– Ты бы мне не позволила!
– Правильно, Норман. Я бы тебе не позволила. Но будь ты мужчиной хотя бы наполовину, ты поступил бы по-своему.
Как ему хотелось крикнуть ей прямо в лицо, что это не так. Но он не мог. Потому что все, что Мама сейчас говорила, он повторял сам себе снова и снова, год за годом. Потому что это была правда. Мама всегда устанавливала для него правила, но он вовсе не должен был вечно им подчиняться. Иногда матери считают детей своей собственностью, но не все дети позволяют им такое. Сколько в мире еще вдов и единственных сыновей; не все же они намертво связаны отношениями такого рода. Да, он виноват не меньше ее. Потому что у него никогда не хватало духу.
– Знаешь, ты ведь мог тогда настоять на своем, – говорила Мама. – Скажем, выбрался бы из дому, нашел для нас новое место, а потом объявил о продаже этого жилища. Но нет, ты только скулил. И я знаю причину. Дело в том, что тебе на самом деле не хотелось никуда переезжать. Ты не хотел уходить отсюда, а теперь ты уже не уйдешь, ты вечно будешь сидеть здесь. Ты НЕ МОЖЕШЬ покинуть дом, правда, Норман? Так же, как не можешь стать взрослым.
Он не мог смотреть на Маму. Когда она начинала так говорить, Норман просто не мог на нее смотреть – вот и все. И куда бы он ни бросил взгляд, легче не становилось. Лампа с бисерной бахромой, старая неуклюжая мебель, из-за которой здесь было тесно, – все эти знакомые вещи, все вокруг внезапно стало ненавистным просто потому, что он все знал наизусть, как узник свою камеру. Он уперся взглядом в окно, но и это не помогало: за стеклом были дождь, и ветер, и темнота. Норман знал, что там, за стенами дома, для него тоже не будет спасения. Нигде не будет спасения, ничто не поможет скрыться от голоса, что пульсировал в голове, бил в уши, словно этот труп в книге: мерный рокот мертвеца.
Он вцепился в книгу, попытался сосредоточиться на чтении. Может быть, если он не будет обращать внимания, притворится спокойным…
Нет, ничего не вышло.
– Посмотри на себя, – говорил ее голос. (А барабан все бил: бум, бум, бум, звуки вибрировали, вырываясь из распяленной глотки.) – Я знаю, почему ты не удосужился зажечь вывеску. И почему ты этим вечером даже не подошел к конторе, чтобы открыть ее. На самом деле ты не забыл. Ты просто не хочешь, чтобы кто-нибудь пришел; НАДЕЕШЬСЯ, что посетителей не будет.
– Ну хорошо, – пробормотал Норман. – Это верно. Я ненавижу обслуживать посетителей, всегда ненавидел.
– Но это не все, мальчик. (Вот оно, снова: «мальчик-мальчик-мальчик!» – бьет барабан, стонет мертвая плоть.) Ты ненавидишь ЛЮДЕЙ. Потому что на самом деле ты их боишься, верно? Так всегда было, еще с самого детства. Лишь бы прилипнуть поближе к лампе и читать. Что тридцать лет назад, что сейчас. Укрыться от всего, загородившись книжкой.
– Но ведь есть вещи и похуже! Ты сама постоянно твердила это! По крайней мере, я не мотался по разным местам и не нажил неприятностей. Разве так уж плохо заниматься саморазвитием?
– Саморазвитием? Ха! – Теперь она стояла за его спиной, возвышалась над ним, смотрела на него сверху. – Вот это, значит, называется саморазвитие! Не пытайся меня одурачить, мальчик. Раньше не удавалось, и теперь не удастся. Ладно бы изучал Библию или хотя бы пытался получить образование. Я прекрасно знаю, что ты там читаешь. Мусор. Даже хуже.
– Между прочим, это история цивилизации инков…
– Ну да, а как же. И конечно, тут полным-полно омерзительных подробностей о занятиях этих грязных дикарей. Как в той, про острова южных морей. Ага, ты думал про ЭТУ я не знала, да? Прятал ее у себя в комнате, как и все остальные непристойные мерзости, которыми ты тайком упивался…
– Психология это не непристойная мерзость, Мама!
– Ах, он называет это психологией! Много ты знаешь о психологии! Никогда не забуду, как грязно ты говорил со мной в тот день, никогда! Подумать только, чтобы сын мог прийти и сказать такое собственной матери!
– Но я ведь только хотел объяснить тебе одну вещь. Про нас, наши отношения: это называется Эдипов комплекс, и я подумал, что, если мы попробуем спокойно обсудить нашу проблему, попытаемся разобраться, наша жизнь может измениться к лучшему.
– Измениться, мальчик? Ничего у нас не изменится. Прочитай хоть все книги в мире, каким ты был, таким всегда и останешься. Мне не надо выслушивать эту грязную, непристойную ерунду, чтобы понять, что ты за человек. Господи, восьмилетний мальчишка, и тот поймет. Да они и понимали все, твои детские приятели по играм, они знали, кто ты есть. МАМЕНЬКИН СЫНОК. Так тебя тогда называли, так оно и было. Было, есть и будет – всегда. Выросший из детских штанишек, большой, толстый маменькин сынок!
Звуки били по ушам, оглушали: барабанная дробь слов, барабанный бой в груди. Во рту пересохло, и он судорожно закашлялся. Еще немного, и он заплачет. Норман потряс головой. Подумать только, неужели она до сих пор способна довести его до такого! Да, способна, она сейчас и доводит его, и будет повторять это снова и снова, если только он не…
– Если только ты… и что дальше?
Господи, неужели она способна читать его мысли?
– Я знаю, о чем ты думаешь, Норман. Я все о тебе знаю, мальчик. Больше, чем тебе хотелось бы. Я знаю и чего ты хочешь, о чем мечтаешь. «Я хочу убить ее», – вот что ты сейчас думаешь, Норман? Но ты не можешь. Потому что у тебя не хватает духу. Из нас двоих жизненной энергией, силой обладаю я. Так было и так будет. Этой силы хватит на нас двоих. Вот почему тебе от меня никогда не избавиться, даже если ты действительно когда-нибудь захочешь. Но, конечно, в глубине души ты не хочешь этого. Я нужна тебе, мальчик. Вот она, правда, верно?
Он все еще боялся, что не выдержит, и не смел повернуть голову и взглянуть на нее – только не сейчас, немного попозже.
«Во-первых, успокоиться, – повторял он себе. – Быть предельно спокойным. Не думать о том, что она говорит. Попытайся взглянуть на вещи трезво, попытайся вспомнить. ЭТО ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА, И С ГОЛОВОЙ У НЕЕ НЕ ВСЕ В ПОРЯДКЕ. ЕСЛИ БУДЕШЬ ДАЛЬШЕ СЛУШАТЬ ЕЕ ВОТ ТАК, У ТЕБЯ САМОГО В КОНЦЕ КОНЦОВ БУДЕТ С ГОЛОВОЙ НЕ ВСЕ В ПОРЯДКЕ. СКАЖИ, ЧТОБЫ ОНА ВОЗВРАТИЛАСЬ К СЕБЕ В КОМНАТУ И ЛОЖИЛАСЬ СПАТЬ. ТАМ ЕЕ МЕСТО.
И ПУСТЬ ПОТОРАПЛИВАЕТСЯ, ПОТОМУ ЧТО, ЕСЛИ ОНА НЕ ПОСЛУШАЕТСЯ, НА ЭТОТ РАЗ ОН ПРИДУШИТ ЕЕ, ПРИДУШИТ ЕЕ СОБСТВЕННОЙ СЕРЕБРЯНОЙ ЦЕПОЧКОЙ…»
Он стал поворачиваться, уже готовый произнести эти слова, губы беззвучно шевелились. В этот момент раздался звонок.
Звонок был сигналом: он означал, что кто-то приехал и вызывает хозяина.
Даже не посмотрев, что делается за его спиной, Норман направился в холл, снял с вешалки плащ, открыл дверь и шагнул в темноту.
2
Дождь продолжался уже несколько минут, прежде чем она заметила это и включила дворники, а заодно фары; как-то неожиданно стало темно, и дорога впереди была трудноразличимой серой полосой между нависавшей с обеих сторон черной массой деревьев.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
