Катя нехотя начала одеваться. Платье, чулки, туфли были еще сонными, неподатливыми: рукава у платья путались, петли не находили пуговиц, пряжки у туфель упрямились, не застегивались.
Вошла Лариса и повела Катю в ванную комнату умываться. Катя почистила зубы, умылась. Лариса взяла металлическую щетку и начала причесывать Катины волосы, навивать их на пальцы, укладывать. Катя терпеливо стояла на табуретке, чтобы Лариса видела ее голову в зеркале.
— Перестань сутулиться! Плечи держи ровно и не три глаза.
Ларисе надо сделать Кате замечание, она без этого не может.
Лариса — бывшая актриса. Выступала в областных театрах. Но потом Лариса оставила областные театры и переехала в Москву. В Москве ее ни в один театр не приняли, хотя с ней ходила даже мама. И Лариса занялась составлением мазей и кремов, которые у нее покупали знакомые.
В ванной комнате в отдельном шкафчике хранились банки, лоточки, фаянсовые кастрюльки, заполненные белой ртутью, свиным салом, селитрой, резорцином для Ларисиных снадобий.
Лариса еще раз осмотрела Катю и повела в столовую.
В столовой уже сидели Арсений и Ванда Егоровна. Витоша резала на дощечке сыр. Возле отцовского места за столом лежал свежий номер журнала «Огонек», который он читал во время завтрака.
Из спальни вышла мама. Коснулась Катиного лба губами, спросила, как дочка спала, не болит ли что-нибудь. Постучала в дверь отцовского кабинета:
— Никодим! Завтрак на столе!
Послышался шум отодвигаемого кресла, кашель, и в шерстяной куртке показался отец. Он нес коробку папирос и спички. Проходя к своему стулу, кивнул домочадцам.
Катя взглянула на отца, но отец уже сел, положил на угол стола папиросы и спички, раскрыл журнал.
Завтрак начался.
2Большое удовольствие — побывать в кабинете отца. Это удается, когда дома никого нет, кроме Усти. Катя отворяет высокую дверь, входит в кабинет. С Устей у Кати договор: Катя ничего не тронет.
Первое, что поражает Катю, — книги. Они стоят на стеллажах у стен, разбросаны в креслах, на письменном столе, на подоконнике. Раскрытые и закрытые, с бумажными закладками и без бумажных закладок. Есть огромные, «аршинные», с медными защелками. Кате их даже не поднять. Названия некоторых книг она уже выучила: «Воздушные путешествия Глешера, Фламмариона и Тиссандье», «Сверхвысотные полеты», «Автожир, планер, геликоптер».
На столе у отца вместо пепельницы стоит поршень от авиационного мотора. На изогнутых эбонитовых подставках укреплены модели самолетов.
Бумаг на столе — гора. Счетные таблицы (глянешь, а в них сплошные цифры), вырезки из газет и журналов, есть и схемы и чертежи.
Это дипломные работы студентов, потому что схемы и чертежи новых самолетов, которые разрабатывают инженеры «группы общих видов», хранятся в конструкторском бюро.
Под портретом Мити на дубовом столике лежат светящиеся часы: циферблат черный, а цифры и стрелки покрыты фосфором.
Часы из «Летающего крыла», на котором разбился Митя. От мамы Катя слышала, что у Мити в полете испортился руль высоты. А «крыло» капризное в управлении. Митя попытался приземлиться, но у шасси лопнул какой-то масляно-пневматический амортизатор, и «крыло» на большой скорости ударилось о землю.
Механики, которые вынули часы из приборной доски и подарили Никодиму Родионовичу, говорили, что часы уцелели чудом.
Еще у отца в шкафу хранится небольшой планер из бамбука и папиросной бумаги, связанной нитками и склеенной казеином. Его построил Митя, когда учился в средней школе.
Катя забирается в кресло поверх книг, которыми оно завалено, съеживается и сидит тихо-тихо. Так тихо, что слышит, как на кухне щелкает газовый счетчик.
По распорядку дня Кате следует учить на немецком языке названия предметов на картинках лото. Это к вечернему уроку немецкого языка с учительницей Эммой Францевной.
Но Кате совсем не хочется учить названия предметов. Ими можно заняться, когда вернутся из города мама и Лариса.
Катя вся в мечтах. Смотрит на портрет Мити и думает: почему так получается? Отец любил Митю и до сих пор вспоминать о нем любит, говорить о нем, а с Катей говорит редко. Может быть, прежде папа не был так занят в конструкторском бюро, а теперь он занят и у него не остается времени для Кати? Или ему кажется, что Катя еще маленькая, как называет ее Эмма Францевна — kleines Mädchen, или, может быть, еще потому, что она младшая, а Митя был старшим, как говорит Ванда Егоровна — был первенцем.
По коридору проходит Устя. Остановится в дверях кабинета, смотрит на Катю: одинокая, молчаливая девочка сидит в отцовском кресле, когда отца нет дома. И он даже не знает, что она любит здесь бывать.
Позвонили у дверей. Катя вскочила, выбежала из кабинета к себе в комнату.
Вернулись из города мама, Лариса и Витоша.
Катя разглядывает картинки в немецком лото.
Скука.
Но, когда придет Эмма Францевна, будет еще скучнее.
Эмма Францевна откроет бархатную с бисером сумку, достанет увесистые серебряные часы Павла Буре с вздутым толстым стеклом и положит их перед собой. Начнется игра в лото с картинками.
На картинках — или животное (Das Tier) или предмет (Der Gegenstand). Катя должна выкликать их по-немецки. Нельзя забывать о кнакляуте — коротком и резком произношении. Das ist der Bleistift (это карандаш).
Катя тянет:
— Дас и-ист дер Бляйштифт.
Эмма Францевна не выдерживает:
— Кто и-ист? Что и-ист? Хлеб, что ли, и-ист? Коротко и резко надо: ыст!
Павел Буре равнодушно ворчит изношенным шестеренчатым нутром, тащит по циферблату стрелки.
Хотя бы поскорее миновало время, отведенное на урок.
Катя достает следующую картинку, долго разглядывает вверх ногами. Делает вид, что не замечает этого. Немка берет у Кати картинку, переворачивает и возвращает.
— Die Puppe (кукла), — называет Катя.
— Ganz richtig (совершенно верно), — подтверждает немка.
— Der Hahn (петух), — называет Катя.
— Ganz richtig (совершенно верно).
Наступает некоторое разнообразие. Эмма Францевна интересуется: как сказать по-немецки «кричать кукареку»?
— Kikiriki schreien, — отвечает Катя.
Катю давно удивляет, почему немецкие петухи не кричат «кукареку», а кричат «кикирики».
Ну, а под конец урока начинается какая-то нелепица: Эмма Францевна задает вопросы и сама отвечает.
Катя обязана отвечать вместе с ней. В вопросе и ответе должен содержаться только известный уже Кате набор немецких слов, поэтому и получается нелепица.
— Почему гудит ветер? — спрашивает Эмма Францевна.
Ответ хором:
— Потому что растут деревья.
— Стоп, — говорит Эмма Францевна. — Где кнакляут?
Катя повторяет фразу с кнакляутом, и упражнение продолжается:
— Куда я поеду летом?
— Летом я поеду в деревню, где имеется высокая лошадь.
— Что за шум в соседней комнате?
— Это мой дедушка ест сыр.
А Павел Буре, ко всему равнодушный, ворчит и ворчит. Ему безразлично, почему дедушка шумит, когда ест сыр, поедет ли Катя в деревню летом, где имеется высокая лошадь, или не поедет.
— Катя! — зовет мама. — Иди сюда!
Катя оставляет лото, бежит в столовую.
В столовой на диване лежат покупки. Среди них шерстяная клетчатая материя, серая с коричневым.
— Это тебе на платье… Посмотри — нравится?
Катя смотрит. Ей, конечно, нравится. Лариса берет материю, накладывает Кате на плечи и на грудь.
— Можно сшить гладкое с подрезом сзади, с кожаными пуговицами, — говорит Лариса. — Как твое мнение, Ирина?
— Ты права. Гладкое с кожаными пуговицами — будет хорошо, — соглашается мама. — Я вообще люблю сдержанность в покрое и в цвете одежды. А как думаешь, ты, Витоша?
Витоша тихо улыбнулась, сказала:
— Я тоже так думаю.
Катя молча слушает. А между тем она очень хотела попросить, чтобы ей сшили такое же красное с белыми горохами платье, как у Косички, девочки, с которой Катя иногда встречается во дворе.
Платья у Косички яркие, веселые, и сама она веселая, с большими карими глазами, полными рыжих смешинок.
Кате однажды даже приснилось: тарахтят, скачут по улице белые горохи. Что это? Косичка рассыпала свое платье. Стойте, горохи! Куда же вы?
А вот Катя всегда одета в эти сдержанные в цвете и в покрое платья.
— Устя! — окликает мама.
Появляется Устя.
— В какой день придет Антонина Савельевна?
— Сегодня и придет.
— Значит, сегодня и закажем для Кати платье.
Антонина Савельевна — это портниха. Она такая же старая, как и ее железная коробка из-под «рококо» с надписью: «Конфетная фабрика купца-сахарника Телятникова», в которой Антонина Савельевна приносит иголки, булавки, мелок и клеенчатый сантиметр.
Когда Антонина Савельевна меряет платье маме или Кате, то долго накалывает его булавками, придирчиво проверяет сантиметром длину от пола, длину рукавов, рисует мелком ширину будущих манжет и воротника. Наметывает она быстро и никогда не уколет.
