Эта любовь прошла, когда им обоим стукнуло по семнадцать лет с перерывом ровно в сутки, сначала Дэни, потом Лёве. Прошла – и превратилась в настоящую крепкую дружбу. После бешенного «последнего» лета Дэни «образумилась»: нужно было оканчивать гимназию, готовиться к олимпиадам, поступлению в университет. Она заперлась дома на всю выпускную весну, почти никуда не выходила, учила уроки, читала, пела сама для себя. Лишь изредка она выбиралась гулять – но к десяти возвращалась домой. Она окончила школу с серебряной медалью, Лёва допрыгнул еще выше, до золотой, и поклялся больше никогда не уделять учебе времени больше самого необходимого минимума. На выпускной вечер Дэни пришла закупоренной в чёрный строгий костюм, а, получив свой аттестат, не поленилась сбегать домой и вернуться в косухе, потёртых джинсах, любимых чёрных кроссовках и с рюкзаком за спиной, на котором, как и на майке, горела надпись «Out of my way!». Детская болезнь левизны.
Выпускная ночь прошла на полу в углу, с сигаретой в зубах (никто никого уже не стеснялся и не боялся) и странным ощущением: со всеми хотелось поговорить и в то же время от всех тошнило. Под утро к ней присоединился Лёва. Он был немного пьян, и его потянуло на ностальгию – а Дэни не стала сопротивляться, тем более что сама хотела того же. Эти остатки последней школьной ночи на холодной верхней палубе теплоходика, катавшего вчерашних одноклассников по реке, они провели как влюблённые дети, удивив всех остальных. А когда наступил рассвет, все уже бывшие одноклассники попрощались на берегу, и эти двое ушли вдвоем гулять (Лёва не снял костюма, далеко было ехать домой), целый день бродили, обнявшись за плечи, по городу. Медалисты, призёры областной олимпиады и отличники университетской, они уже были зачислены в местный университет на исторический факультет, они уже знали, что будут учиться в одной группе. Никто не хотел заглядывать далеко – ведь невозможно поручиться, что завтра тебя не собьёт шальная машина?
– Тебе нужна девушка, Лёва, – задумчиво проговорила Дэни. Они забрели в какой-то двор (может, и здесь тусовались когда-то?) и теперь стояли в тени арки. – Только по настоящему, всерьёз. И чтобы она любила тебя.
Лёва провел рукой по её волосам. Забытое прикосновение жгло пальцы.
– Дэни, а ты меня любила?
– Я и сейчас люблю тебя. И буду любить. Но не так.
– А как?
– Как друг. Как сестра.
Так оно и было. Так оно и было с самого начала – братская любовь, которой им обоим с детства не хватало, потому что оба были единственными в семье детьми. Просто в шестнадцать лет еще трудно отличить одно от другого. Они всегда были нужны друг другу как брат и сестра, и только сейчас – как парень и девушка… Лёва обнял Дэни и проговорил уверенно:
– А тебе нужен парень. Не перебивай, знаю, что ты скажешь, слышал уже. Нужен. Чтобы ты отдалась ему до конца, чтобы на него перекинулся кусочек огня, которым ты пылаешь. Иначе ты сожжёшь себя. Только такого найти непросто.
– А ты был таким?
– А я уже просто перегорел в чём-то. Я могу греться возле тебя, но не гореть, ведь я лёд, а ты беспощадная. Тебе нужен тот, у кого хватит сил, кто отважится гореть вместе с тобой.
Оба умолкли. Слова бессильны, ими всего не скажешь.
– Ты прав. Только вряд ли я такого найду. Не хочу никого сжигать. Не люблю делать кому-то больно.
Снова молчание. На этот раз надолго. Их последнее недружеское объятие.
– Дэни… разреши мне ещё немного потаять рядом. До завтрашнего утра.
– Стоит ли?
– Просто это последний раз, когда ты мне не сестра, а я тебе не брат. И ещё я хочу тебя поцеловать, и знаю, что ты не против.
– Ты прав. И я не против.
Так была перевёрнута ещё одна страница недолгой и странной жизни, странной, наверное, потому что она была собственной. На лето Дэни уехала из города к бабушке, а потом время покатилось вперёд в спокойном размеренном темпе. Учёба, в которой чередовались моменты энтузиазма и пофигизма, шла своим чередом: первый курс, второй, отличные оценки, библиотеки, Интернет-клубы. В жизни появился клуб «Что? Где? Когда?», куда её затянул один из одногруппников. Осталась на месте гитара в переходе и песни – свои и чужие… Ей было восемнадцать, когда она обнаружила, что спиртное – не главный составляющий элемент жизни, в нём далеко не всегда есть нужда. Осталось только пиво, иногда приносившее успокоение раздолбанным нервам, или, иногда – шампанское и красное вино. Улыбка практически исчезла с лица. Другие цвета, кроме чёрного, появлялись в одежде всё реже и реже.
В жизни установилось несколько прочных закономерностей, напоминавших бег по кругу; иногда Дэни казалось, что ей не девятнадцать лет, а все сорок девять, и что после бурной юности пришла сразу горькая одинокая старость. Такое ощущение возникало, когда она возвращалась домой из университета или с прогулки, особенно со своих интеллектуальных тренировок, входила в свою комнату, закрывала за собой дверь, бросала на пол рюкзак, вешала на крючок косуху (мама как-то попросила, чтобы косуха и рюкзак не висели в прихожей) – и весь вечер сидела взаперти. Учила что-нибудь, читала работы великих историков и художественную литературу, писала вопросы для игр, играла на гитаре, сочиняла. Иногда, в хорошую погоду, она брала с собой гитару, ехала в какой-нибудь отдалённый район, останавливалась в любом подземном переходе и пела. Свои песни и чужие, известные и не очень. Её не гоняла милиция, тем более она старалась выбирать переходы, где нечасто ходили патрули. Иногда они с Лёвой просто бродили по городу пешком, нарезая километры, попивая пиво, натыкаясь на знакомых, принимая или отклоняя приглашения, вспоминая прошлое и думая о будущем, которое рисовалось им отнюдь не в розовых красках. Вроде бы всё было как всегда и как у людей, но что-то не давало спокойно спать. Что-то душило. Что-то вокруг. Что-то внутри. Что-то мешало дышать полной грудью, и непонятно было, что именно.
Кофе закипел. Дэни с трудом отвлеклась от мыслей. Поднялась, вынула из шкафчика любимую кружку, налила кофе, кружку взяла в руки, грея ладони, устроилась на подоконнике, посмотрела в окно, прижавшись лбом к холодному стеклу. Три часа ночи. За окном ни души, не ходят ни трамваи, ни троллейбусы, ни автобусы, ни люди. Все спят, и лишь немногие сидят сейчас, как она, смотрят в окно и пережёвывают собственные внутренности, борясь с подступающей к горлу тошнотой. Зрительная память услужливо подсунула мыслям фотографию, сделанную месяц назад, в начале октября: тогда что-то стрельнуло Лёве в голову, и они пошли с фотоаппаратом по городу «рисовать художественные портреты», фотографировали друг друга на лужайке, на мосту, на перекрёстках, на трамвайных путях, на ступеньках в подворотнях, подъездах, подвалах. А эта фотография – на фоне резных ворот внутреннего дворика одного из старых домов в центре города – была сделана случайно: Лёва побежал вперёд, к киоску за сигаретами, и когда Дэни выходила из дворика, позвал её и поймал её взгляд объективом. Как ни странно, вышла эта фотография самой удачной. Чёрные резные ворота с непонятным хаотичным узором, очертания дворика за ними, а на их фоне – Дэни, «чёрная дева» (так её в шутку назвал как-то отец) в косухе, на плече отцовский офицерский планшет, в руке блок-флейта Лёвы, чуть загорелое лицо в обрамлении тёмных волос, взгляд исподлобья, но не мрачный, не вызывающий, скорее просто грустный… Дэни эту фотографию вставила в рамочку и повесила на стенку с надписью: «Мне двадцать лет». Вот такая она сейчас. А такой ли должна быть? Да не должна. Хочется быть такой.
Лёва. Вспомнилось его лицо, светлые длинные волосы до плеч, серые глаза, щербатая улыбка (выбили в драке левый верхний клык, сломали один из нижних резцов). Что-то надолго он пропал, уже неделю не появлялся в университете, не звонил. Дэни несколько раз звонила ему сама, но никто не поднимал трубку. Мать Лёвы уехала в санаторий, и никого, кроме него самого, быть дома не могло, так куда же он делся? Затусовался? Умотал с кем-то из города? Ушёл в запой в своём подвале? Возможно абсолютно всё. Надо к нему съездить, хоть Дэни и не любила приходить даже к близким друзьям без приглашения. Если он дома или в подвале, найти его будет легко. А вот если нет…
К чёрту грустные мысли! Глоток горячего кофе обжёг горло, Дэни чуть не поперхнулась и машинально подула на чашку. К чёрту… Когда они приходят хуже татарина, их не так-то легко прогнать.
Её звали Катей, но известна большинству она была, как Бонни, невысокая полненькая девчонка в огромном тёмно-синем комбинезоне, коричневой косухе и забавной формы очках, с зелёными глазами и кудрявой головой. Она тусовалась с ними около года, тогда они были тремя лучшими подругами: Дэни (ей было тогда пятнадцать), девятнадцатилетняя Аля и Бонни. Бонни было двадцать лет, она училась на третьем курсе университета, на факультете психологии, жила в общежитии, иногда ездила к родителям в деревню за двести с чем-то километров от города. Бонни всех поражала: тусовка, казалось, не мешала ей учиться без троек, быть на хорошем счету у преподавателей; Дэни тогда завидовала этому тихой завистью, потому что сама тогда уже привыкла к своим тройкам, да и из школы кандидатом на исключение оказалась тогда же.
