Таким образом, противоположности как таковые, не переходят, не превращаются друг в друга. Они – идеи, в отличие от изменчивых вещей. Поэтому вещь не бывает в двух противоположных состояниях сразу, а поочередно приобретает и теряет то одно, то другое. Невозможно соприкосновение, взаимодействие противоположностей. Как таковые, они себетождественны, вечны и неизменны. В «Пармениде» Платон прямо называет противоположности подобия и неподобия, единого и множественного идеями.13 Сами по себе идеи нетождественны и несовместимы, отталкивают друг друга. Роды и виды сами в себе не могут испытывать противоположные состояния. Подобное само по себе не может быть неподобным и наоборот. Вещь сама по себе не есть противоположность, но она может быть причастна к противоположности, и даже к обеим сразу.
Если привести противоположности в движение, рассмотреть их как тенденции, то эти движения должны описывать круг, в нем уравновешивая друг друга. Иначе все стало бы одним и тем же. Однако, это движение к противоположности не тождественно самой противоположности. Например, быть дурным и становиться дурным не одно и то же. Аналогично следует рассуждать и при движении от противоположности. Это движение не тождественно другой противоположности. Например, бегство от скорбей не равнозначно удовольствию. Это связано и с тем, что нескорбное не обязательное есть радостное. Кроме того, бегство возможно только в том случае, если есть куда бежать. Стало быть бытие противоположности предшествует движениям от нее и к ней. Сами противоположности выступают опять- таки как прочные и вечные идеи.
Итак, противоположности имеют, по Платону, идеальную природу. В силу этого они несовместимы и не превращаются друг в друга.
Однако, этой несовместимости противоположностей противоречат будто бы факты совместности противоположностей. Так, страдание и удовольствие как бы «срослись в вершине»,14 они исчезают одновременно. Вместе с жаждой исчезает и удовольствие от питья, но какое-то время они существуют одновременно. Получается, что страдающий радуется. Однако, на деле, имеется в виду их закономерная смена, поочередность, когда одно не задерживается, а дает место другому. Причем мы наблюдаем здесь как бы совместный максимум противоположностей и их совместное движение к минимуму и, в конечном счете, к исчезновению. Это верно, если сопоставлять начальную и конечную точку процесса. Однако, если сопоставить соотношение противоположностей на каждом этапе, то явно видно, как радость вытесняет страдание, хотя и сама уменьшается. Таким образом, антагонизм, несовместимость противоположностей и здесь имеет место.
В другом случае берется противоположность действующего и страдающего. Одно без другого не встречается. Эта соотносительность имеет место в том случае, когда противоположности распределены по разным вещам, разным носителям. Одна вещь – действующая, а другая – страдающая. Здесь нет нарушения закона непротиворечия.
На многочисленных примерах Платон рассматривает относительность, сравнительность противоположностей в единичных предметах. Прекраснейший горшок безобразен, если сравнить его с девичьим родом, но этот последний безобразен по сравнению с божеством.[2] О чем говорит само наличие такого обстояния дел? Предмет меняет свое место в отношениях противоположностей, в зависимости от сравнения, не меняясь реально. При этом само отношение противоположностей, как таковое, сохраняется при всех перестановках и подстановках. По нашему мнению, это возможно только при несовпадении единичного предмета и противоположностей. Стало быть, противоположности как отношения не являются свойствами предмета, конкретной вещи. Они идеальны, имеют смысловую природу. В данном случае предмет является как бы представителем определенной противоположности в отношении какого-то определенного другого предмета. А в отношении третьего предмета он является представителем другой противоположности. Предмет «играет роль» противоположности, но не совпадает с ней целиком. «Сама» противоположность присутствует здесь, но не по сути.
Относительность противоположностей делает их познаваемыми только друг через друга. «В самом деле, без смешного нельзя познать серьезного; и вообще противоположное познается с помощью противоположного, если только человек хочет быть разумным».15
Относительность противоположностей означает трудность в однозначной квалификации вещей. Каждой вещи можно приписывать прямо противоположные предикаты. Можно назвать ее и малой и большой, и легкой и тяжелой и т.д. «И здесь все имеет два смысла, и ни об одной вещи нельзя твердо предполагать, что она такая или иная либо что к ней подходят оба обозначения или не подходит ни одно».16 Платон считает такого рода познание не истинным знанием, а мнением, колеблющемся в промежутке между бытием и небытием.
Платон пытается выбраться из пут относительности противоположностей. При всеобщей относительности получается, что когда человек в горе, покой для него приятен, а если он был в радости, то наступление покоя воспринимается как печаль. Если покой посередине между удовольствием и страданием, то нельзя отождествлять страдание с отсутствием удовольствия и наоборот. Покой – удовольствие лишь в сравнении со страданием, и наоборот. Платон замечает: «Но с подлинным удовольствием эта игра воображения не имеет ничего общего: в ней нет ровно ничего здравого, это одно наваждение».17 Удовольствие все-таки не есть просто прекращение страдания. Есть удовольствия, которым не предшествуют страдания. Если это не учитывать, то возникает путаница. Промежуточное состояние многие принимают за подлинное удовольствие. «Можно подумать, что они глядят на серое, сравнивая его с черным и не зная белого, – так заблуждаются они, сравнивая страдание с его отсутствием и не имея опыта в удовольствии».[4] В данном случае середина «противоправно» играет роль одной из противоположностей. В «Государстве» мы находим аналогичное рассуждение относительно действительного верха, низа и середины.[5] Относительность противоположностей в чувственном мире предполагает их безотносительное противопоставление в мире идеальном. Если какойлибо предмет играет роль удовольствия, то это возможно потому, что где-то есть само настоящее удовольствие.
У Платона фиксируется и случаи внутренней расщепленности противоположности и ее противоборства с собой. Например, страдание есть благо, если устраняет большие страдания или ведет, в конечном счете, к большим удовольствиям. Здесь противоположность выступает как бы против себя и за другую противоположность. Как это возможно? На деле речь идет о множестве воплощений, множестве носителей противоположности. Количественная оценка проникает все эти виды, позволяет их сопоставлять между собой. Один носитель противоположности является условием победы другой противоположности в целом, что ведет к уменьшению наличия первой противоположности в целом. Один носитель противоположности является как бы врагом общей массы носителей этой противоположности. Один вид удовольствия, порождая страдание может уменьшить общее количество удовольствий.
В «Филебе» говорится, что самые похожие вещи наиболее друг другу различны.18 Внутри каждой противоположности есть абсолютно различные виды. Таким образом, противоположности могут быть частями в едином целом. Носители данной противоположности образуют систематическое многообразие, причем между членами многообразия возможны враждебные отношения. Так Платон говорит, что есть два «чуть ли не противоположных» вида страха. Страх перед чужим мнением, страх злого стыда перед друзьями противоположен боли и другим страхам, равным образом противоположен большинству величайших удовольствий.19 Противоположная этому страху отвага есть бесстыдство. Этот вид страха, стыд, совестливость настолько противостоит другим видам страха, что Платон делает парадоксальное заключение: «Лишь презренные трусы свободны от этого страха».[2] Двойственность проникает внутрь противоположности, это как бы противоположность внутри противоположности. Аналогично в «Пире» он говорит, что есть одна непозорная разновидность рабства, а именно рабство во имя совершенствования.20
Расчленение противоположности Платон проводит и при анализе различных видов государственного устройства. Власть одного, например, может быть царской властью или тиранией. В зависимости от условий эта власть может быть и самой лучшей и самой худшей из всех.21 Аналогично можно рассуждать и о природе человека. Если способности у человека надлежащим образом развиты, то человек – кротчайшее и божественнейшее существо. Если же человек неразвит, то это «самое дикое существо, какое только рождает земля».22
