Из толпы высунулось подслеповатое лицо пожилого мужика:
– Что прикажешь, батюшка-барин?
– Посеки его, Фомка, малость, – показал отец пальцем на сухощавого крестьянина. А затем неожиданно добавил: – Потом и он тебя немного похлещет. Ко взаимному, так сказать, удовольствию. Хи-хи-хи!
До чего же противно Коле это хихиканье! В такие минуты он страшно не любит отца. Он кажется ему чужим, неприятным человеком.
– Батюшка-барин! – услышав, что и ему придется лечь под розги, взвыл подслеповатый мужик – Меня-то за что? Я-то чем провинился?
– Выходит, ты в своем доме не хозяин. Холсты, холсты где? Двадцать аршин.
– Не посылай на конюшню, барин, – умолял крестьянин, – завтра будут холсты. Глаза у бабы ослабли. Видит плохо. Задержалась чуток. А завтра холсты принесу. В собственные ручки Аграфене-ключнице сдам. Видит бог…
– То завтра, то сегодня, – сердился отец. – Марш на конюшню, и никаких разговоров!..
Тут взор его упал на выглядывавшее из-за плеча подслеповатого мужика испуганное лицо Василисы.
– А ты здесь зачем?! Тебя кто звал?! – закричал он.
Василиса, задрожав от страха, едва слышно пролепетала:
– Степаху, сынка моего, звали, а он отлучимшись. Вот я заместо него.
– Этого еще не хватало! Ишь, до чего глупая баба додумалась… Ераст, где Степка? Докладывай!..
– Виноват, не проследил! – заегозил староста. – Дурит парень. В Аббакумцево повадился.
– В Аббакумцево? К девкам, что ли? Ох, уж задам я ему!
Староста хотел что-то ответить, но, поперхнувшись, промолчал.
Рывком откинув шинель на спинку стула, отец погрозил Василисе кулаком:
– Одно остается – продать всю вашу семейку беспутную. Никакой, то есть, пользы от вас. Морока одна… Пошла прочь! А Степку ко мне немедля. Слышишь?
Схватившись за голову, Василиса исчезла за воротами.
Глубокая тревога охватила Колю. Неужто и в самом деле продаст отец семью этой несчастной женщины? И Савоську, и его старшего брата Степана, и меньших братишек и сестренок? Бедный Савоська! Он и не подозревает, что его ждет. Всем сердцем волнуясь за судьбу своего закадычного дружка, Коля шмыгнул носом. Потом еще и еще. Отец невольно обернулся.
– Что, скучаешь, брат? – нахмурившись, спросил он. – Неинтересно? Тебе бы только баклуши бить. Скажи, не так?
Баклуши? Коля никакого понятия о них не имеет чудное слово. Откуда его отец выкопал?
– Вижу, надоело тебе, ступай-ка гулять, – сказал вдруг отец!
Уже чего-чего, а этого Коля никак не ожидал. Думал, долго еще придется около отца стоять – мужиков у крыльца много, наверно, с каждым строгий разговор будет.
– Можно и за ворота, папочка? – расхрабрился он.
– За ворота? – Отец сморщил лоб. – Ладно. Разрешаю. На все четыре стороны!
Боясь, как бы отец не передумал, Коля быстро выскочил на улицу. Он и радовался и горевал. Как хорошо, что удалось избавиться от этих невеселых дел, от грозных окриков отца! Но его волновала Савоськина судьба. Чем-то все закончится?
По узенькой стежке, протянувшейся вдоль забора барского дома, он бросился к своему приятелю. Миновал избу старосты, новенькую, с желтыми, как воск, бревнами, добротно проконопаченными сухим белым мхом. В окнах Ераста – самые настоящие стекла. Ни у кого в деревне их нет.
Эх, такую бы избу да Савоське! А то у них – избушка на курьих ножках. Сбоку подпорки, как костыли у хромого. Солома на крыше обветшалая, прелая, проросшая. Одно-единственное окошко тусклым пузырем затянуто.
В темных сенях, пропахших навозом, он чуть не столкнулся лбом с Савоськой.
– Ты ко мне, что ли? – неприветливо спросил тот.
– Вестимо! Потолковать надо.
– Ой, некогда! – с досадой махнул рукой Савоська. – За братаном побегу! В Аббакумцево! Матка посылает!
– И я с тобой!
– Ежели хочешь – бежим!
И мальчуганы во всю прыть кинулись к околице на ходу перепрыгивая грязные лужи.
Аббакумцево видно издалека. Оно стоит на высокой, спускающейся в сторону Волги горе. На самой ее вершине белеет старая церковь с остроконечной колокольней.
Чем ближе к Аббакумцеву, тем сильнее спешит Савоська. Так и не расскажешь ему ничего. Коля запыхался. Со лба текли струйки пота. Шуточное ли дело эдак лететь. Да еще в гору.
– Савоська, эй, Савоська! Постой!
Но того уже и след простыл. Словно на крыльях стремится вперед. Угонись за ним, попробуй!
Только у церковной ограды догнал он приятеля.
– Вот несется, вот несется, – тяжело дыша, заговорил он. – Ну прямо, как в скороходах.
– Чего? – не понял Савоська.
– В скороходах, говорю. Это сапоги такие. Как наденешь их на ноги – сразу за тридевять земель. Сто верст в минуту. Во как!..
Но Савоська весьма равнодушно отнесся к сапогам-скороходам. Не до них ему сейчас. Другая забота на сердце.
– Мамка сказала – к учителю ушел Степаха, в поповский дом, – оглянувшись вокруг, словно кто мог его подслушать, зашептал он. – А ежели там собака? Да злющая?
– Так ведь она, верно, на цепи, – успокаивал Коля. – Давай я первым пойду. Хорошо?
Еще бы! Признаться, Савоську не столько собака пугала, сколько те, кто живут в поповском доме. Особенно учитель, Александр Николаевич.
Подойдя к поповскому дому, окруженному голубым палисадником, Коля открыл калитку и шагнул за ограду. Никакой собаки. Тихо, как на кладбище.
В эту минуту дверь отворилась. На пороге показался человек с русой бородкой, в очках. Волосы на его голове доходили почти до самых плеч, как у священника. Это и был учитель Александр Николаевич.
– Здравствуйте, дети! – мягким, бархатистым голосом произнес он, снимая очки и близоруко глядя на ребят.
– Здравствуйте, Александр Николаевич! – радостно отозвался Коля.
– Вас, наверное, матушка прислала? Потребовались какие-нибудь книги? – продолжал учитель.
– Нет, это не я к вам, это он, Савоська, к вам, – дергая дружка за рукав, ответил Коля. – Ну, говори, не бойся.
Но тот окончательно растерялся. Опустив низко голову, будто окаменел.
– Что же ты молчишь, мой друг? Может быть, язык по дороге потерял? – ласково пошутил Александр Николаевич.
А Савоська даже не улыбнулся. Молчит – и все!
– Да он брата своего ищет, Степана, – ответил вместо него Коля.
С любопытством оглядывая Савоську с ног до головы, учитель погладил его по вихрастой голове.
– Это зачем же тебе братец нужен? Соскучился без него? Так, что ли?
– Не, – прошептал Савоська, – дядя Ераст приказал, староста. К самому барину требуют.
– К барину? – тревожно переспросил учитель. – Это другое дело.
– Мамка слезами заливается, – уже более уверенно говорил Савоська, поднимая глаза. – Сердится барин на Степана. Грозится всех нас продать в чужую сторону.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
