Я подошел к входной двери и позвонил дважды.
Невыносимо было стоять у собственной квартиры, не имея возможности попасть внутрь, потому что молоденькая проститутка, которая жила у меня, потеряла свой комплект ключей.
Ненавижу ходить в гости и звонить в двери. Такое чувство, что сейчас из двери, словно черт из коробки, выпрыгнет ведущий глупого телешоу для ожиревших любителей провести вечер на диване и, сверкая своими белоснежными жемчужными зубками, поставит меня в центр студии на табуретку, а затем заставит здороваться со всеми и читать речь, которую я забыл. Есть что-то паническое в звонках. Некая тревога. Не люблю это дерьмо. Гостей тоже терпеть не могу. Они, как шумные блохи, прыгают, гогочут и балагурят, а потом уходят, оставляя тебя одного. Одиночество. Все об этом знают, но никто не чувствовал его так, как чувствовал я, будучи окруженным тысячью людей. Многоликая пустота.
Я почувствовал, как Вэлма подошла к двери и, встав на мысочки, посмотрела в дверной глазок. Я очень ценил ее осторожность. Секунду помедлив, она, заскрежетав замками, открыла дверь и сразу же, отвернувшись, ушла обратно вглубь квартиры.
– Чего интересненького? – спросила она, плюхнувшись на диван охрового цвета.
Вэлма постоянно говорила про вещи в уменьшительно-ласкательной форме. Даже на кладбище – гробик, могилка, трупик. Это всегда казалось мне весьма забавным и умилительным в какой-то степени.
Ее голос помогал мне расслабиться и понять, что все хорошо, что я в безопасности. Вэлма была хорошей актрисой, однако я все же чувствовал напряженные нотки в ее голосе.
Я снял плащ и повесил его вместе с шарфом и шляпой. Сменив остроносые кожаные черные ботинки на бежевые ортопедические тапочки, я прошел немного вперед к столешнице. Мне нравилась моя просторная квартира без коридоров, в которых некоторые вынуждены существовать, словно усатые тараканы в тоннелях, которые прогрызают они своими маленькими-маленькими жвалами.
Подойдя к столешнице, я взял чайник, наполнил его чуть мутной водой из-под крана, поставил на электрическую плиту и повернулся к Вэлме, скрестив руки на груди.
– Ничего особенного, – ответил я. – Просто будь осторожнее, хорошо? – немного строго спросил я.
– Ты каждый раз это говоришь, старичок, – протяжно сказала Вэлма, уткнувшись в модный журнал и жуя фруктовую жвачку.
– И каждый раз ты вынуждена слушать меня, иначе попадешь в неприятную ситуацию, как уже однажды получилось. Я прав? – спросил я.
– Так точно, красавчик, – ответила она, перелистнув страницу.
Я любил ее отцовской любовью и заботился о ней, как о дочери, которой у меня никогда не было.
Все потому что Она не хотела детей. Я до сих пор помню наш разговор. Вернее, их было много.
Я повернулся обратно к столешнице и положил на нее свои уставшие морщинистые руки, несильно сжав ладони в кулак. Тонкий черный галстук повис, словно поводок. Я ненавидел галстуки. В этом было что-то подчинительное. Будто я чья-то собачка или вроде того. Старая столешница слегка треснула под напором, но по-прежнему верно продолжала стоять.
– Какие у тебя новости? – спросил я.
– Сегодня утром была пара заказиков, но я быстро справилась. Затем пробежалась по магазинчикам, купила себе новые трусики и твои любимые…
– Что у тебя с лицом? – я терпеть не мог, когда кто-либо перебивал меня, но сам охотно перебивал собеседника, кем бы он ни был. К тому же я уже знал, что она купила мои любимые острые крылышки из китайского ресторана напротив нашего дома. Их запах стоял на всю квартиру.
Мой доктор запрещал мне есть острое из-за проблем с печенью, но да пошел он на хер. Никто больше не отнимет у меня то, что я люблю.
Что же касается Вэлмы, то она не просто так отвернулась от меня, когда я вошел, и, посмотрев на ее лицо, я убедился в этом. На ее бархатной щеке красовался еле заметный синячок.
– Ничего, – ответила она, закрыв журнал, и уставившись на меня.
– Не ври мне, – сказал я, подойдя ближе к Вэлме и усевшись на стул напротив нее. – Это один из тех утренних парней постарался?
Грязные ублюдки. Неужели эти мразотные свиньи разучились вести себя галантно с прекрасными женщинами, которые сосут их вялые пенисы за деньги, причмокивая при этом! Ни капли уважения! Хотел бы я двинуть по ебальнику этому мудаку или его мамаше, которая не научила своего задроченного сынка общаться с поистине прекрасной половиной человечества.
– Все хорошо. Правда. Не беспокойся об этом, – она встала и медленно пошла в мою сторону.
– Ты знаешь, как сильно я люблю тебя, Вэлма, – она встала позади меня. – Ты – единственное, что осталось у меня, и я…
Я почувствовал запах ее духов совсем близко. Жгучая вонь острых крылышек улетучилась куда-то, и остался только ее запах. Казалось, в квартире не было ничего больше. В городе не было ничего больше. В мире не было ничего больше. Были я и она, положившая свою руку ко мне на грудь, обнимая меня сзади.
Она пахла кокосом. Эти духи остались у меня после Нее, и на одно прекрасное Рождество я решился подарить их Вэлме. Я помню, как она взяла пузырек своими тонкими аккуратными пальчиками и сразу брызнула ими два раза на шею и один раз на запястье, потерев запястья друг о друга. Ей тогда было всего 12 лет.
Неудивительно, что духи прослужили так долго, ведь обычно проститутки ими не пользуются. Для проституток придумали дезодоранты, чтобы они не так сильно воняли пóтом и не тратили слишком много денег. Прижавшись ко мне сзади и сомкнув обе руки на моей груди, она прошептала:
– Я знаю, Марк. Все хорошо.
Тем вечером мы рано легли спать.
Глава 3
Утром я проснулся со слегка отекшей шеей.
Так как я спал на специальном жестком ортопедическом матрасе и без подушки, я не сильно этому удивился. В легкой полудреме я перевернулся на спину, на несколько секунд остановив свой взгляд на маленькой трещинке на потолке, подвинулся ближе к изголовью и сел. Протерев глаза указательным и большим пальцами левой руки, я окинул взглядом комнату.
Что за вид я лицезрел! Окна были маленькими и годились только грязным засранцам, сидящим в тюрьме с протухшими мозгами в их маленьких серых черепных коробках! Засранцы, я уверен, надеялись на что-то хорошее! Наркоманы и жулики, мошенники и их бляди, накаченные дешевым героином, лежали на скрипучих нарах и выглядывали в такие же маленькие окна, какие были у меня в комнате, надеясь на то, что когда-нибудь они выйдут оттуда, замолив свои чертовы грешки! Хер вам всем! Я посадил вас всех! Я насадил ваши души на этот мраморный массивный кол правосудия! Я пожираю ваши души со сладкой овсянкой, но не запоминаю ваши никчемные лица с вонючими ртами, широко раскрытыми в мольбе о прощении! О нет! Я вершу правосудие!
Вэлма спала на соседней кровати и сладко сопела во сне.
У меня была еще одна комната, но, несмотря на это, мы спали вместе в одной. Вэлма не хотела, чтобы я оставлял ее одну, когда она ночевала тут. Так она чувствовала себя в еще большей безопасности, я полагаю.
В соседней комнате лежали большие, неподъемные картонные коробки со старой фарфоровой посудой, отцовские инструменты, раскиданные по специальным чемоданам, семейные фотоальбомы и прочее ненужное никому прошлое.
Я любил смотреть на Вэлму спящую. Не знаю, что на меня находило в такие моменты. Видимо, это все не удовлетворенный в свое время родительский инстинкт. Странно было его чувствовать, зная, чем она занимается.
Странно было вообще то, что я позволял ей этим заниматься. Одно слово – самостоятельность. Она всегда хотела быть независимой, поэтому зарабатывала тем, что умела делать лучше всего. Я, конечно, ее не поддерживал, однако запрещать не было смысла. Тогда мне бы пришлось посадить ее, и я навсегда лишился бы моей маленькой бунтарки. При первой нашей встрече ей было всего-навсего десять лет, и я не думал, что уже в этом возрасте девочки могут прикидываться шестнадцатилетними и делать то, что делала она. О ее заработке я узнал, когда ей было пятнадцать. Я застукал ее в объятиях прыщавого парня из местного технологического колледжа, который любил совать свои пальцы куда не надо.
К слову сказать, сейчас его тело покоится на городском кладбище. Прошлой зимой он подрабатывал электриком и поджарился на месте, когда залез в щиток одного бара, чтобы устранить неполадки в сети. Это был грустный Новый год для его матери-одиночки.
Тогда, увидев меня, он бросился бежать. Он знал, кто я такой, а я знал, что так быстро бегают только те парни, которые что-то нарушили. Конечно, он и не догадывался о том, что Вэлма была еще несовершеннолетняя. Она умело пользовалась косметикой.
Так или иначе, занимаясь петтингом посреди улицы, можно было схлопотать большой штраф и попасть в базу данных, чего он явно не хотел. Тогда мы с Вэлмой очень долго разговаривали, кричали и даже разбили дешевый, но неплохой сервиз. Бессмысленные жертвы в виде белых фарфоровых чашечек с ласточками у краев и таких же красивых блюдец. Это был ценный опыт в воспитании и для меня, и, надеюсь, для нее.
