— Постой, постой, — удивлённо сказала Дарья Ивановна, — а ты разве не из пионеров будешь?
— Я из Ленинграда, а вы хватаете!
Дарья Ивановна отпустила Саньку и забормотала:
— И то гляжу, вроде не наш. На Фёдорова Стёпку смахивает, да у Стёпки волос посветлее будет… И повязки нету. А где наши, дежурные-то? Прямо беда… Солнце к обеду клонится…
Санька заправил рубашку в шорты и сказал холодным маминым голосом:
— Дарья Ивановна, будьте любезны, дайте нам два литра молока.
В это время во двор влетели девчонка и мальчишка с красными повязками на рукавах.
— Тёть Даш, — запищала девчонка, — мы задержались, мы сейчас! А Вера на ферме?
— Где ж ей быть-то?
— Ты кто? — строго спросил мальчишка у Саньки. — Почему ребёнок плачет, раз ты здесь?
— Откуда я знаю, почему он орёт? Мне-то что?
Девчонка стремительно повернулась к Саньке и уставилась на него круглыми, как у курицы, тёмно-синими глазами.
— Я сюда отдыхать, между прочим, приехал. Из Ленинграда, — сказал Санька, уверенный, что уж теперь-то завяжется, наконец, знакомство. Но ребята сразу потеряли к Саньке интерес и убежали в дом. Младенец тотчас замолк. Будто только их и ждал.
— Бери молоко, — позвала Дарья Ивановна, — некогда мне тут с тобой разговоры разговаривать. В огороде делов пропасть. Скажи мамке, если надо творогу, пусть тебя пришлёт.
«Ну уж нет, — подумал Санька, — пусть мама сама идёт за творогом. Подумаешь, с повязками… Обязан я, что ли, успокаивать чужих младенцев?»
Санька вышел со двора и остановился в раздумье. С одной стороны, нужно отнести молоко домой и позавтракать, но с другой… Рядом была река. Всего два шага до обрыва. В конце-то концов, мама сама, первая, не сдержала слово. Обещала всегда вместе, а ушла одна. И разве какая-нибудь беда случится, если он один раз, всего разок, окунётся? Да никакой! И Санька весело сбежал по крутой тропинке к реке.
Ух, до чего же здесь было здорово!
Солнце в глаза!
Солнце в реке!
И воздух свежий, упругий. От такого воздуха грудь делается широкой, а тело невесомым, как у космонавта!
На лужайке под обрывом валялись на траве, загорали мальчишки. Чуть подальше девчонки играли в волейбол и испуганно визжали всякий раз, когда мяч улетал в воду.
В центре лужайки на плоском камне сидела старшеклассница в голубом купальнике. По её спине до самого камня спускалась светлая коса, перетянутая у затылка голубой лентой.
Санька поставил бидон под кустик и снял рубашку. Старшеклассница обернулась, внимательно взглянула на Саньку и что-то негромко сказала цыганистому кудрявому пареньку, лежащему на траве возле камня.
Паренёк сел, обхватил колена руками и крикнул Саньке:
— Эй, парень, поди сюда!
Санька подошёл неторопливо.
— Плавать умеешь? — спросила старшеклассница.
— А тебе какое… — начал было Санька гордо, но почему-то смутился и закончил еле слышно: — Не так, чтобы очень…
Старшеклассница нахмурилась и строго сказала:
— Здесь купаться я тебе не разрешаю. Спустись по берегу к мосту, там лягушатник для малышей устроен, которые не так, чтобы очень… понял?
Санька возмутился:
— Кто ты такая?! Подумаешь… возьму искупаюсь — и всё! Нечего командовать!
Он чуть не заплакал. Мало того, что всё утро его обижают: и мама, и тракторист, и те двое, с повязками… так ещё и эта, не стесняясь, обзывает малышом!
Кудрявый встал:
— Зина — патрульная, понял?
Санька глотнул слёзы, отошёл к своему бидону и сел спиной к Зине и Кудрявому. Конечно, лучше всего было бы встать и гордо уйти. Пусть сами в своей противной реке купаются. Но не мог же он уйти вот так, сразу, когда все смотрят на него и смеются… Ещё подумают, что он сдался.
Кто-то тронул Саньку за плечо. Санька поднял голову. Перед ним стоял Кудрявый и улыбался.
— Чего раскис? — спросил он. — Ты на Васильеву не злись. У нас порядок такой, понимаешь? Наша речка с норовом. Весной два тракториста еле из омута выбрались. Даже тем, кто плавает классно, не на всяком месте купаться можно. А Васильеву уже второй раз на сборе дружины патрульной выбирают. Она справедливая. Ей сам Володя доверие оказывает.
Опять этот Володя…
— Кто это? — спросил Санька.
— Наш старший пионервожатый. Володя уже в армии отслужил. Десантником. Слыхал про таких? Уж если кому Володя доверие оказывает — значит, стоящий человек.
Санька оглянулся. Зина по-прежнему сидела на камне, подставив солнцу лицо. На носу её зеленел кленовый листок. Но в ушах Саньки ещё звучали Зинины обидные слова: «Для таких малышей…» Он отвернулся и сказал упрямо:
— Ну и плевать, пусть оказывает. Мне-то что?
Паренёк огорчённо пригладил кудрявый чуб.
— Чудак! С тобой, как с человеком… нужен ты нам такой!
И тут терпение Саньки лопнуло. Ведь с самого утра… с самого утра все на него! Он вскочил, сжал кулаки:
— Какой такой?! Сча-ас как дам — узнаешь, какой!
Санька ожидал, что противник тут же обидится и примет вызов. Но паренёк спокойно протянул руку, потрогал Санькино плечо и вздохнул:
— Плохо дело…
Санька растерянно топтался на месте.
— Физкультурой мало занимаешься, — сокрушённо продолжал Кудрявый. — В какой класс перешёл?
— Во второй.
Кудрявый оглянулся, призывно махнул кому-то рукой:
— Пашка! Иди-ка сюда! Дело есть!
Из воды на берег вылез коренастый загорелый Пашка.
— Чего тебе, Гринь? Я только нырнуть собрался, а ты кричишь…
— Успеешь, Пашенька, — весело сказал Гриня и скомандовал: — А ну сожми руку, октябрёночек! Ещё, ещё…
Рука Паши напряглась. На ней вздулся коричневый бугорок. Гриня постучал ребром ладони по бугорку и повернулся к Саньке.
— Видал? Вот что значит физкультура!
— Физическая работа, — поправил Пашка. — Гринь, можно разжать?
— Можно. Беги, Паша, ныряй, а то скоро на птицеферму.
Паша бросился к воде. Санька с откровенной завистью смотрел ему вслед. Вот это октябрёночек!
— Не печалься, — сказал Гриня. — Наш Володя говорит: «Мускулатура — дело наживное». Ты к нам отдыхать приехал? Из Ленинграда?
— Ага. Мы раньше в центре жили, а теперь в Купчино переехали.
— Здорово! А я ещё нигде не был. Тебя как зовут?
— Санька…
Гриша лёг на спину, закинул руки за голову.
— Мой братан на Севере в армии служит. Пишет, здорово там, интересно. Вырасту — туда служить пойду… Ты был в нашем лесу? Я тебе знатные места покажу… У тебя что в бидоне, вода? Пить охота…
— Там молоко. Я сначала за молоком пошёл, потом сюда.
— Молоко?! Да оно скиснет на такой жаре. Неси скорее домой и спусти в погреб, а то пропадёт.
Дома Санька залпом выпил кружку тёплого молока, съел котлеты без хлеба, а кашу лениво поковырял ложкой. «И вымой за собой посуду», — вспомнились ему мамины слова из записки. Пожалуйста, кастрюлька будет чистой.
Санька вынес во двор таз, налил в него дождевой воды из пожарной бочки и принялся намыливать тарелку новеньким куском хозяйственного мыла. А оно мылиться не хотело. Санька решил, что для начала нужно размочить его как следует в воде, но в это время тарелка выскользнула из пальцев, ударилась о край таза и разлетелась на куски. Ну вот, только этого не хватало!
Санька ожесточённо швырнул мыло в траву и принялся щепкой выскребать кашу из кастрюльки, разбрасывая её по двору. Пусть куры клюют. Тётя Паша говорила, что голодные куры и гвозди склюют, не то, что гречневую кашу.
Две тени упали на траву рядом с Санькой. Он оглянулся. Сзади него стояли две девчонки. Большая и маленькая. Большая с белыми волосами, в синем сарафане и вся усыпанная веснушками: и лицо, и руки, и голые плечи. А маленькая, точно крепкий грибок — рыжая шляпка на круглой белой ножке. Она держала палец во рту и исподлобья смотрела на Саньку серьёзными чёрными глазами. Другой рукой она держалась за сарафан белобрысой.
— Ты откуда приехал? — спросила белобрысая.
— Из Ленинграда.
— А тётя Паша вам кто будет?
— Никто. Мамина знакомая. Мы к ней на дачу приехали.
— На дачу? — удивилась белобрысая.
Санька тоже удивился:
— А что такого? Разве к вам нельзя ездить на дачу?
— Можно. Только к нам не ездят. Больно далеко.
— Мы же приехали. Мама так и хотела, в самую-рассамую глушь.
— Здрасьте вам! Какая же у нас глушь? У нас и клуб есть. Кино показывают. А ты в Ленинграде в каком доме живёшь?
