Опять же перед ночью поспать мне требуется. Почитать даже некогда, журналов выписываю много, да все зимы дожидаются – тогда с женой перешерстим их от корки до корки, и книг проглотим множество. А летом не до того, летом река кипит, что днем, что ночью…
Река действительно жила напряженно: мчались белыми стрекозами «Ракеты», в их выпуклых глазах – окошках застыло изумление от собственной скорости; не спеша, топали буксиры, волоча вязанки барж, за которыми тянулся к берегам переливчатый волнистый шлейф. С наступлением темноты суда исчезли, остались только огоньки – белые, зеленые, красные. Одни двигаются медленно, другие быстро.
– Прилив, – говорит Михалыч, – море близко. А вот и мои огоньки – вон на бугре, это столбы, а те на воде. Некоторых отсюда и не видно, за поворотом прячутся. Если хотите все посмотреть, пошли со мной на обход, сейчас только велосипед возьму и двинем…
Он возится в сенцах, вытаскивает подвесной лодочный мотор, крепит к лодке и спрашивает:
– Думали, небось, почему огни зажигать не ехал? А у нас автоматика, сами загораются. Мое дело – батареи менять, да не проморгать, если лампы перегорели, или фотоэлемент отказал. Была, правда, у меня полоса диверсий – то один огонь не зажигается, то другой: исчезают батарейки, а кто крадет, ума не приложу. Устроил засаду и поймал ребятишек из соседнего села. Они, оказывается, наладили себе фонарики мастерить. Пошел в школу, всех собрал, рассказал кое-какие истории пострашней из морской жизни, как в войну вслепую суда водили. С тех пор они мне первейшие помощники. Бывает, кто-нибудь к моему столбу корову привяжет попастись. Пацаны тут как тут – Куда вяжешь? Нешто это тебе дерево, столб-то сигнальный. Опасность создаешь государственную!
Подружился я с этими хлопцами, сам им фонарики стал ладить из старых батарей. Верно, попало мне – списанное старье, видите ли, нужно сдавать на уничтожение. И какой дурак это придумал, чтобы при списании все рубить да ломать? Переобогатились мы, что ли? Сколько добра в прах обращают. А почти все на что-нибудь да сгодится, хоть бы вот и детям для забавы. Почему, спрашивается, нужно в каждом человеке видеть жулика?
Над горизонтом висит красная рельефная луна, объемная и близкая. Мы идем прямо на нее, разбрызгивая звонкие огненные чешуйки. Мимо проплывают темно-фиолетовые глыбы пароходов. Михалыч весело сообщает: – Уху матросики заварили, вон каким наваристым дымком потянуло. Может, и нам, того, рыбки надергать? До утра времени много, вам, чай, не на работу, и у меня вроде порядок, все светлячки работают.
…Костерок, уха в котелке, и как всегда, лучшая к ней приправа – рыбацко-охотничьи байки. Михалыча слушать интересно, он по этой части дока, и заливать ему не к чему, только никогда не рассказывает про свои охотничьи странности. Я о них знаю от приятеля, зазвавшего меня в гости к бакенщику.
А странности эти такие – может Михалыч просидеть зорьку с незаряженным ружьем, смотрит на птичью хлопотню, да о чем-то своем думает. Или как зимой ходит по лесу с топором, да рубит петли и самострелы браконьерские, что на лосей поставлены. Правда, об одном случае рассказал все же сам, и то когда попросили.
– Было такое дело в молодости. Пошел на лося, тогда еще на них запрета не давали. Вышел на меня один красавец невиданный – рога до небес, ноги, что у балерины, грудь – корма корабельная. Вытаращился я на него, да так и глазел, пока тот не ушел, даже стволов не поднял. Такой вот конфуз получился…
На обратном пути у нас заглох мотор. Я уже, было, взялся за утреннее занятие – дергать за шнурок, но Михалыч остановил:
– Брось это дело, у меня «велосипед» с характером, пусть себе покуражится. В моторе ведь тоже норов, как в человеке, это я еще с флота понял. Всю жизнь людьми да моторами занимался. Помню до войны назначили меня одно время комиссаром, хоть не имел я в ту пору ни партбилета, ни образования. Прижала необходимость – и в людях разобраться пришлось и за себя взяться: в девять месяцев семилетку осилил, как миленький. Служить тоже оказалось дело непростое. За четверть века чего только не увидишь – один служит, другой – выслуживается, третий прислуживает. Трудней всего служить. Оно же и легче… Ну вот, поболтали, а теперь подергаем…
Над рассветной рекой стелется плоский туман, всхлипывает вода, рассекаемая носом лодки, Михалыч что-то мурлычет, и в этой тишине спокойно и легко думается.
Вот передо мной человек, общительный и разговорчивый. Разные встречаются на земле люди, одни разговорчивы от болтливости, про Михалыча этого не скажешь – ничего пустого он не говорит, все к месту и к делу. Других прорывает, когда подолгу одни живут где-нибудь в глухомани, это тоже не подходит, место здесь бойкое – с одной стороны река, с другой – шоссе. У кого что сломалось – заворачивают к бакенщику, благо он любому механизму поправку сделать может. Для меня ему специально рассказывать тоже вроде бы ни к чему – приятель мой по нашей договоренности не проговорился, что я журналист. Правда, Мишка меня засёк – я не собирался писать о Михалыче, просто приехал на несколько дней отдохнуть, но иногда делал кое-какие записи в блокноте, просто так, для себя, и уходил для этого куда-нибудь в укромный уголок. Там меня и увидал Мишка – пятилетний племянник бакенщика. Перед этим у меня с ним был такой разговор:
– Почему ты ходишь с грязной рожицей?
– Баню жду.
– Всю неделю так и не умываешься?
– Нет, только сегодня, потому что баню жду…
А теперь Мишка ко мне прицепился:
– Дядь, а ты зачем в книжечку все пишешь?
– Да вот, что замечу, то и записываю.
– Это если не поверят, чтоб показать? И про меня записал, что неумытый?
– Записал.
– Ну, ладно, только никому не показывай.
– Не покажу, и ты молчи про книжечку.
Мишка, как истинный джентльмен, никому ничего не сказал, верней всего сразу и позабыл об этом.
И вот теперь думалось мне, что раскрывает Михалыч перед людьми свою жизнь просто от душевной чистоты, нет у него ни перед кем никаких секретов.
И когда я это понял, захотелось мне написать об этом бакенщике, и назвать очерк – «Человек чистой воды», потому что Михалыч всю жизнь выводил корабли на чистую воду, за это и китель его украсился многими орденами, и каждая награда – это порт, подходы к которому очищены от мин. И носит он свои ордена с достоинством, как и именные часы, с надписью: «Мичману Хрущеву Н.М. за добросовестную службу. Маршал Советского Союза Малиновский. 1956 г.»
И теперь Николай Михайлович продолжает дело всей своей жизни – следит за тем, чтобы судам спокойно плавалось.
Возле домика поста из земли торчит какая-то труба, закрытая крышкой. На крышке буквы – ГУГМС. Спросил про нее Михалыча.
– Это метеослужба поставила, как тебе проще объяснить, вобщем, земля отсюда меряется, вроде бы начинается от меня. Ну, живу я, будто, у центра земли, соображаешь? И я за этот центр в ответе, вроде я на этой точке наиглавнейший человек…
P.S. Очерк я этот написал быстро – летом 1964 года, сразу же, как вернулся из Архангельска, а вот опубликовать его долго не мог – мешала фамилия Михалыча – что-то неудобное усматривали в том. что однофамилец он с первым секретарем ЦК партии. А когда Никиту Хрущева пошарили, опять неудобство – не хотели, чтобы фамилия эта лишний раз перед глазами у публики мелькала… Но потом как-то всё утряслось, и напечатали, – аж в 1965 году, в «Огоньке»…
Звёзды Персея
Тунец – это рыба, а «Тунец» – экспедиционное судно. В Мурманске я его не застал – как всякое уважающее себя морское существо, он находился в море.
– Не волнуйтесь, – успокоил меня диспетчер рыбного порта, у нас каждый день выходит на лов десять-пятнадцать траулеров. Сегодня же вас посадим на РТ-ЗОО, он идет в соседний с «Тунцом» район, на нем и доберетесь – дня через два будете на месте. Только поспешите оформить судовую роль.
Пришлось сбегать в поликлинику, пройти медосмотр и получить санитарную книжку моряка, в которой значилось: выход в море не противопоказан. Лишь после этого в Управлении Тралфлота меня внесли в список экипажа судна. Это и есть судовая роль. На какой бы корабль вы впоследствии не пересаживались в море, роль будет следовать за вами, как охранная грамота. Это, так сказать, морская прописка.
Теперь оставалось только ждать отправки и вживаться в роль путешественника, перед которым открыты все просторы морей и океанов. Но так как мой вояж ограничивался одним Баренцевым морем, пришлось своей фантазии подрезать крылья.
Все оказалось просто и прозаично – портовый буксир, опоясанный ожерельем из старых автомобильных покрышек, доставил меня на траулер, капитан которого – молодой человек с солидным стажем полярного рыбака, любезно предложил разделить с ним его отнюдь не обширные корабельные апартаменты.
