— Кажется, я действительно заставила себя ждать, — попыталась отшутиться Зоя.
— Ждать не страшно, лишь бы дождаться, — ответил Евгений Антонович.
— Я, конечно, очень виновата перед вами; мне следовало приехать раньше…
— Тем более, я рад вас видеть.
Евгений Антонович никогда не говорил своим ученикам «ты». Его непоколебимая любезность восхищала и осаживала самых отчаянных сорванцов, но теперь в этом неизменном «вы» Зое почудилось безразличие.
— Вы не забыли меня, Евгений Антонович?
— Что вы, как можно забыть вас, мою Музу, мою вечную спорщицу. Муза на то и муза, чтобы опровергать наши выводы. Позвольте мне теперь опровергнуть вас…
— Но ведь я непростительно долго отсутствовала…
— Честно говоря, я не заметил вашего отсутствия.
— Вас навещает кто-нибудь?
— Разумеется, навещают; вы только что видели, меня навещает она…
Евгений Антонович показал на окно вслед ушедшей белке. Зоя принялась поспешно раскладывать на столе гранаты.
— Это для вас, Евгений Антонович…
— Благодарю. Они понравятся ей, будьте уверены.
— Что я могу сказать в свое оправдание, Евгений Антонович? Боюсь, вы не представляете себе, как некогда современному человеку. У меня диссертация, муж, сын… Вечно что-нибудь откладываешь на будущее.
— А как вы теперь понимаете будущее?
— Представьте себе, мой сын задает мне этот вопрос каждый день, вернее, каждый вечер. Перед сном он всегда спрашивает меня: «Мама, когда бывает будущий год?» Не знаю, что ему ответить. Может быть, вы подскажете мне…
— До сих пор я не позволял себе подсказывать моей лучшей ученице.
— А я все-таки ваша лучшая ученица?
— Кто же, если не вы…
Солнечный луч неуклонно приближался к портрету на стене. С тех пор как Зоя впервые вошла в комнату своего учителя, портрет постоянно висел над диваном, но Евгений Антонович никогда не говорил, чей это портрет.
— Есть вопросы, на которые даже лучшая ученица не может ответить. Тогда она обращается к учителю, — сказала Зоя.
— А учитель вправе напомнить ученице, что они прошли. Вспомните наши с вами исследования, уважаемый ассистент.
— Вспоминаю.
— Я пытался математически выразить отношение настоящего, прошлого и будущего. В будущем я склонен был видеть реализацию прошлого. С такой точки зрения будущее формируется по мере того, как прошлое накапливается и углубляется. Вы возражали мне…
— Так вот мне всю жизнь возражает муж. Он доказывает, что нам с сыном нельзя терять, нельзя упускать времени, как он выражается. Лекция сменяется кинофильмом, кинофильм — экскурсией. А я в этом калейдоскопе информации и развлечений не запоминаю ничего. Жизнь ускользает от меня. И от моего сына, боюсь, тоже…
— Вы боитесь?
— Боюсь, что не помню ничего, кроме отдельных мгновений. Помню, как стояла под сосной, как смотрела в небо, как слушала вас. А моему сыну некогда поднять глаза. Если он поднимает их, то принимает небо за купол планетария.
— Разрешите продолжить. Вы возражали мне, указывая на то, что я растворяю будущее в прошлом. И я учел ваши возражения.
— Евгений Антонович!
— Как же иначе, моя дорогая муза. Тогда я разработал формулу, от которой не отказываюсь и теперь: прошлое относится к настоящему, как настоящее к будущему. Таким образом, настоящее — это прошлое по отношению к будущему и будущее по отношению к прошлому.
— На это я возразила вам, что, приравнивая будущее к настоящему и прошлому, вы недооцениваете будущее.
— Совершенно верно. Тогда я уподобил прошлое и будущее двум параллельным линиям, которые пересекаются в бесконечности, то есть в настоящем.
— И я поняла вас в том смысле, что вы оказываете предпочтение настоящему перед прошлым и будущим.
— Да, в настоящем я увидел претворение прошлого и предварение будущего.
— А ваша любимая ученица так и не знает, когда бывает будущий год.
— Вы ошибаетесь. Вы знаете, это так же хорошо, как мы все, Сократ знал, что он ничего не знает. Мы не знаем, что мы знаем.
— Что же мы знаем, Евгений Антонович?
— Что мы живем в будущем, дорогая моя муза. Никто иной как вы навели меня на эту простую мысль. Каждое ваше мгновение не только было, но и осталось будущим для целых поколений, в сущности, пожертвовавших собой ради этого будущего, то есть ради нашего настоящего. На вопрос вашего сына я бы ответил так: «Будущий год уже наступил. Сейчас тоже будущий год».
Солнечный луч осветил, наконец, портрет на стене. Неожиданно для самой себя Зоя спросила:
— Евгений Антонович! Вы не скажете мне, чей это портрет?
— С величайшим удовольствием. Это портрет моей любимой ученицы.
— Неужели вы никого не любили в жизни, кроме своих учениц?
— Кого же любить учителю, если не свою ученицу, дорогая моя муза?
— Вы хотите сказать, что лучшая ученица пс всегда любимая? Я верно вас поняла?
— Не совсем. Ваш вопрос, пожалуй, сложнее вопроса, заданного вашим сыном. Отвечу вам, как умею. Она снова пришла ко мне в эту комнату, хотя давно уже закончила школу. Она тоже жаловалась, что жизнь ей не дается, Я не сумел или не успел разубедить ее. Началась война. И она, и я ушли на войну из этой комнаты. Я вернулся, она не вернулась.
— Она… погибла?
— Судите сами!
Зоя всмотрелась в освещенный портрет и отшатнулась, увидев свое собственное лицо. Раньше она не замечала никакого сходства между собою и портретом, потому что девочкой выглядела иначе.
Прошли годы, и сегодня утром она видела себя в зеркале именно такою. И теперь она как бы смотрелась в зеркало, в котором не отражалось ничего, кроме нее…
На улице, всё так же безлюдной, Зоя встретила, наконец, знакомую почтальоншу. После обычных вопросов и ответов Зоя осведомилась: «Л как себя чувствует Евгений Антонович? Вы носите ему пенсию на дом, или он ходит на почту сам?» Почтальонша запнулась в замешательстве: «На дом? Куда на дом? Из их дома всех уже переселили. А Евгений Антонович умер в позапрошлом году».
Стужа
Получив «посредственно» на экзамене по латинскому языку, он сел на электричку, вышел на загородной станции и углубился в лес. Всю дорогу он думал над тем, откуда в университете узнали его школьное прозвище Головастик. Свои злоключения он приписывал этому прозвищу. У преподавателя просто рука не поднялась бы поставить «хорошо» или «отлично» Головастику. Лес привлекал его потому, что избавлял от расспросов и встреч. Стояла оттепель, с деревьев капало. Тропинка проваливалась под ногами. Ему было все равно, куда она ведет. Он смотрел только себе под ноги, не глядя по сторонам, и не обращая внимания на то, что погода меняется. Неподвижные массивные тучи зашевелились. Сперва они ползли, потом поплыли и, наконец, полетели. Днем было гораздо темнее, чем в этих сумерках, предвещавших ясную ночь. Капать перестало. Тропинка затвердела, ухабистая и скользкая. Он сам не заметил, как свернул на лыжню, терявшуюся среди леденеющих стволов. Лыжня только что застыла и соблазняла своей накатанной прочностью. Сворачивать было больше некуда. Справа и слева расстилались непроходимые сугробы. Лыжня извивалась, петляла, двоилась. Невозможно было определить, сколько их рассекало прогибающийся наст. Стоило вступить на лыжню, и направление пропало. Однообразное вращение туч в клубящейся вышине увенчивало нечеткий чертеж лабиринта.
Он споткнулся, упал и сел в снегу Оказывается, под снегом скрывался ствол поваленного дерева. Он сидел на этом стволе и не думал вставать, поглощенный зрелищем, разворачивающимся в небесах. Тучи на глазах улетучивались. Вместо них в сторону заката наискось двигались облака, набирающие высоту. Казалось, одна и та же звезда исчезает, едва успев обозначиться то здесь, то там в светлеющем небе. За этой-то звездой и наблюдал он с неослабным вниманием. Лучистая лиловая точка возникала все дальше от места, где только что исчезла. Согласно правилам неведомой игры, нельзя было пропустить ни одного ее появления. Ему в голову не приходило, что он замерзает. Больше всего он боялся потерять из виду звезду, возвращающуюся в самых отдаленных, негаданных участках неба. Искрящиеся пассы заворожили его. Лишь в последнюю минуту сообразил он, что перемещение звезды давно уже сопровождается посвистывающим шуршанием. Это лыжи скользили по насту, Бегая по лесу на лыжах, Вера подобрала его. Она говорила, что наткнулась на него случайно. Напротив, он с годами перестал сомневаться в том, что Вера не могла не прийти.
Поблизости находилась лесная дача. Летом на дачу вывозили детей, а в зимнее время ее единственной обитательницей была сторожиха. Вера доводилась ей племянницей. На лесной даче отапливалась одна комната, в которой они провели ту ночь. Тетка ночевала в поселке. Утром он поехал в университет. В коридоре к нему подошел преподаватель и предложил пересдать вчерашний экзамен. Он пересдал экзамен на «отлично». Любопытно, что прозвище Головастик с тех пор совершенно забылось.
