— Ничего! Шар померк, он даже не блестит своей полировкой… Я… я бесконечно благодарна вам, г. Прайс!
С легким поклоном и слабой улыбкой на еще больше побледневшем лице молодая дама возвратилась на свое место.
— Прошу, — коротко пригласил Прайс.
Мягко звякнули шпоры и на середину комнаты вышел ротмистр Сумского драгунского полка Полянский.
— Вы хотите знать ваше ближайшее будущее? — спросил внимательно смотревший ему в глаза Прайс.
— О, конечно, мало интересного заглядывать в могилы!
Веселым огоньком вспыхнули темные глаза бравого кавалериста.
— Сосредоточьтесь на одной мысли, а всех вас, господа, — обратился Прайс к публике, — прошу думать только о будущем г. ротмистра и сильно желать, чтобы он его увидел. Я постараюсь устроить из шара экран, на котором промелькнут видимые для всех картины… Спокойствие!..
Прайс поднял над шаром руки и замер в этом положении.
Летят минуты. В красном полумраке комнаты мигает желтый свет лампады, придавая жизнь строгому лику на иконе. Чудится Лизе Карташовой, что шевелятся губы старца, и смотрят на нее его глаза не то укоризненно, не то предупреждая о чем-то грозном. В ней шевельнулось безумное безумное желание уйти, убежать, и тут же ложный стыд, что заподозрят детскую трусость, удержал ее на месте, и с легким вздохом она отвела глаза от иконы.
Затрещало масло в лампаде, язычок пламени ярко вспыхнул, вытягиваясь вверх, и потух… В красной мгле зашевелились тени. В стенах тут и там точно посыпалась штукатурка… Шар заколебался. Казалось, не выдержат больше натянутые нервы зрителей этой гнетущей красной полумглы, как вдруг точно посветлело в комнате и над столом забелел экран. На нем мелькают города, деревни, села, тянется бес-коничная дорога, на ней обозы, солдаты, пушки, повозки Красного Креста и вновь солдаты без конца. Вот лес… В нем копошатся люди, над ними вспыхивают белые дымки, разрывы, взметнувшиеся в воздухе клочки деревьев, людских тел, земли. Снова лес… над ним белые домики без счета и конца. Там, очевидно, скрыта батарея. Вдруг на опушке появилась конница. Какое безумие! мчится, растянувшись лентой, прямо на огонь. На правом фланге, пригнувшись к лошади, почти сливаясь с ней, — Полянский.
Что с ним? У поднявшейся на дыбы лошади вывалились внутренности, а сам всадник повис в стременах, весь залитый кровью…
Исчез экран. Померк, не блестит черный шар. Стараясь сохранить на побледневшем лице беззаботную улыбку, офицер в шутливых фразах благодарит Прайса за доставленное удовольствие заглянуть в будущее и отходит, уступая место подошедшему молодому человеку, одетому с провинциальной претензией на моду: на нем темно-коричневый костюм с иголочки, в пестром галстухе булавка с бирюзой, длинные, слегка завитые волосы. Это — Чайкин, учитель истории из Серпухова, уже не в первый раз посещающий субботние сеансы.
— Вас тоже интересует ваше будущее?
— Не главным образом. Чтобы проверить картину будущего, нужно его еще дождаться и пережить, а я, как неверующий Фома, хотел бы сейчас вложить персты в раны и просить вас показать мне что-нибудь из тех моментов моего прошлого, о которых я сейчас буду думать! — Голубоватосерые со стальным блеском глаза Чайкина скрестились с зелеными зрачками Прайса. Встретились, казалось, равные силы.
Прайс первым отвел глаза, предложил Чайкину занять место между собой и шаром и положил руки на его плечи. Медленно тянется время, убаюкивает красный свет. Все невольно возвращаются к своим обыденным мыслям. Кто-то вздохнул, другой пошевелился; скрипнул чей-то стул. Чайкин саркастически улыбнулся, ему ответили сдержанным легким смешком. Раздалось предостерегающее шиканье немного выступившего вперед Быковского, и все снова застыли в ожидании новых чудес. Чайкин спокойно стоял, скрестивши руки. На лбу Прайса выступили капли пота и напряглись жилы. Неожиданно раздался его скрипучий, но на этот раз сдавленный, глухой и как бы отдаленный голос:
— Для чего вы между собой и мною воздвигаете стену сопротивления? Чего боитесь?
— Я не боюсь и не сопротивляюсь, только на меня не действует ваше внушение. Я ровно ничего не вижу!
В публике сдержанный, едва слышный смех молодежи. Быковский вновь поднимает руку: на молодежь оглядываются, та затихает. Бледное лицо Прайса становится серым. Снова бегут минуты. Шар побелел. Заколебавшийся над ним белый пар разрастается, плотнеет, сливается с шаром, образуя белую завесу, за которой со стороны Чайкина начинают пробегать тени. Они неясны. Опять где-то далеко скрипит, обрывается голос Прайса.
— О чем вы думаете? Кто вы? Какая у вас профессия? Вы близки к мертвым. Вокруг вас брызжет кровь. О, да от вас и пахнет ею!..
Ноздри Прайса странно затрепетали.
— Разве вы не видите трупа с перерезанным горлом, а вог размозженная голова, а там кровь, опять кровь, о-о-о!
У Чайкина широко раскрылись глаза. Видимая для всех на фоне молочного пара, закачалась кровать, на ней прелестная девочка с совершенно почти отделенной головой…
— Милочка Ромова, — раздался истерический женский крик.
На месте кровати появилась обитая материей половина странного ящика, и в нем мужчина с низко повисшей на грудь головой, — над ящиком мелькнуло желтое, косоглазое, ехидно улыбающееся лицо. Белая пелена заколебалась, разорвалась в клочки и расплылась в воздухе.
Прайс, вытирая пот на лбу, бесшумно скрылся за дверью, из которой появился.
Чайкин, избегая расспросов, поспешил уйти. Быковский дал белый свет и громко объявил:
— Вследствие крайнего утомления г-на Прайса, сеанс прекращается; о программе следующего своевременно будет объявлено в нашей газете.
Публика начала неохотно и медленно расходиться, и только в раздевальной начались разговоры.
* * *
Лиза отказалась от всяких провожатых, так как жила в соседнем Лесном переулке. Попрощавшись с ней, молодежь шумной толпой кинулась к подходящему трамваю. Кто-то на бегу бросил ей пожелание увидеть во сне Прайса.
Последнее почему-то не понравилось Лизе, и она ускорила шаги. Бояться нет причины. Тихий переулок знаком с детских лет; дом их стоит посредине. Мать по обыкновению ожидает ее, раскладывая пасьянс под песнь самовара, а на столе оставленный для нее ужин. Почувствовав одновременно голод и благодарность к матери, она ускорила шаги; в душе дает слово не обманывать больше мать и чистосердечно признаться, что была не у подруги, а на сеансе ясновидения. Мама сделает строгие глаза, но любящая улыбка в уголках губ даст ей возможность поцелуями закрыть маме рот.
Раз-два, раз-два, — отчетливо постукивают каблучки Лизы по асфальту. Внезапный порыв пронизывающего до костей ветра чуть не сорвал с нее шляпку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});