Внезапно по дороге, вздымая пыль, с криками промчались верховые в нарядных терликах[1], в собольих, несмотря на жару, «шапках, увенчанных пышными перьями. Махали во все стороны нагайками, не разбирая родовитости или бедности. Народ раздался по обочинам, никто не роптал на полученные удары: знали — это расчищали дорогу для царской невесты, Марьи Нагой. И вот уже со страшной быстротой понеслась мощная тройка серых в яблоках коней, впряженных в легкую крытую коляску, сверкающую при закатном солнце, словно она была сделана из чистого золота.
Никто не мог припомнить, чтобы, по обычаю, были устроены государевы смотрины для выбора невесты, да, впрочем, этот обряд последнее время забылся. Последний раз смотрины состоялись чуть ли не десять лет назад, когда царь Иван Васильевич взял за себя Марфу Васильевну Собакину. О ней все, и бедные и богатые, и мужчины и женщины, говорили со странной нежностью и почтением, как будто внезапная смерть придала ей ореол некой святости. На Марфе и иссякла приверженность государя к обрядности. Анна Колтовская, Анна Васильчикова были избраны без всяких смотрин, не говоря уже о стремительно промелькнувших на дворцовом небосклоне прекрасной вдове Василисе Мелентьевой и злосчастной Марье Долгорукой. Вот и Марья Нагая взялась невесть откуда.
Можно сказать, что так оно и было. Небогатый, хоть и родовитый боярин Федор Нагой, сосланный еще в пору земщины и опричнины на житье в свою дальнюю вотчину чуть ли не под самую Казань, предназначал свою подрастающую дочь молодому соседскому дворянину. Девушка отцовой воле не противилась. Однако судьба сулила ей иное: однажды Богдан Вельский, всем известный государев любимец, по какому-то воинскому делу оказался в той вотчине и увидал Марью. Весь вечер он ее исподтишка разглядывал да рассматривал, а едва вернулся в Москву, как сообщил государю о необыкновенной красавице, виденной им у Федора Нагого.
Иван Васильевич не сразу решился взять Марью в жены. Ведь история с этой несравненной красавицей, увиденной одним из его приближенных в захудалой дворянской семье, почти точь-в-точь, вплоть до имени невесты, совпадала с историей Марьи Долгорукой, на которой он женился после смерти Анны Васильчиковой. Своенравная, ломливая, привередливая, к тому же очень быстро утратившая красоту, она скоро опостылела ему, поэтому Грозный горевал не слишком долго и спешил с новой свадьбой. Знал: хоть браки его теперь как бы и не совсем действительные, не одобрены патриархом, а все ж старое боярство более терпимо к государю не холостому, а женатому. Когда правит степенный семейный человек, оно охотнее идет на уступки, меньше боится разгула государевых страстей.
Узнав о прекрасной Марье Долгорукой, Иван Васильевич слишком долго не раздумывал: прибыл посмотреть девицу, нашел ее и в самом деле чудной красоты, хотя и несколько староватой (Марье шел двадцатый годок). Это его несколько смутило: почему засиделась в девках?
— Скромница, каких свет не видывал, — сказал молодой князь Петр Долгорукий, делая постное лицо, словно сватовство государя его совсем не радовало. — Не выгонишь ее на посиделки! А как в церковь идет, так вся укутается, словно старуха. Робкая…
После назойливой, наглой Аннушки Васильчиковой скромность эта была — как елей на душу, как повязка на рану! Иван Васильевич разнежился всей душой и порешил играть свадьбу как можно скорее.
Пусть и без разрешения патриарха, все прошло очень пышно. Венчались в Кремле. Народищу собралось!.. Наперебой звонили колокола всех церквей и соборов, простому люду было выставлено щедрое угощение. Мир и ликование!
А ночью он узнал о своем позоре: робкая девица-то вовсе не девица! Грозный расправился с Марьей Долгорукой и ее родней с беспримерной жестокостью, но теперь дул на воду и зарекся брать из родовитых семей дочерей, почему-либо засидевшихся в своих теремах. Опасался, чтобы снова не провели его, стреляного воробья, на той же самой многовековой мякине: обгулявшейся невесте.
А Вельский не отставал: суетился, намекал, бормотал про необыкновенную красавицу Марьюшку, а капля, как известно, камень точит. За спрос ведь денег не берут — Грозный и решился поглядеть на Марью.
Богдаша оживился, содеял великую сватовскую суету. Мигом Нагие всем домом (отец, девка и пятеро братьев) были доставлены в Москву и размещены в своем старом доме. И вот в один из вечеров Вельский повез туда государя. Нагие кланялись в ножки, благодарили за великую милость: опала, по всему видно было, далась им чрезвычайно тяжко, они были ни живы ни мертвы от счастья, что воротились в столицу, ну а Марья, по обычаю, поднесла царственному гостю рюмочку зелена вина на подносе. Почему-то Иван Васильевич первым делом обратил внимание на этот поднос — самый простой, деревянный, правда, искусно источенный узорами, словно бабье кружево, — подумав усмешливо, что Нагие дошли до крайней скудости, и впрямь оправдывая свое родовое прозвание, а лишь потом поглядел на невесту. И понял, почему столь настойчив и даже назойлив был сердешный друг Богдаша.
Сколько ни перевидал, ни перебрал он в жизни баб и девок (иные злые шутники, слышь-ка, приписывали ему аж тысячу растленных им женщин, что было, конечно, полной нелепостью!), а все ж не видывал девушки красивее, чем эта Марьюшка. Взгляд против воли снова и снова возвращался к ней, словно к свечке в темной комнате, и в конце концов Иван Васильевич поймал себя на том, что жаждет видеть свет ее красоты всегда, каждый день.
Еле заметным кивком он выразил свое удовольствие, и пристально глядевший на властелина Богдан Вельский облегченно вздохнул: дело, кажется, слажено! Ведь его желанием непременно и как можно скорее женить государя на русской был страх перед предполагаемой английской невестой, о которой все чаще говорили при дворе. И с нашими-то, родимыми, натерпишься хлопот, пока найдешь дорогу к их сердцу, а уж к англичанке-то никак не вотрешься в доверие!
Да, с некоторых пор возникло у Ивана Васильевича новое и неодолимое желание: вступить в брак с самой Елизаветой Английской. Однако умнейшая королева-девственница прекрасно понимала, что русский царь грезит не о ней — ему нужна новая земля. Казань, Астрахань, Ливония, Урал, Сибирь и теперь Англия — еще одно звено в цепочке его могущества! Однако она не желала утратить ни грана своей королевской власти и преданности английских протестантов. Да, ей нужна Россия — как огромная, почти не освоенная иноземными купцами земля, что сулило англичанам огромные торговые выгоды — Елизавета добивалась прежде всего этого, однако она была слишком женщина, чтобы не пококетничать с этим русским царем как с мужчиной…
