Король вытаращил круглые водянистые глаза, а толстые губы, прикрытые редкой светлой бородкой, растянулись в одобрительной улыбке. Его величество любил хороших коней и ценил искусство верховой езды, в котором ему преуспеть не удалось, хотя чуть ли не половину дней своих он провел в седле. И сейчас он с восхищением наблюдал, как приближается к нему этот прирожденный наездник.
— Настоящий кентавр! И до чего же смел, — пробормотал он с характерной интонацией, свойственной всем шотландцам.
Вот заключительный курбет у самых ступеней королевской галереи, поводья натянуты до такой степени, что конь присел на задние ноги… и все прошло бы прекрасно, если б наездник не освободил одну ногу из стремени, намереваясь соскочить и замереть перед королем в полупоклоне. В результате молодой человек потерял равновесие и, поскольку в руках у него был тяжелый щит, рухнул на землю.
Сидевший рядом с королем Филипп Герберт разразился громким неприличным хохотом:
— Ваш кентавр развалился на куски, сир!
Но король не слышал его, и слава Богу. Взор его величества был прикован к молодому человеку, который, попытавшись встать, в странно неловкой позе рухнул вновь.
— Помилуй Боже! — пробормотал король. — Бедный парень!
И он приподнялся с обитого пурпуром кресла и ступил вперед. Король был чуть выше среднего роста, тонкие рахитичные ноги, рыхлое неуклюжее тело. Он был зачат алкоголиком, начал ходить только в семь лет, и с тех пор ноги его так и не обрели необходимой силы.
Заметив усилия короля, сквайры и пажи спешились и кинулись на помощь пострадавшему. Операцией по спасению руководил сэр Джеймс Хэй. Ошеломленные, примолкшие зрители также вскочили. В женской галерее внимание всех привлекла графиня Эссекс, светловолосая и очень хорошенькая девушка пятнадцати лет. Она ухватилась изящной, затянутой в перчатку ручкой за деревянные перила, громко закричала и потребовала, чтобы ей немедленно сообщили, что случилось с молодым человеком. Но никто пока ничего толком сказать не мог. Ее мать, графиня Саффолк, пышногрудая дама с ироничным ртом и оспинками на лице, успокоила дочь и улыбнулась горячности, с которой та отреагировала на беду совершенно незнакомого юноши.
Затем и сам король оказался в центре всеобщего внимания. Тяжело опираясь на плечо Герберта, он сполз по ступенькам и склонился над молодым человеком. Тот беспомощно лежал на спине, правая нога его, как сообщили его величеству, сломанная, была подвернута под каким-то неестественным углом. Паж уже кинулся звать слуг с носилками.
Один из сквайров положил голову молодого человека на колено, и тот с благоговением смотрел на склонившегося над ним короля. Даже искаженное болью лицо молодого человека оставалось необыкновенно красивым. Ему было на вид не более двадцати, он еще не носил бороды и его чувственный и в то же время твердый рот украшали лишь золотисто-каштановые усики.
— Бедный мальчик! Бедный мальчик! — бормотал король растроганно.
Этот человек, который спокойно переносил известия о самой кровавой жестокости (лишь бы это происходило не у него на глазах), весь проникался участием, если оказывался свидетелем не очень серьезных несчастных случаев.
Молодой человек откинул с влажного лба спутанные рыжевато-золотые волосы и вознамерился было что-то сказать, но промолчал, потому что не знал, что требует в таких случаях этикет.
Но король об этикете и не думал. Он уставился на стройного, гибкого молодого человека, и мысль о том, что эта совершенная красота может быть загублена навсегда, поразила его настолько, что по изборожденной преждевременными морщинами и пылающей нездоровым румянцем щеке скатилась непрошенная слеза.
— Кто он такой? Как его зовут? — хрипло спросил король.
Сэр Джеймс, который к этому времени уже спешился, выдвинулся вперед:
— Карр, ваше величество, Роберт Карр из Фернихерста.
— Карр из Фернихерста?! — Король, казалось, был поражен. — Боже упаси, сын Тома Карра!
И он наклонился, чтобы получше разглядеть красавца — оказывается, тот несколько лет назад служил ему в Эдинбурге пажом, однако был отставлен за неуспехи в латыни, что в глазах короля граничило с непочтительностью.
Побелевшее от боли лицо молодого Карра озарила улыбка благодарности.
— Боже, спаси ваше величество, — произнес он с шотландским акцентом, лишь немногим более явным, чем акцент короля.
— Ты сейчас не меньше нуждаешься в спасении, мой мальчик, — пробурчал король. Он вновь выпрямился и начал быстро отдавать приказы, произнося слова при этом еще более невнятно, чем обычно.
Мистера Карра следовало перенести в дом мистера Райдера, поскольку он находился неподалеку, на Кинг-стрит. Поэтому надо было выслать кого-нибудь вперед, чтобы заранее подготовить для пострадавшего комнату. Один из приближенных поспешил выполнить указание, а другой опрометью бросился за личным врачом его величества: выправить ногу молодого человека следовало рукам самым искусным, чтобы это прекрасное тело не было непоправимо искалечено.
Филипп Герберт, он же граф Монтгомери, занимавший среди фаворитов главенствующее место, с презрением смотрел на этого красивого юношу. С какой это стати «крестный», как он фамильярно называл своего суверена, так беспокоится по поводу безродного шотландца?
Бедолага Герберт не обладал проницательным умом, потому и не понял, что при дворе появился еще один из тех, кого Гай Фокс назвал «попрошайками».
Глава II
ВОСХОДЯЩЕЕ СВЕТИЛО
Очень скоро стало ясно, что падение, в результате которого мистер Роберт Карр сломал ногу, стало первым шагом к его невероятному возвышению.
Король остался досмотреть представление — он чувствовал себя обязанным проявить благодарность к джентльмену, его подготовившему. Однако, как только турнир был завершен, он отправился в дом мистера Райдера на Кинг-стрит, чтобы самому удостовериться, насколько серьезно пострадал мистер Карр. Он явился в сопровождении группы джентльменов, среди которых был и Герберт, приунывший при виде того, кого считал очередным и слишком уж откровенным королевским капризом.
У мистера Райдера они застали личного врача его величества. Врач успокоил короля, который выказывал столь бурное волнение, как если бы пострадавший был его старым и дорогим другом.
Мистер Карр чувствовал себя достаточно комфортно — боль в ноге отступила, он лежал в уютной, красиво обставленной комнате. Решетчатые окна были открыты навстречу сентябрьскому солнышку и ветерку, долетавшему из роскошного сада мистера Райдера. Когда отворилась дверь, Роберт повернул свою увенчанную золотистой гривой голову.
Он был поражен, увидев в дверном проеме фигуру короля, ужасно нелепую, несмотря на украшавшие ее шафранового цвета бархат и потоки драгоценностей. Полнота еще сильнее подчеркивалась бриджами в пышную сборку и камзолом, накрахмаленным и простеганным так плотно, что он напоминал кольчугу: таким образом король пытался заглушить свой врожденный страх перед холодной сталью кинжала. Этот чисто физиологический страх, возможно, был следствием той ночи в Холируде, когда у ног беременной им матери был насмерть заколот Риччо[8].
Так он и стоял в дверях, жадно уставившись на прекрасного юношу. Когда лицо короля было спокойно, оно имело отсутствующее, меланхоличное выражение, свойственное всем жестоким натурам.
Король в сопровождении медика приковылял к низкой кровати на колесиках. Джентльмены остались в дверях. Его величество громко объявил, что лично зашел осведомиться о здоровье мистера Карра, что, впрочем, было истинной правдой.
Покрасневший мистер Карр был преисполнен благодарности за честь, намного превосходящую его скромные заслуги, и с сильно заметным северным акцентом ответил, что чувствует себя очень хорошо; после чего на него излился поток характерных для короля шутливых банальностей.
— Черт побери! — воскликнул король, как всегда, настолько невнятно, что казалось, будто язык его с трудом помещается во рту. Теоретически он осуждал всякого рода богохульства и даже написал памфлет о зле, причиняемом богопротивными словами, но на практике редко обходился без подобных фраз. — Если вы чувствуете себя превосходно со сломанной ногой, как же вы будете чувствовать себя, когда она снова станет целой?!
Сзади, со стороны свиты, раздались смешки. Однако мистер Карр даже не улыбнулся.
— И две сломанных ноги — слишком низкая плата за заботу вашего величества.
И хотя его акцент был неприятен для английских ушей, само высказывание с точки зрения куртуазии не вызвало никаких возражений. Король, подкрутив жидкую бородку, улыбнулся и одобрительно кивнул.
— Клянусь честью! Это ответ благородного человека. Вы наверняка побывали с сэром Джеймсом во Франции.
