Впрочем мы, молодые летчики, гордились своей машиной, называли ее шутливо-ласково «коломбина» и верили: [8] на нашей «коломбине» тоже можно совершать большие дела в осажденном Севастополе. Поэтому-то Астахов и поспешил с сообщением. Что ж, он остался доволен произведенным впечатлением.
Коля Астахов - колоритная фигура. Мне он напоминал репинского писаря - того самого, который сидит среди хохочущих запорожцев и пишет ответ турецкому султану: хитрющий прищур маленьких глаз, на устах блуждает загадочная улыбка, а с гусиного пера так и слетают соленые словечки, вызывающие вокруг гомерический хохот… Таков и Астахов - маленький, подвижный, казалось, остриги его «под казанок» - и получится вылитый писарь!
Но я хорошо знал и другого Астахова - того, с которым много раз уходил в полет. Летал он мастерски, машину чувствовал тонко, водил ее прямо-таки виртуозно. Не раз я ловил себя на мысли, что из Астахова получился бы первоклассный летчик-истребитель.
Так и жило в нем два человека: озорной, легкомысленный балагур на земле и прекрасный летчик в воздухе.
…Пока мы на все лады обсуждали сообщенную Колей новость, нашу голубую бухту пересекал небольшой быстроходный катер. Через несколько минут он ткнулся носом в шуршащую гальку, и на берег легко соскочил невысокий человек в морской форме с голубыми просветами между двух золотых полосок на рукавах. Это был старший лейтенант Николахил - командир эскадрильи, только на днях приводнившейся на противоположной стороне бухты. По «беспроволочному телеграфу» о нем уже поведали немало хорошего: сдержан, справедлив, любит летать. Но лучшая его характеристика - два ордена Красного Знамени на груди. Говорят, за Испанию и финскую. В Испании был стрелком-радистом, потом переучился на летчика.
Смахнув с брюк мелкие капельки воды, комэск направился прямо в наш «кубрик».
- Здравствуйте, товарищи летчики, - негромко поздоровался он. - Не ждали в гости соседа? - Чуть заметная улыбка тронула его полные губы. Он по очереди подошел к каждому из нас, крепко пожимая руку и представляясь: «Николахин». Затем сел на табуретку, снял фуражку. Волосы у него оказались пепельного цвета, какие-то негнущиеся, непокорные, что ли. Под светлыми, выгоревшими бровями - серые, чуть навыкате, глаза. Первое впечатление - некрасив, наверное, нелюдим.
- Давайте знакомиться ближе, - говорит он. [9]
Сообщает приказ: создается новый авиаполк МБР-2, аэродром базирования - бухты Северной стороны в Севастополе. Полк с севастопольскими гидроавиачастями объединяется в бригаду, командиром которой назначен Герой Советского Союза полковник Раков.
Кто- то переспрашивает:
- Раков?
- Да, Раков. С Балтики прилетел.
Я приятно удивлен. Конечно, Ракова из наших мало кто знает, может, только заочно, по газетным статьям. А мне он знаком хорошо: после окончания училища служил на Балтике под его командованием. Мы прибыли из училища в Ленинград накануне военных действий на Карельском перешейке. С первых дней советско-финляндского конфликта полк принимал активное участие в боях, МБР-2 по нескольку раз в день уходили на задание. Нас, неоперившихся «птенцов», в бой пока не посылали, тренировали на земле. А командир полка летал непрерывно. Он прославился дерзкими бомбовыми ударами по аэродромам и портам противника, не раз бомбил вражеские корабли, прикрывавшиеся сильным зенитным огнем. Тогда, в 1940 году, В. И. Ракову за выдающиеся боевые заслуги было присвоено звание Героя Советского Союза. Высокий, худощавый, с очень смуглым лицом и черными с прищуром глазами, он был суров, краток, говорил негромко, но в каждом слове чувствовалась твердость характера, внутренняя собранность. Для нас он был образцом летчика и командира. Теперь под командованием этого человека нам предстояло воевать в Севастополе.
А Николахин между тем продолжал:
- Ваша группа вливается в нашу эскадрилью целым звеном. Командиром звена остается старший лейтенант Грибков. Вылет завтра. Посадка в бухте Матюшенко. Летим звеньями, чтобы не привлекать внимание врага. Первым идет ваше звено. Проработка летного задания - в семь ноль ноль. А сейчас - еще раз проверить машины, особенно вооружение.
…Вылетели рано утром. Погода неважная, над морем низко висят облака. Но нас это радует: меньше вероятность встречи с немецкими самолетами-»охотниками».
Идем под облаками, близко к берегу не подходим. Хотя на феодосийском рейде стоят наши катера, мы постоянно помним о том, что враг - рядом, на Южном берегу, следит за каждым нашим шагом, помышляя о дальнейшем наступлении. Да и летим мы не на разведку в море, а в [10] осажденную крепость черноморских моряков. Надо быть начеку ежеминутно, ежесекундно.
Приближаемся к Севастополю. У мыса Сарыч, который: крутой скалой обрывается в темно-синие воды Черного моря, свирепствует шторм. Ветер с такой силой срывает брызги с гребней волн, что на поверхности воды образовалось сплошное серо-дымчатое покрывало. В кабине самолета не слышен грозный рокот моря, но даже одного взгляда вниз достаточно, чтобы представить ярость стихии.
Три самолета идут плотным строем, крыло к крылу. Я хорошо вижу напряженное лицо штурмана ведущего самолета - Саши Шевченко. Он поглядывает вниз, сокрушенно качает головой. Понятно: откажи сейчас мотор, и никакое мастерство пилота не спасет, самолет при посадке в такой шторм разлетится в щепки.
Оглядываюсь на Астахова. Тот с улыбкой показывает большой палец: дескать, на борту все в порядке.
А море бушует. Кажется, этому шторму не будет конца… Но вот показался мыс Херсонес, за ним - Севастопольская бухта, и шторм мгновенно стих, будто изнемог в неравной борьбе. Косматые тучи отодвинулись куда-то на северо-запад, открылось безбрежное голубое небо.
Перед нами лежал Севастополь. В глубоком тылу врага, связанный с родной страной только морем, город вел тяжелую, беспримерную борьбу. У всех в памяти еще звучали слова клятвы Алексея Калюжного, одного из защитников дзота № 11: «Родина моя! Земля русская! Я, сын Ленинского комсомола, его воспитанник, дрался так, как подсказывало мне мое сердце. Я умираю, но знаю, что мы победим. Моряки-черноморцы! Держитесь крепче, уничтожайте фашистских бешеных собак! Клятву воина я сдержал. Калюжный».
Эту клятву повторяли все севастопольцы, и нам тоже хотелось завоевать право с гордостью повторить ее.
Сверх ожидания Севастополь встретил приветливо - без артобстрела, без налета вражеской авиации. Астахов сделал разворот над городом и пошел на посадку. Приводнился отлично, выключил мотор, открыл плексигласовый фонарь. «Порядок!» - сказал он, вылезая из кабины. Рядом произвели посадку Кудрин и Грибков. К самолетам уже торопливо «топал» маленький катер.
Над бухтой раскинулось спокойное, ласковое небо, казалось, будто никакой опасности нет и в помине. Но мы-то [11] знали, что это не так. Встретивший нас капитан Смирнов поторапливал:
- Поскорее в кубрик, пока не накрыли.
Мы поспешили за ним, оставив самолеты на попечение техников и механиков.
Вот и Нахимовские погреба. Над головой десятиметровая толща камня, бетона, железа и прочих материалов, призванных надежно защитить нас от бомб и снарядов. Таково наше новое жилье. Весьма подходящее для данных условий. Вдоль стен - двухъярусные кровати, между ними - узкий проход. Лишь у массивной металлической двери оставлена небольшая свободная площадка - там стоит стол дежурного, вешалка, можно даже физзарядку делать - не всем сразу, конечно…
Над головой прокатился глухой грохот.
- Никак бомбят? - вскинул кверху глаза Астахов.
- Серость! - засмеялся Толя Дегтярев, летчик, прибывший сюда раньше с первой группой. - Это соседка начала «веселый разговор».
Оказывается, наверху, на погребе, установлена 130-миллиметровая батарея с потопленного крейсера «Червона Украпна», которая почти непрерывно ведет обстрел немецких позиций. Особенно «весело», говорят, бывает, когда «соседке» начинает отвечать вражеская артиллерия - снаряды рвутся один за другим, сотрясая все вокруг.
К этому еще предстоит привыкнуть.
Генерал ставит задачу
В двух соседних погребах разместился летный состав эскадрилий вновь созданного 116-го авиаполка. 1-й командовал майор М. В. Виноградов, 2-й (нашей) - старший лейтенант Николахин. В 1-ю были включены экипажи, прилетевшие в Севастополь раньше нас, а во 2-й оказалось немало «новичков», с которыми раньше мне летать не приходилось. Но кое-кого из летчиков я все же знал. С капитанами Смирновым, Константином Яковлевым, Валентином Седовым, старшим лейтенантом Федором Аброщенко и лейтенантом Григорием Шароновым за месяц до этого мы вместе летали в Ейское военно-морское авиационное училище, отбирали на фронт самолеты - брали все, что могло подняться в воздух; с другими - Константином Князевым, Петром Гоголевым - прежде летали с одних [12] аэродромов, хотя и были в разных частях, ну а Анатолий Дегтярев, Александр Красинский, Михаил Пономарев - это были наши, из бывшей 45-й «непромокаемой». Неожиданно встретил я здесь и своего однокурсника Николая Косова, добродушного и медлительного малого, с которым не виделся больше двух лет - со дня выпуска из училища. За это время он посолиднел, округлился, стал, кажется, еще медлительнее. Над его солидностью товарищи даже подшучивали.
