос. — Это же его дом и горит.
На крыльце стояли дядя Женя и тетя Люба. Свят сообразил, что как раз в этом дворе они и живут, — родители Пашки и Петьки, ребят, с которыми он играл. Где-то далеко внизу протяжно завыла сирена.
— Пожарные! — сказал дядя Женя. — Но не успеют уже. Сгорит дом.
На пригорке, там, где был дом, стоял теперь широкий столб света, внутри его летели искры.
Женщина присела перед Святом на корточки, взяла его за плечи.
— Ванечка, а мамка с папкой где?
* * *
Ваня, Иван Клепиков — таково было его первое имя, которое он уже и не вспоминал, поскольку более сорока лет был Святом.
Ночь пожара и несколько последующих он провел у соседей на раскладушке, в комнате, где спали Пашка и Петька. Оба мальчика не звали его с собой играть, смотрели на него с отчуждением: ведь теперь он был совсем другим, нежели они, потому что у него убили родителей. Потом приехала тетя из Курска и увезла Свята с собой.
Они ехали на автобусе, потом — на поезде, он залез на верхнюю полку и спал под частый стук колес, и новое место его жизни показалось совсем близким, хотя он и знал, что Курск — это очень далеко от его шахтерского поселка.
Была весна, дни становились все светлее, Свят нашел новых друзей во дворе, и те, так же, как Пашка и Петька, порой сосредоточенно молчали, пытливо поглядывая на него, наверное, пытаясь понять, о чем может думать мальчик, у которого прямо на глазах убили родителей, да и его самого чуть было не убили.
Осенью Свят пошел в школу, в первый класс. Новая жизнь захватила его. В Курске все было по-другому: дом тети Шуры был многоэтажным, в этом большом городе надо было бегать по лестницам, кататься на лифте, трамвае и автобусе, переходить широкие улицы, когда светофор засветится зеленым.
Ребята и девчонки, которые учились в его классе, были из других дворов, они уже и не знали о том, что произошло в шахтерском поселке, и Свят среди них был самым обыкновенным мальчишкой.
Воспоминание о родителях будто тонуло в его голове, опускаясь все ниже и ниже. Как-то раз тетя Шура повела его на кладбище, где была похоронена ее сестра, то есть — это была и матери тоже сестра — покойная тетя Даша. На могиле тети Даши цвели крупные белые астры, а по черной плите неторопливо шагал паук-косиножка.
Тетя Шура осторожно взяла косиножку двумя пальцами и перебросила через ограду.
— Нечего тебе тут делать, — сердито сказала она.
В ходе этой операции косиножка потеряла одну свою лапку: она лежала на могильной плите и косила. Тетя Шура смахнула лапку с плиты носком башмачка.
— Осень уже, — сказала она. — Слабая косиножка, умирает. Ножки свои теряет где попало.
Одна простая мысль вдруг пришла Святу в голову.
— Тетя Шур! — сказал он. — А мы поедем на поезде на то кладбище, где мама и папа похоронены?
Тетя Шура косо глянула на него и сказала:
— Это невозможно, — ответила тетя Шура, почему-то отведя глаза. — Я тебе потом объясню.
Но это самое «потом» так и не состоялось, поскольку вдруг произошли события, после которых никакого «потом» уже просто и быть не могло…
Преследователи
Все началось с тетрадки, обыкновенной тетрадки в косую линейку, где Свят старательно выводил палочки и крючочки. Кто-то просто украл у него эту тетрадь.
Такой случай не имел бы никакого значения, кроме, разве что, обиды, поскольку учительница решила, что он лжец, и просто-напросто не написал должного количества крючочков и палочек дома, и вот теперь врет, что тетрадку украли. Кому она нужна?
— Может быть, ты оставил ее в раздевалке? — сказала учительница, строго посмотрев на Свята из-под больших очков, нечеловечески коверкавших ее глаза.
Свят сбежал по широкой лестнице вниз, бросился в раздевалку, осмотрел пол и подоконник: тетрадки не было нигде. Вот и его курточка, синяя, которую купила ему недавно тетя. В курточке также не было да и не могло быть никаких тетрадок, как и вообще — в раздевалке. Чего-то в этой курточке не хватало… Впрочем, не в этом дело: Свят стоял между рядами одежды, которая топорщилась на крючках, будто какая-то пузатая гвардия. Он грыз ногти и думал. Тетрадку могли украсть только из портфеля. Он ясно помнил, как положил ее вчера вечером в портфель, открыл даже, прежде чем положить, и еще раз оглядел ровные линейки крючочков и палочек, вполне довольный своей работой.
На большой перемене их всех водили кормить, построив парами. Класс в это время оставался пустым, не запертым. Значит, кто-то вошел в класс и украл его тетрадку. Святу почему-то стало страшно. Он прижался к своей курточке, погладил ее, сказал:
— Курточка. Моя курточка.
Он понял, что вот-вот заплачет, и ему вдруг стало стыдно перед самим собой… Но что это? Ах, да, курточка. Теперь он увидел, чего на ней не хватало: кто-то отпорол бирку с его именем, которую тетя пришила на воротник.
— Значит, ты оставил тетрадку дома, — холодно сказала учительница. — Был бы ты хотя бы во втором классе, я бы послала тебя сейчас же домой за тетрадкой.
Пока Свят шел между рядами, отовсюду слышались смешки. Кто-то поставил ему подножку: мальчик чуть не упал, оперся о чужую парту и застыл, будто палочка на косой линейке. Сел на свое место, продолжая напряженно думать обо всем, что произошло.
— Не грызи ногти! — крикнула на него учительница.
Свят спрятал руку в карман. Итак, у него украли тетрадь и отпороли бирку от куртки. То и другое должно быть связано. Не может быть так, чтобы украл один человек, а отпорол — другой. Зачем?
Страх, который поселился глубоко внутри, с той самой минуты, когда он сбежал по улице вниз, прочь от горящего дома, не раз и не два за день пронзал все его тело — так, что холодели пятки. Этот страх овладевал им порой совершенно неожиданно, от самых незначительных мелочей, и Свят не мог объяснить его.
После школы и продленки, уже в сумерках, его встречала тетя Шура. Он рассказал ей про тетрадь и показал курточку, признался, что ему отчего-то стало страшно.
— Кто-то подшутил над тобой, — говорила она, надевая и оправляя на его голове шапочку, которую сама и связала, — а ты и распустил нюни. Нельзя быть таким соплей! — тетя вдруг повысила голос, будто бы Свят был сам виноват в том, что у него украли тетрадь. — Тебе предстоит большая, трудная жизнь. Надо стать настоящим человеком.
Свят засопел, утер кулаком нос. Странные это были слова, что он не раз слышал и от тети, и от учительницы. Стать настоящим человеком… А теперь он кто — зверушка какая-то?
— И что ты такой бледненький? — с раздражением сказала тетя. — Уж не заболел ли?
Свят был бы не прочь заболеть, школа не нравилась ему: все почему-то хотели как-то поддеть его, толкнуть или обозвать. Он не сразу понял, что лично к нему это не имеет никакого отношения — просто каждый задевал каждого, это был стиль самой школьной жизни, да и стиль жизни вообще, и нынешней, и грядущей.
Через несколько дней, в субботу, они с тетей поехали по магазинам на городском трамвае. Тетя редко оставляла его одного — и дома, и на улице, считая, что такой маленький мальчик всегда должен быть где-то поблизости. Вот и сейчас она отлучилась лишь ненадолго, зашла в универмаг. Свят стоял на ступеньках и смотрел на пустую улицу, стараясь правильно сосчитать окна домов. Вдруг к нему подошла какая-то женщина с коляской, сказала:
— Мальчик, покарауль, пожалуйста, моего ребеночка, а я в магазин схожу, — и, не дождавшись ответа, скрылась за стеклянными дверьми, оставив крепкий цветочный запах своих духов.
