Дверь открылась навстречу сама собой, когда палец в желтой лайковой перчатке еще только тянулся к звонку.
За распахнутыми створками чернел благоуханный мрак. «Иногда я жду тебя», — чарующе выпевал голос Алсу, любимой певицы действительного тайного советника.
Курятников шагнул вперед, и его обняли невидимые обнаженные руки — но не две, а четыре, и даже будто не четыре, а много больше. В объятьях этой тысячерукой, тысяченогой богини Гавриил Львович провел сладостнейшую ночь своей жизни.
Ну, а дальнейшее что ж — дальнейшее известно: гнусный шантаж, видеопленка, запросы в парламенте и тягчайшее, незаслуженнейшее оскорбление — высочайший рескрипт об отстранении от должности.
Застрелиться — конечно же, таков был первый порыв: умереть, уснуть и знать, что с этим сном исчезнут все волненья сердца, тысячи страданий…
Пустить себе пулю и лоб — это было бы простительной слабостью, но о чем Гавриил Львович не думал ни минуты, так это о добровольной отставке. Пренебречь долгом, не довести до конца важнейшее расследование, от которого зааисело будущее не только России, но м всего человечества! Нет, нужно было проявить твердость, нести свой крест до конца.
От опального генпрокурора отвернулись многие, очень многие. Но не все, потому что для российского чиновничества слово «честь», слава богу, — не пустой звук.
На запросы сенаторов и депуга-тов Гавриил Львович отвечать отказался, потому что благородный человек не рассказывает публично о своих женщичах, даже если они повели себя недостойно. А если уж сказать всю правду, до сегодняшнего утра в бедном сердце его превосходительства теплилась робкая, почти безумная надежда: а может быть, Одиллия и Норма тоже стали жертвами чудовищной интриги? И тогда приходил на помощь священный принцип, имя которому Презумпция.
И вот сегодня новый удар. «Скандальные показания девиц легкого поведения»…
Как там, в финале «Короля Лира»: «Разбейся, сердце. Как ты не разбилось?»
Тихо ступая, Гавриил Львович миновал гостиную и остановился у входа в спальню жены.
Полинька, светлый ангел, еще спала.
Невольник чести
Вошел в студию на негнущихся, деревянных ногах, словно поднимался на эшафот. Если только можно, Авва Отче, эту чашу мимо пронеси.
Не пронесет — нельзя.
Пока не включили камеру, Ипполит Вяземский, ведущий самой рейтинговой из всех информационно-аналитических программ Императорского телевидения, сидел, закрыв лицо руками, и думал: вот бы сейчас остановилось сердце. Откинуться назад, опрокинуться вместе с креслом и никогда, никогда больше не видеть этого массивного чиппендельского стола с батареей бутафорских телефонов, этого слепящего света, этого ненавистного серебристого задника с размашистой надписью «Честно говоря».
Взял себя в руки, выпрямился, по привычке проверил безупречность крахмальных воротничков. До эфира оставалось десять секунд, уже пошла заставка: мужественный красавец с трехдневной щетиной на волевом подбородке и рассыпавшейся пшеничной прядью вкось (он самый, Ипполит Вяземский) тянет микрофон прямо к белым губам умирающего драгуна, а вокруг разрывы смертоносной шимозы, чмоканье о землю разрывных пуль дум-дум, и видно, как за Тереком гарцуют немирные горцы в папахах и черкесках с газырями. Разумеется, монтаж. Никогда в жизни Ипполит не совершил бы такой подлости — интервьюировать человека, которому предстоит вот-вот встретиться с вечностью. Но опросы показали, что с новой заставкой рейтинг передачи стал на ноль целых восемь десятых выше. Основной зритель программы — мелкие чиновники, приказчики и мастеровые, самый костяк электората, а им, согласно исследованиям специалистов по массовому сознанию, нравится мелодрама с латентными садо-мазохистскими коннотациями.
«Господи Боже, прости и укрепи», — мысленно поправил Ипполит молитву нобелевского лауреата и твердым, красивым баритоном начал, сурово глядя в круглое дуло объектива:
— Здравствуйте, дамы и господа. В студии ваш покорный слуга Ипполит Вяземский. Вы снова смотрите честную и беспристрастную передачу «Честно говоря». Сегодня нас с вами ожидает любопытнейшая экскурсия в некие интимные чертоги, куда не то что царь, но даже и сам столичный генерал-губернатор ходит исключительно пешком.
Визажисты и имиджмейкеры не раз говорили Ипполиту, что он держится перед камерой не совсем правильно, слишком уж напряжен и неподвижен лицом. Поначалу множество нареканий вызывало и обыкновение ведущего держать левую руку под столом — это было неверно с точки зрения мимопсихологии. Но потом выяснилось, что телезрители к этой манере привыкли и даже полюбили ее, а обозреватели стали писать, будто Вяземский держит руку под столом нарочно, как бы намекая, что главный козырь он припрятывает на будущее.
О, если б они знали, что пальцы невидимой для камеры руки намертво стиснуты, а ногти впиваются в ладонь, так что после эфира остаются кровавые стигматы — особенно в те дни, когда приходится говорить чудовищные гнусности. Как, например, сегодня.
Ипполит привык на своей тошнотворной службе ко всякому, но испытание, выпавшее на его долю нынче, превосходило все мыслимые и немыслимые пределы. С мерзостью приготовленного материала не шли ни в какое сравнение ни позорнейший спецрепортаж о педофилии в стенах Святейшего Синода (пришлось расплачиваться нервным срывом и тремя неделями бессонницы), ни даже фальшивая сенсация о перемене пола председателем коммунистической партии, достойнейшим человеком и образцовым семьянином (коммунисты, разумеется, проиграли императорские выборы, но с Ипполитом случился микроинфаркт).
Вчера Вяземского вызвал Шеф и в своей всегдашней задушевной манере сказал:
— Ипа, золотко, горю. На тебя вся надежда. Выручай. ГубоК наехал — по всему меню: банки, шманки, офшоры, хуеры. Понял, гнида лысая, куда ветер дует. Дедушка снова в отключке, вот псы и борзеют. Сделай Губка, как ты умеешь. В нокаут, в кашу. Без интеллигентских соплей. Ты ж волк, а не какой-нибудь слюнявый Доренко-Пидоренко.
Шеф коротко хохотнул, а Ипполит болезненно улыбнулся — его покоробил грубый выпад в адрес уважаемого коллеги.
Когда же он просмотрел полученные от Шефа видеоматериалы, стало совсем худо. Всю ночь просидел в монтажной, то куря крепкие французские сигареты, то глотая сердечное. Один раз — на счастье рядом никого не было — из груди вырвалось глухое, сдавленное рыдание.
Бедный ГубоК (так называли столичного генерал-губернатора — кто любовно, а кто и неприязненно) не заслужил этого подлого, запрещенного удара, равнозначного политическому убийству. Ипполит всегда симпатизировал маленькому, энергичному человеку, при котором Первопрестольная похорошела, посвежела, украсилась дивной красоты монументами. Столичные обыватели недаром полюбили потертую треуголку Губка и его знаменитые нафиксатуаренные усы а-ля фюрст Бисмарк. Ну себе на уме, ну окружен вороватыми чиновниками, ну любит и сам хорошо пожить, но зато ведь и о городе не забывает, а маленькие слабости — у кого их нет?
И вот этого славного хлопотуна он, Ипполит Вяземский, должен втоптать в грязь. Невыносимо!
Но Ипполит Вяземский — человек слова и исполнит долг чести. Как сказал великий Лао-цзы: «Благородный муж знает, что нет ничего белее признательности и чернее неблагодарности». Эта цитата не раз в трудную минуту укрепляла израненную душу тележурналиста.
— Честно говоря, каждый из нас частенько наведывается в это уединенное место, — сказал Ипполит в камеру, чуть скривив уголок рта в саркастической усмешке. — И простые трудяги, и духовные особы, и звезды эстрады, и даже (многозначительная пауза) вершители наших судеб.
На экране замелькали картинки всевозможных туалетов: деревенский нужник, вокзальный сортир, совмещенный санузел хрущобы, малахитовый гигиенический гарнитур из новорусского дворца (очень вероятно, что Шефу же и принадлежащего).
— Ими-то, вершителями, мы сейчас и займемся. Честно говоря, нам стало интересно, на каких стульчаках восседают народные избранники — да вот хоть бы наш неутомимый генерал-губернатор, избирательная кампания которого построена на похвальном лозунге «Покупаем отечественное!»
Ипполит просто физически ощутил, как рейтинг программы рванулся кверху. Электорат перестал рыскать по каналам, мечась между ток-шоу и футбольным обозрением, припал к экранам Императорского канала. По просторам великой державы прокатился многоголосый крик: «Ма-ань! Хорош по телефону болтать, давай сюда!»
— Честно говоря, мы были уверены, что наш главный патриот проводит самые сокровенные минуты своей жизни наедине с унитазом родного Пролетарского завода, который бьется, как рыба о лед, пытаясь сбыть свою незатейливую продукцию.
