Ты стреляешь по «ораве». Указательный палец нажимает на тугой спусковой крючок, приклад «льюиса» молотит в плечо, левая рука опирается на пулемет, который раскаляется с каждой очередью все больше, невзирая на систему охлаждения сжатым воздухом. Перед тобой, на серой равнине, покрытой водой и стальными осколками, ряды «навозных жуков» с воплями и песнями поднимаются в атаку. Их ряды то скудеют, то вновь смыкаются. Когда же они перестанут лезть? Но не беспокойся, Джо: с тобой Бог! А они — слуги дьявола… Они лезут из ада, чтобы опять туда вернуться на острие свинцовой пули. Твой указательный палец скрючен, он уже устал нажимать спусковой крючок. Та-та-та-та-та…
Твой второй номер заправляет новую ленту в пасть казенника, и пули похожи на продолговатых летающих рыбок с длинным клювом. Та-та-та-та-та… Бог ты мой! Если бы не болела так сильно голова, все было бы намного лучше. Но головная боль сверлит твои виски, лоб и затылок, словно на череп поставили двадцатиэтажный дом. Ты почти ничего не видишь, но не перестаешь выпускать очередь за очередью. Та-та-та-та-та… Черт! Кончились патроны… Ты вопишь: «Давай ленту, придурок!». Но второй номер валяется в окопе, растянувшись во весь рост, брюхом кверху, и алая булькающая струя хлещет из его разорванной пулей глотки. Он дал поймать себя на мушку, идиот! Ты слегка замешкался — черт, если бы не эта адская головная боль! — потом тянешься к коробке с патронами, достаешь заряженную ленту… Но эти сволочи уже вырастают на бруствере. Твоя рука тянется к бедру, где в кобуре висит «кольт» сорок пятого калибра… Их лица искажены гримасой ненависти, они уже совсем близко!.. Твоя рука еще только ложится на рукоятку «кольта», а негр в маскировочном комбинезоне уже прыгает на тебя со штыком наперевес, направленным прямо в твой живот. Сначала это напоминает булавочный укол… А секунду спустя мучительная боль от холодной стали разрывает тебе все нутро… А еще через секунду у тебя внутри словно начинается извержение вулкана…
Серое небо качается над тобой, становясь красным, коричневым, темно-фиолетовым, черным. У тебя еще остаются три минуты жизни, прежде чем ты истечешь кровью, и ты истекаешь, истекаешь… И вытекает из тебя не только кровь, но и мозги. Вот уже все чернеет и внутри, и снаружи тебя, больше ничего нет, и ты тоже уже не существуешь…
* * *
«Послушай-ка… Вж-ж-и-и-и… нет… р-р-р-й-й-й-и-и-и… Пока… у-у-у-у-у… В-ж-ж-ж… давай… дави… Кр-р-р-р… Уй-й-й… неспособны… Кррр… Брр-и-и…»
Звук голоса вырывает тебя из мрака. Ты выпрямляешься, делаешь несколько глубоких вдохов разинутым ртом, словно рыба, вытащенная из воды. Голос пытается что-то сказать тебе, но ты не можешь понять его. Он слишком далеко, это всего лишь бормотание, почти неразличимый и постоянно заглушаемый помехами шепот. «Р-р-р-р… атакуй, как… М-м-м-м… У-и-и-и…» Ты подносишь руки к ушам, затыкаешь их. Твои глаза затуманены, в твоем поле зрения — расплывчатые тени, которые механически и бестолково двигаются в разные стороны. Ты сильнее зажимаешь руками уши, но настойчивый шепот, от которого ты хочешь избавиться, не стихает. И тогда тебе становится ясно, что он идет не откуда-то извне, а рождается прямо в твоей голове, что он часть твоего «Я».
Ты по-прежнему дышишь с большим трудом. Да и чувствуешь себя в целом неважно… просто отвратительно. Мозг воспринимает по нервам глухую, пульсирующую боль. Кажется, будто твоя грудь разрывается при каждом вдохе, как слишком туго натянутая простыня. Твой живот подвергается таким жгучим коликам, словно в нем завелись стая прожорливых бактерий, несколько острых аппендицитов и парочка перитонических язв кишечника. Ты наклоняешься вперед. Тебя тошнит, но рвота не получается. Ты ощупываешь руками почву вокруг себя, будто ищешь точку опоры в круговороте нахлынувших со всех сторон ощущений. Но кругом лишь мокрая земля, болотистый грунт, в который с мерзким хлюпаньем погружаются твои пальцы. Ты вытаскиваешь ладони из грязи и проводишь ими по своему скрюченному болью телу. Ты обнаруживаешь, что на тебе надет бесформенный комбинезон цвета хаки, что на ногах у тебя — ботинки на шнурках, что металлическая каска давит на твою голову, а под подбородком проходит ее кожаный ремешок; что с твоего пояса свисают: длинный кинжал (его называют штык-ножом, вспоминаешь ты), ребристые металлические яйца (гранаты), мешочек с продолговатыми железными коробочками (это магазины в подсумке), а рядом с тобой, наполовину утонув в грязи, лежит длинноствольная винтовка.
«В-з-з-з… вперед… Б-р-р-р…», — бормочет очень далекий, гулко отдающийся в голове голос. Ты делаешь попытку встать, и у тебя сводит судорогой все мышцы, словно ты только что получил беззвучный приказ схватить винтовку, перепрыгнуть через бруствер и помчаться с криком…
Твое зрение немного прояснилось, и ты можешь видеть вокруг себя людей в военной форме, перепрыгивающих через бруствер с винтовками наперевес; ты слышишь их крики, а потом эти люди исчезают в круговерти фонтанов земли и дыма. Голос, звучавший внутри головы, затихает, словно последовал за бегущими. Вот его уже совсем не слышно, он пропал. Но зато теперь ты отчетливо слышишь шум боя, в котором, как тебе смутно помнится, участвовал сам.
Наконец ты встаешь. Совсем рядом с тобой, на мокрой земле, лежит труп солдата со скрещенными на груди руками и с лицом, превращенным в кровавое месиво. Лицо напоминает макет местности, по которой прошелся огненный смерч. Дрожа, ты отворачиваешься, твои руки цепляются за бруствер, твой взгляд упирается в следы армейских сапог, уходящие вдаль от окопа. Перед тобой по серой равнине, которая простирается от одного края горизонта до другого и над которой стелется, подобно густому туману, пороховой дым, бегут люди. Над ними, как огромная грязная лужа, висит темно-серое безнадежное небо. Люди в военной форме бегут от одного края горизонта к другому в одном темпе, будто заведенные. Иногда на поверхности равнины вырастают фонтаны земли, смешанной с черным дымом, и тогда люди падают и вжимаются в грязь…
Война. Да, это война. Те, что бегут там, впереди, и те, что падают на равнине, — это твои товарищи. Товарищи? Но ведь ты не можешь припомнить ни одного лица, ни одного имени. Ты не знаешь, что делаешь здесь, в этом грязном окопе.
Ты отходишь от бруствера, срываешь с головы каску, расстегиваешь ремень, который тут же падает в грязь и тонет в ней под тяжестью подсумка, гранат и прочих железок. Выбираешься из окопа и пускаешься бежать по лужам в обратную сторону от линии фронта.
Ты бежишь к туманному и потому странно близкому горизонту между деревьями, изрешеченными пулями и осколками, между покосившимися реперными фанерными знаками. Скользишь по грязи, где осколков больше, чем камней. В голове у тебя только одна мысль: выбраться отсюда. Шум боя затихает позади тебя, и даже боль, отдающаяся эхом во всем теле, немного притихла. Ты думаешь лишь об одном: удрать. И ты бежишь, смываешься, дезертируешь.
Но куда бежать? Ты даже не задаешь себе этого вопроса. У тебя нет для этого времени, и вскоре проблема решается сама собой. Туманный горизонт равнины внезапно начинает колебаться, и ты пробегаешь сквозь какую-то прозрачную стену, состоящую из множества водопадных струй. И вот ты уже на Той Стороне!
На той стороне ничего нет, кроме металлической стены, простирающейся влево и вправо насколько хватает взгляда. В стене зияет вход огромного туннеля, ведущего в толщу металла. Ты инстинктивно оборачиваешься, но позади уже нет ни болотистой равнины, ни тяжелого оловянного неба. Остается лишь нереальный зеркальный блеск Барьера, через который ты пробежал без малейших усилий.
У тебя нет выбора.
Ты входишь в туннель, пачкая своими грязными ботинками его металлический пол.
Теперь ты находишься в огромном зале, стены которого сделаны из серого металла. Зал такой большой, а потолок его такой высокий, что мозг отказывается воспринимать размеры помещения. Высоко-высоко, на пересечении стен и потолка, вырисовываются огромные прямоугольные окна, наполняющие желтым светом усыпальницу.
Ты находишься именно в усыпальнице, потому что повсюду вокруг тебя распростерты тела, застывшие в трупном окоченении. Иные покоятся в некоем подобии саркофагов со стеклянными крышками, другие просто лежат в одну линию на скамьях, выкрашенных в белый цвет. На некоторых, как и на тебе, надета военная форма, остальные полураздеты или вовсе наги.
Тишина, царящая в этом зале вечного сна, оглушает, и ты невольно ступаешь по полу так осторожно, будто он покрыт тонкой яичной скорлупой. В зале довольно прохладно. Ты подходишь к одному телу, к другому, кружишь между саркофагами, иногда недоверчиво касаясь кончиком дрожащего пальца мертвой равнодушной плоти, блестящей от дезинфекционного раствора.
