- Не пью я пиво, - устало сказал Кульков. - Особенно в служебное время. В бар я по необходимости зашел. Позвонить оттуда хотел. Я вам это уже сто раз объяснял.
- Погоди, - начальник поскреб висок. - Так ведь получил ты по затылку, а не по носу. Причем здесь запахи?
- Врач говорил, что здесь главное как раз не нос, а мозги. Что-то там такое сдвинулось, что за нюх отвечает.
Здесь Кульков был откровенен не до конца. В действительности все обстояло несколько иначе. Он прекрасно помнил увесистый, тупой удар по голове, от которого лязгнули зубы, в глазах вспыхнул радужный фейерверк, а окружающий мир завалился набок и завертелся, все темнея, темнея и темнея, пока не превратился в глухой черный колодец, на дно которого он и провалился. Очнулся Кульков среди сероватого мутного тумана, в котором медленно перемещались какие-то искаженные, неясные тени. Он различал свет и мрак, черное и белое, но не узнавал человеческих лиц и не мог читать даже самый крупный текст. Зрение сильно сдало, утратив глубину и четкость. О случившемся несчастье он никому не рассказывал, опасаясь увольнения и наивно надеясь, что впоследствии все как-то образуется само собой. Не доверяя глазам, он стал полагаться в основном на слух и обоняние, но в ушах постоянно звенели невидимые комары, зато нос не подводил, исправно работая за все другие органы чувств. Постепенно Кульков научился различать по запаху не только медперсонал и всех навещавших его людей, но и многие предметы, даже самые мелкие и ничем особым раньше не пахнувшие. После окончания лечения зрение несколько восстановилось, хотя в норму и не вернулось. Видел он как крот, не далее чем на пять метров вокруг, а газетные заголовки разбирал только в очках. Зато чутье становилось все острее, все изощреннее. С закрытыми глазами он мог опознать любого жителя городка, любую улицу, да что там улицу - каждый квадратный метр на ней, каждый забор, каждое дерево. Более того, сильные и резкие запахи стали действовать на организм Кулькова угнетающе - ему все чаще приходилось затыкать ноздри ватой, хотя ходить с вечно приоткрытым ртом было весьма неудобно. Так он и жил, погруженный в буйную стихию запахов, которые заменяли ему теперь все краски и образы Земли.
- Бывает и хуже, - сказал заместитель, демонстрируя свою эрудицию. - С головой шутки плохи. Мне на днях судья рассказывал, как к нему одна парочка пришла разводиться. В годах уже. Колхозники. Он шофер, она доярка. Судья, конечно, причиной интересуется. Может муж пьет или гуляет? Оказывается, тут дело совсем не в этом. Супруг после автомобильной аварии приобрел необычайные сексуальные способности. Мог любовью всю ночь заниматься, от гимна до гимна. А жена чуть ноги таскает, ей на первую дойку в четыре утра вставать. Вот и не выдержала, подала в суд - зам мог, конечно, изложить эту историю совсем иначе, простым и доходчивым языком, но присутствие начальника сковывало его и он старательно подбирал совсем другие слова, в приличии которых не сомневался.
- Ладно, иди Кульков, - сказал начальник, немного подумав. - Скажи дежурному, пусть тебя в КПЗ кем-нибудь заменят. Сегодня отдыхай, а завтра с утра чтобы был здесь. Тут у нас как раз рейд запланирован по борьбе с самогоноварением. Примешь участие.
В рейд уходили группами - двое работников милиции и трое-четверо дружинников. Кулькову в напарники достался участковый инспектор по кличке Дирижабль - самый несимпатичный для него человек в отделе. Роста тот был среднего, зато отличался необычайной дородностью. Его необъятное, вечно урчащее и хлюпающее пузо начиналось сразу от плеч, к которым посредством шеи сорок девятого размера крепилась тяжелая и шишковатая, как репа-рекордистка, голова, куда более широкая в челюстях, чем во лбу. Верхние конечности Дирижабля толщиной превосходили ногу обычного человека, а нижние, скрытые широчайшими галифе с болтающейся где-то у колен ширинкой, мощью и объемом могли соперничать с колоннами дорического ордера. Естественно, что обладавшая такими редкими статьями фигура не могла уложиться ни в одну типовую ростовку. В справке обмера, которую каждый работник милиции обязан был периодически представлять в вещевую службу ХОЗО, у Дирижабля значилось - "нестандартный". Благодаря этому он получал не готовое обмундирование, а отрезы, в которые умудрялся обшивать не только себя самого, но и всех остальных членов семьи.
Несмотря на пугающую толщину, Дирижабль был чрезвычайно энергичен, особенно если дело касалось его личной выгоды, виртуозно водил служебный мотоцикл, для баланса поместив в коляску пятипудовый бетонный блок, в недолгой потасовке (на долгую дыхания не хватало) мог одним ударом уложить почти любого противника. Он никогда ничего не читал, даже районной газеты, Китай и Албанию причислял к членам НАТО, на вступительных экзаменах в среднюю школу милиции не сумел найти на географической карте город Москву, зато в чисто практических вопросах разбирался не хуже, чем архиерей в священном писании. О гастрономических подвигах Дирижабля ходили легенды. На спор он съедал пятьдесят блинов, а однажды с небольшой компанией друзей усидел все блюда и напитки, предназначенные для свадебного стола, включая таз сметаны и мешок черного хлеба (отец жениха, пригласивший участкового "перекусить с дорожки", надеялся избежать этим наказания за изготовление браги, однако совершенно не учел аппетит гостей и в конечном итоге понес убытки, превышающие самый крупный штраф раз в десять). Кроме того, Дирижабль был хитер, как шакал, злопамятен, злоязычен и не лишен лицедейских способностей.
Сейчас он шагал вместе с дружинниками позади Кулькова, и глухая, тщательно скрываемая злоба распирала его, как тесто распирает квашню. Во-первых, Дирижабля глубоко возмущал сам факт рейда. Весь этот район, вместе с улицами, домами, садами, людишками, собаками и другим имуществом он считал чем-то вроде своей феодальной вотчины и со всякими нарушителями, в том числе и самогонщиками, привык поступать соответственно: кого хотел карал, кого хотел миловал, а кое-кому и покровительствовал - негласно, конечно. Посторонним тут делать было просто нечего. Во-вторых, его совершенно не устраивал напарник. Люди робкие, совестливые, да вдобавок еще и не корыстолюбцы, всегда вызывали у Дирижабля брезгливое презрение. Однако звериное, подсознательное чутье подсказывало ему, что Кульков опасен, очень опасен, опасен не только своим дурацким, много раз осмеянным талантом, но главное - той тихой и упорной безгрешностью, с которой он влачился по скользкой и ухабистой, полной соблазнов и искушений жизненной дороге. Дирижабль понимал, что в случае чего им не договориться - и это бесило его еще больше.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
