усмехнулся Легба. – Нам предстоит долгий путь.
В розовом утреннем свете растворилась даже ночь. Исчезло всё, кроме меня, пришедшего на зов духа и сухого дерева, в котором, как рассказывала мне моя мать, а ей её мать, он и обитал. Я выбрала ветку покрепче и отломила. Дерево хрустнуло, как кости шамана.
Опершись на трость, Легба стал больше похож на самого себя, нежели на шамана. Одна нога была чуть короче другой, чёрную кожу покрывали морщины и рытвины – старые загрубевшие шрамы, спина его гнулась к земле, а волосы были покинуты жизнью и цветом. Только глаза выдавали в старике крутой и озорной нрав.
– Ну, чего ты желаешь? – спросил он, хитро прищурившись.
– Я хочу вернуть сына. – Разве мог мой ответ быть иным?
Легба почесал подбородок длинным мозолистым пальцем.
– Живым жить, мёртвым покой. Но дело твоё. – Он указал на тропу по правую сторону от нас. Она была совсем нехоженой: красная пыль лежала ровно, будто ни разу нога человека не ступала здесь. – Нам сюда. – И он зашагал, хромая, впереди.
Небо вдалеке налилось оранжевым, будто его охватили языки пламени. Я поспешила за Легба.
– И всё же… Почему ты?
– Ты звала, и я явился.
– Да, но…
– Ты жаждала увидеть Хранителя кладбищ? – Легба рассмеялся, и я услышала в его смехе надрывный собачий лай. – Это твой путь, девочка, и никто не пройдёт его за тебя. Я могу лишь отворить дверь.
Огненные облака опустились совсем низко. Вокруг простиралась бесконечная пустыня, полная горячего песка, как океан полон воды и гладких камней. Ни дерева, ни кустика, лишь простор, столь огромный, что даже разуму шамана не было под силу вместить его целиком. Что уж говорить обо мне.
Вдруг Легба остановился и вытянул руку. Он растопырил пальцы, нащупывая что-то в самом воздухе, а после сжал их и потянул вниз. Ткань мироздания тончайшей вуалью упала к нашим ногам, и мои глаза открылись, впервые за всю жизнь. Легба вновь захохотал, довольный собой.
– Добро пожаловать в обитель ориша, – сказал он. – Не сворачивай с тропы.
***
Земля по обе стороны дороги была чёрной и влажной, будто после дождя. Из неё тут и там торчали надгробные камни, украшенные надписями и символами, толковать которые я никак не могла – стоило мне приглядеться, они расплывались, мерцая в оранжевом мареве. У каждого из камней был собственный костяной сад. Черепа животных от бычьих до мышиных лежали вокруг: где-то их было совсем немного, а где-то возвышались целые горы, – в пустых глазницах и полых головах ползали жирные черви. Иные кости покрывали остатки гниющей плоти. Я различала хвосты, копыта и куски кишащего мушками мяса. Запах проникал в ноздри, сладковатый и тошнотворный, не сравнимый ни с чем другим. Так пахло иссечённое плетями белого человека тело Илле.
Небо по-прежнему пылало всеми цветами дикого огня столь ярко, что я ощутила на коже жар знойного полудня – когда солнце висит высоко, посылая вниз иссушающие всё живое лучи. Но в обители ориша не было солнца, или же солнце было всем небом. Внезапно моё лицо приласкал прохладный ветерок, явившийся ниоткуда, и я невольно зажмурилась от удовольствия, какое бывает в тени у воды после долгой дороги. А открыв глаза, увидела их…
Лишённые привычных человеческих оболочек духи походили сразу на всё: деревья, камни, зверей, огонь, воду, дым – и одновременно на ничто. Они витали между могилами, колыхались на ветру и изменяли себя, стоило мне задержать взгляд на ком-то одном.
– Эй, крошка, да ты живая! – Я обернулась на голос – самый глубокий и томный из всех, что когда-либо слышала – и застыла, увидев его обладателя. На большой и хлипкой с виду куче черепов восседал мужчина. Он был красив настолько, насколько я представляла себе красоту: высок, богато одет, не стар и не молод. Его глаза сверкали, как медь кинжала, а зубы были белы и остры. Но больше всего меня поразило сердце. Бурое сердце, что билось под обнажёнными рёбрами.
– Подойди, я сниму с тебя это! – позвал красавец, и я, сама того не понимая, сделала шаг ему навстречу.
– Живая? Неужто правда? – подхватил другой голос. Хриплый и чувственный, он принадлежал женщине. Её глаза горели пьяным и хищным блеском, а необъятные груди колыхались под одеждами, норовя выскочить наружу. Мне страстно захотелось прижаться к ней, как к родной матери.
– А ты хороша!
– Дай мне кусочек!
– Позволь войти в тебя! – наперебой голосили ориша.
Зачарованная их зовом, я не заметила, как сошла с тропы, не услышала оклика своего проводника. Мной завладело желание остаться с ними, отдаться им, позволить вкусить жизнь моим телом. Сотни рук потянулись ко мне – каждый желал убедиться, что в жилах ещё течёт кровь, а лёгкие наполняет воздух. Сотни зубов вонзились в мою плоть – каждый желал заполучить себе новый череп. Они грызли, жевали, плевали под ноги. Я слышала, как трещит моя одежда и рвутся волосы.
Однажды, будучи совсем ребёнком, я упала в воду. Тысячи острых кинжалов пронзили меня, а ужас сковал члены. Я не могла вдохнуть и пошевелиться, не могла закричать, чтобы позвать на помощь. Всё, что было вокруг – ледяной плен и мрак. В один миг я утратила всякую надежду на спасение, и лишь дрожащая полоска света вдалеке не давала мне покорно опуститься на дно.
Свет укутал меня, как заботливые руки матери. Я не знала – цела ли моя бренная оболочка, но чувствовала тепло, словно бы свет, этот юркий комок, прижимался ко мне. Голос дрожью прошёл по моей коже. Свет не мог говорить, не имея рта, но я понимала его, впитывая всем телом, а значит – была жива.
«Земля убегает, мама».
– Акамалу… – Я рухнула на колени. Сомнений не оставалось – это был мой сын, та часть его невинной души, которая отправилась в обитель ориша, чтобы слиться с миром, превратившись в солнце, ветер и песок. Стоило мне понять это – пришла боль. Заболели свежие шрамы и нарывы, заболела голова, но сильнее всего заболело сердце, не желавшее снова терять сына.
Чьи-то сильные пальцы вырвали свет из моих рук. Легба, мой проводник, усмехнувшись, закупорил душу Акамалу в сосуд из тыквы, что висел на поясе у шамана, а после протянул мне широкую тёплую ладонь.
– Я знал, он не даст им порвать тебя, – сказал Легба, когда я поднялась и вновь обрела почву под ногами. Мы снова стояли посреди дороги совершенно одни.
– Так я была приманкой?
– Ты должна была заплатить ориша.
Я оглядела себя: по
