— А вы опросите у помощника. Она лучше моего в таких вещах разбирается…
Не знаю почему, но мне всегда казалось, что я имею какое-то право на ее особое внимание. Нет, это не самоуверенность. Слишком неприметным человеком я был тогда. Да и внешность у меня самая обыкновенная: лицо широкое, чуть скуластое, глаза серые, ничем не примечательные. Да и рост отнюдь не богатырский.
И все-таки мне казалось, что она как-то выделяет меня из всех. Идем в тыл — всегда берет меня. Самое трудное задание — опять же посылает меня. Словно испытать хочет, на что способен. А для меня все это как высшая награда: готов по малейшему ее знаку и в огонь и в воду лезть. Голова кругом идет от переполняющих меня чувств. Смотрю в глаза ее черные, чуть насмешливые, а в груди теплая волна разливается. Вы скажете — любовь? Не знаю. Может быть, и любовь. Да только тогда я об этом и думать не смел. Мне бы только слушать, слушать ее да видеть маленькие руки… А она напевает вполголоса свою песенку. И тот голос негромкий, чуть грустный стал всюду меня преследовать…
Иногда она вела со мной длинные разговоры. Если время, конечно, позволяло. Усядемся, бывало, на камень, а она спрашивает:
— Вот вы, Ячменев, скажите, есть у вас заветная мечта?
— Так точно, — отвечаю. — Есть! На корабль перебраться бы… За это полжизни отдал бы. А о большем и мечтать не хочу. Помню, как наш «Разящий» тонул… Будто сердце мое из груди вынули. Много моих товарищей погибло. А меня едва живого из ледяной воды вытащили…
Она задумчиво смотрела на меня и говорила:
— Возможно, ваша мечта исполнится: ведь воевать осталось совсем недолго. Да, закончится война, и каждый из нас пойдет дорогой своей мечты. Корабль, море — это хорошо. Я тоже люблю море. В его беспредельности кроется что-то неразгаданное ни учеными, ни поэтами… Но больше всего я люблю землю. Люблю горы и березовые рощи. Особенно горы. Да и специальность у меня — горный инженер. С последнего курса института ушла сюда. Слышали вы что-нибудь о тоннелях? Скажем, способ подсводного разреза или центральной штольни… Или щитовой способ… Как это все далеко!.. Наш профессор Боярышников, сухонький седенький старичок, бывало, глянет строгими бесцветными глазами, а у меня — душа в пятки… Ведь я большая трусиха. Перед экзаменами ночей не спала. От прежней жизни лишь конспекты остались. Правда, осталось еще кое-что. Очень строгий у нас был военрук. Изучали винтовку, гранату, пулемет. А военное дело не любили, считали второстепенным предметом. Вот так и получается: то, что подчас считаешь второстепенным, оказывается самым главным, жизненно необходимым, смыслом всего…
Тот мир, о котором говорила Наташа, казался мне почти нереальным. Я даже представить ее не мог в легком платье, в туфлях на высоких каблуках. Мне казалось, что она всегда носила вот этот черный бушлат и кирзовые сапоги. Да и в этом наряде она была прекрасна, лучше всех других девушек, каких я знавал…
Нет, тогда я не рассуждал о месте женщины на войне. Важно было то, что Наташа сразу же нашла место в сердце каждого из нас. Мы ее любили и оберегали. А она не берегла себя, выискивала для себя дело потрудней. И за это мы любили ее еще больше.
— Значит, вам хотелось бы уйти отсюда, перебраться на корабль? — спросила она.
Я кивнул головой.
— И вам не тяжело было бы расставаться со всеми своими друзьями?
Что-то незнакомое уловил я в ее голосе и покраснел от смущения. А она расхохоталась. И глаза ее словно говорили: «Никуда ты отсюда не уйдешь… даже если бы тебя отпустили. Я-то умнее и хитрее тебя и понимаю кое-что. Человеческая натура — сложная штука. Уйдешь на корабль — и все равно тебя будет тянуть сюда, к этим суровым берегам. Ведь здесь начало твоей юности, твоей первой любви…»
Этот взгляд я истолковал гораздо позже, а тогда только смутился. Очень боялся, чтобы не узнала, что без нее жизнь мне — не в жизнь.
— Ну, хорошо, — сказала она. — Море — это потом. А сейчас мне хотелось бы поделиться с вами кое-какими соображениями. Не кажется ли вам, Ячменев, что минометная батарея всем намозолила глаза? Даже командир пулеметной роты жаловался. Думается, пора с ней кончать. И вот что пришло мне в голову…
И Наташа поделилась со мной своим дерзким замыслом. Теперь и мне становилось понятным, что только таким способом можно захватить батарею. Дня два ходили мы с заговорщическим видом, затем свой план Наташа доложила Шевчуку. Лейтенант оживился.
— Золотая голова у вас, Наталия Сергеевна, — впервые назвал он ее по имени и отчеству. — Замысел смелый. Думаю, командование не будет возражать. Вас, разумеется, придется оставить в блиндаже… Риск велик…
Лицо Наташи потемнело, глаза вспыхнули, она ударила кулаком по столу. Такой мне еще не приходилось ее видеть. И посыпались гневные слова. В конце концов Шевчук потерял выдержку, тоже стукнул кулаком по столу:
— Кто здесь командир взвода? Слишком много вы о себе воображаете. Прикажу сидеть в блиндаже — и будете сидеть!.. И вообще, приказы не обсуждаются…
А сам воротник кителя расстегнул — душно ему сделалось. Три дня они после этого не разговаривали и даже взглядами встречаться избегали. Мы, конечно, одобряли действия Шевчука, так как жалели Наташу. Все сделаем сами, только бы ей ничто не угрожало. А она ходила невеселая, даже веки покраснели от слез… Острыми зубами закусит губу и молчит.
И Шевчук не выдержал характер. Подошел к Наташе, сказал ледяным тоном:
— Командование утвердило план. Сегодня ночью выступаем. Пойдете в обход с Ячменевым и Джумгаловым…
Видели бы вы ее лицо в ту минуту! Она вся просияла, голос зазвенел, щеки раскраснелись. В глубине зрачков чудесный огонек засветился. Тут-то по-настоящему я и узнал, какая она красивая да статная. Рассудок у меня помутился от любви к ней. Обрадовался, что вместе будем, а о том, чем все это может кончиться, даже не подумал. Не верилось как-то, что с ней что-нибудь плохое может случиться.
…Ночь выдалась дождливая, ветреная. Руки от холода стыли. Цепляясь за выступы, подталкивая друг друга, мы поднимались все выше и выше в горы. Свет ракеты иногда озарял наши лица, и мы припадали к камням, сливаясь с ними. Где-то слева шарил луч прожектора. Нас было трое в холодной каменистой пустыне. Когда я останавливался, Наташа сжимала мне руку теплой ладонью. Джумгалов замыкал шествие. Мускулы наши были напряжены до предела. Я меньше всего думал о смерти, об опасности в эти минуты. Все казалось легко осуществимым: ведь рядом была Наташа!..
Нагромождение валунов осталось позади. Совсем обессиленные, мы упали на землю. Дальше можно было пробираться только ползком. И то, что нам удалось незамеченными пробраться в тыл противника, казалось мне хорошим предзнаменованием. Лейтенант Шевчук с остальными, должно быть, уже вышел на северный склон высоты. Пора действовать!.. Наташа подняла руку: там враг! Мы поползли вперед. Вспыхнула ракета, и в ее неверном свете мы отчетливо увидели силуэты минометов и палатку, где, должно быть, размещались солдаты. А вот темная фигура часового…
Из-под ног Джумгалова вырвался камень и с шорохом покатился вниз. Кровь ударила мне в виски. Часовой постоял, прислушался, потом снова зашагал по дорожке. У каждого из нас в руках были гранаты на боевом взводе.
— «Рубашки» не снимать! — шепнула Наташа.
Остальное я помню очень смутно. По знаку Наташи мы вскочили, забросали палатку и минометы гранатами. Откуда-то оправа застрочил пулемет. Я догадался: подошел лейтенант Шевчук с разведчиками. Мы сделали свое дело, пора было уходить!..
Да, да, мы стали отползать… Ущелье было наполнено грохотом. Свет прожектора ударил в глаза. В сознание врезался лишь этот ослепительный свет. И еще — запрокинутая голова девушки у меня на руках. Волосы ее растрепались. Она застонала. Затем тихо, но явственно произнесла:
— Оставьте меня здесь… Все кончено…
Обезумев от горя, я прижал ее голову к своей груди. Я не замечал ледяного ветра, не слышал орудийного гула. Кажется, Джумгалов тряс меня за плечи.
Я очнулся, поднялся с земли, сжал в каждой руке по гранате и, тяжело ступая, медленно двинулся навстречу выстрелам. А в ушах звучали слова песенки:
А море шумит не смолкая…
И глаза ее, большие милые глаза, в которых всегда было что-то невысказанное, насмешливое и ласковое, печальное и зовущее, словно провожали меня в ту ветреную ночь на большие дела…
Нет, никогда я не забуду страшного озарения той ночи, не забуду простую русскую девушку в матросском бушлате. Она была среди нас, как тот золотистый цветок си-версия, распустившийся на холодной северной земле в лютую непогоду.
Двенадцать лет… А как будто все это было лишь вчера. И песенка все еще звучит в ушах…
Я снова вернулся в знакомые места… Край мой любимый! Сердцем я всегда был с тобой, хоть и разделяли нас тысячи километров. Вот они, скалы и море! Из-под снега пробивается куропаточья трава. С призывными криками опускаются на воду птицы.
