— В новом. На двенадцатом этаже.
— Надо же! — с завистью воскликнула белобрысая. — Я такие дома только в кино видела. — Она наклонилась: — Слышала, Любаша, на двенадцатом этаже человек живёт!
Любаша вытащила палец изо рта и прошептала:
— А корова у них есть?
Санька даже поперхнулся. Ко-ро-ва! Он тут же представил себе, как вечером лениво бредёт по Невскому стадо коров, отмахиваясь от машин хвостами… И засмеялся. Белобрысая тоже засмеялась и погладила Любашу по голове:
— Зачем им корова? Они молоко в магазинах покупают, верно? А мама твоя где?
— За грибами ушла с тётей Пашей. А мне велела эту проклятую кашу есть и ещё посуду мыть.
И Санька сердито пнул ногой кастрюльку. Белобрысая нахмурилась.
— Не гоже пищу ругать, — строго сказала она. — Неси-ка воду.
Через несколько минут кастрюля и кружка уже блестели. Девчонка сполоснула таз, подобрала осколки тарелки, подмела комнату и сенцы.
— Ну вот, и дел-то всех.
Она поправила косички, закрученные возле ушей крендельками, и подала Саньке маленькую жёсткую ладошку.
— Будем знакомы: Нюся, а по-настоящему Анна Петрова.
— Санька.
— Очень приятно познакомиться. А по-настоящему?
— Александр Новиков.
— Очень приятно, — повторила Нюся. — Ну, мне пора. Наше звено эту неделю по деревне дежурит. Все малыши и октябрята на нас. Ты в какой класс перешёл?
— Во второй…
— Гляди, — удивилась Нюся, — а вымахал-то — с версту! — и погладила Саньку по голове. — Выходит, ты мой подшефный.
Санька обиженно отстранился.
— Почему это твой? И не твой совсем. У нас в школе свои шефы есть, получше тебя… Целый завод. Металлический.
— Так то в Ленинграде, а то здесь, — сказала Нюся, — а раз ты ещё октябрёнок — значит, наш подшефный. Айда с нами, не одному же тебе в пустом доме сидеть. А то у меня ещё дел всяких…
— Каких дел?
— Да разных. Невпроворот. Я же тебе сказала, что наше звено эту неделю по деревне дежурит.
«Ничего себе каникулы», — поддал Санька.
— И так всё лето? А отдыхать когда?
— А это тебе чем не отдых? Не в школе же за партой сидеть. Володя говорит: у тех, кто полное лето на солнышке валяется, мозги жиром заплывают. Старшие классы всё лето в поле работают. Некоторые даже на тракторах!
— На тракторе — другое дело. Это и я бы не отказался.
Нюся засмеялась, затрясла косичками-крендельками.
— Подрасти маленько — тракторист! Ну, хватит разговоры разговаривать. Айда к нам. Обедать пора. Моя бабуля грибов свежих нажарила. А там и за дела примемся.
Санька замялся:
— Неудобно…
— Чего, чего? — удивилась Нюся.
А действительно, почему бы и не пойти к Нюсе в гости? Теперь-то они уже знакомые.
Нюся жила совсем рядом. Через три дома. В бревенчатой избе с резными голубыми ставнями. И навес над крыльцом — точно из деревянных кружев, а столбики витые. На таком крыльце, наверное, восседала неуёмная старуха, которую золотая рыбка сделала столбовой дворянкой. Только ковра на ступеньках не было.
В просторных тёмных сенях светилось под потолком маленькое оконце. Из него лился тоненький солнечный ручеёк. На стенах развешаны пучки трав. Нюся гордо сказала:
— Моя бабуля от любой болезни траву знает.
Просторная комната с низким белёным потолком наполовину была занята громадной печью с лежанкой. Возле окна за дубовым столом сидела та самая старушка, которую Санька встретил по дороге за молоком. Перед старушкой лежали горкой пачки печенья, кульки с конфетами, рядком выстроились банки с жёлтым мёдом. На широкой резной лавке стояли пустые ящики.
Нюся, едва переступив порог, затараторила:
— Бабуля, это Санька из Ленинграда. Он с мамой у тёти Паши живёт.
— Проходи, внучек, гостем будешь, — сказала старушка.
— Бабуля, все принесли? — спросила Нюся.
— У кого было, тот и принёс. У кого нету — в другой раз принесёт, — сказала старушка и вытащила из печки громадную чёрную сковороду, накрытую белой эмалированной крышкой.
— Садись, внучек. Любаша, иди, моя ждана, я тебя подсажу.
Санька никогда не ел таких вкусных грибов. Ему, как городскому, старушка положила грибы на тарелку, а Нюся с Любашей ели прямо со сковородки. Санька поглядывал на них с завистью. Со сковородки-то куда вкуснее.
— А это для чего? — спросил Санька, кивая на ящики.
— Подарки для наших, деревенских, которые в армии служат, — сказала Нюся, — мы всей деревней им посылки шлём. А пионерская дружина письма пишет, кто как учится и что для их семей сделано.
Вот это да! В Санькином доме тоже несколько парней в армии служат. И никто о них ничего не знает. Только родители.
— Интересно… А кто это придумал?
— Володя. Он говорит: если солдат служит в армии и знает, что в родной деревне его помнят и ждут, — никогда после армии в чужое место не поедет. Наши-то, деревенские, после армии все домой возвращаются. А вы пишете письма своим солдатам?
— Каким своим?
— Которые в твоей школе учились или в твоём доме живут. Он же у вас двенадцатиэтажный. Из него, верно, много парней служить ушло?
— Вообще-то, наверное, много… только я никого из них не знаю.
— В одном доме живёшь и не знаешь? — удивилась Нюся. — Куда же ваша пионерская организация смотрит?
В комнату вернулась старушка. В руках она несла ведро с мочёной брусникой и пучки трав.
— Поели? Сыты? Нюся, прибери стол, посылки снаряжать пора.
Нюся быстро убрала со стола посуду. Вытерла чистым полотенцем руки. Потом умыла Любашу.
— Сейчас, бабуля, я только к Верке слетаю. У неё октябрятки с утра солдатикам картинки рисуют.
И вылетела из комнаты. Санька стал помогать раскладывать по ящикам сладости. Накладывал в литровые банки бруснику из ведра и закрывал полиэтиленовыми крышками. Любаша молча и важно снимала со стола банки с мёдом, подавала Саньке. А старушка перекладывала подарки травами.
В разгар работы в комнату, пригнув голову, чтобы не удариться о низкую притолоку, шагнул высоченный дядя в тёмном костюме с голубым галстуком и в болотных резиновых сапогах.
— Здорово, Зосимовна! — загремел он из-под потолка. — Ты что же это парням силос укладываешь? Солдаты они, а не коровы! — И захохотал весёлым властным басом.
— Ох, Ванюшка, Ванюшка, — сказала Зосимовна ласково, — хоть и вымахал с коломенскую версту и в председателях третий год ходишь, а никакого у тебя соображенья нету.
Она взяла со стола пучок трав.
— Наклонись-ка… Чем пахнет?
Председатель наклонился и сунул горбатый нос в траву.
— Мятой и… и полынью. Угадал?
— Домом, Ванюша. Родным домом, — строго сказала Зосимовна. — Понюхают Петяшка Комов на своей заставе пограничной или Федюшка Седых, который с твоим Митькой в ракетчиках, этот твой силос и вспомнят родные места. По этой травке они сызмала бегали, по ней им до старости ходить.
Председатель с минуту разглядывал Зосимовну, наклонив к ней большую лохматую голову, а затем, обхватив за плечи, усадил рядом с собой на лавку.
— Прости меня, мать, за глупый смех. И спасибо тебе. Незаменимый ты для колхоза человек.
Зосимовна задумчиво и согласно покивала.
— Я, Ванюшка, до-олгонько на свете живу, много всякого повидала, а вот ни разу ещё заменимого человека не встретила…
«А я заменимый? — подумал Санька. — Для мамы и отца — незаменимый — это ясно. А для других?»
Прибежала с пачкой рисунков Нюся.
— Глядите! Это всё октябряточки мои милые!
— Бабушка Зосимовна, — позвал Санька, — можно, я тоже чего-нибудь нарисую? Я хорошо умею, правда!
— И нарисуй. Федяшка Седых, к примеру, на ветеринара мечтает выучиться. Нарисуй ему коровок.
Санька смутился.
— Понимаете… коров я не умею.
Нюся засмеялась ехидно, прикрыв рот ладошкой-ковшиком.
— Что ты, бабуля, он, поди, и коров-то не видал.
Санька насупился. Разве он виноват, что в Ленинграде коров не бывает? Где их там пасти, на Дворцовой? Тоже умная нашлась…
— Эка беда, — сказала Зосимовна, — бог с ними, с коровами. Нарисуй Петяшке-пограничнику трактор. Он с детства технику уважает.
Нюся принесла лист бумаги и коробку цветных карандашей. Санька тут же принялся за работу. Сначала нарисовал трактор с синими колёсами и красным рулём. Позади трактора устремилась к тучам космическая ракета. Из ракеты било в землю клубами красное и жёлтое пламя. А сбоку трактора встал зелёный пограничник с автоматом. Всё время, пока Санька рисовал, Любаша восхищённо сопела над его ухом.
— И домик нарисуй, — попросила она, любуясь пограничником.
Нюся подошла, заглянула через плечо и ахнула:
