стр. 9
ЗИМНЕЕ.
С. Обрадович.
Расчесывая кудри рыжие,Трубит в заводский рог Восток...На каждую овьюженную крышуНаброшен розовый платок.Сугробы - тесаные розвальни; -К воротам за ночь нанесло...Повисло, неподвижное к морозу,Над кровлей сизое крыло.Узорным ожерельем свесилоОгнистый иней на плетне...Как звучен в улице, как буйно-веселНа солнце ранний скрип саней...Один, закутан в клубы дымные,Завод угрюм, сутул в плечах;Но радостнее творческие гимныВ его размеренных речах!..
ВЕТЕР.
В. Александровский.
О, какой-же пройдоха расторопныйЭтот ветер свистящий в уши,Разворачивает снежные копна,Ледяные постройки рушит.От равнины земной до небеснойВинтовые лестницы крутит:Видно - здесь ему скучно и тесноПролагать по снегам перепутьи.Сосны сняли пуховые шапкиИ закланялись в снежные ноги,Он же, выхватив игол охапку;Улетел хохоча без дороги...- Слушай, путник! Охай, не охай,Если слаб, - все равно задушит...О, какой же беззаботный пройдохаЭтот ветер, свистящий в уши...
ОТРЫВОК.
Семен Родов.
(Из поэмы "Октябрь").
Тучи, тучи словно соколыЗоркой стаей стыли около,Да в ночи пожары прядалиПод удушный запах падали,Да с гуденьем, с воем, с посвистомСмерть неслась в дожде покосистом,Да глядел очами полымиГород в яростное полымя.
стр. 10
НА ФРОНТ ТРУДА.
Мих. Герасимов.
Солнца изранили жилыСотни снежных пуль,Но ты не застыло -Бьется огненный пульс.
Солнце, довольно в постелиПод синей ватой спать!Звонко кличут капелиЗемлю лучами копать.
От зимнего угараСолнце на фронт Труда!Ждет твоего удараЛьдов порыжевших руда.
Сверкай по придорожьюРубанком золотым,Развей с весенней дрожьюОпилок светлый дым.
Строгай поля и крыши,Печаль с угрюмых лиц,Взлетайте стружки вышеОт солнечных ресниц.
В колодцах улиц узкоРазмашистым рукамИ вздрагивает мускулПо снежным верстакам.
Теши тесины тела,Сучки сухих сердец,Чтоб жизнью закипелоВсе под его резец.
Взрезай земную залежь,Нарывы старых дум,Пролей в лесные далиСвой светлоструйный шум.
Сочись по жилам силаСтволов и ковылей,Сверкай, сияй светилоНад таинством полей!
И все, кто юн и молод,Вздымайте сгоряча,Свой раскаленный молотНа огненных плечах.
О солнце, выше взлеты,Разбрызни лед литой!О снеговые сотыКувалдой золотой!
Чтоб творчеством одетыйГорел в глазах огонь,Коловоротом светаСверли людскую сонь!
Пролей лучей НиагарыСолнце, на фронт Труда!Ждет твоего удараЖивых сердец руда.
стр. 12
Мих. Герасимов.
МАРСЕЛЬ.
Морской ветер, с крепким запахом водорослей и тубероз, порывами налетал на Марсель. Он то хоронился где-то в морских пучинах, то внезапно и с разбегу бросался с необ'ятных водных полей на город, ощупывая тысячами влажных пальцев здания и людей, как-бы выбирая жертву; а по бесчисленным фонарям города пробегала нервная дрожь. Вот он обнял хрупкую фигурку девушки, прошептал что-то необычное, но невнятное в ее юбках, растрепал озорными пальцами пряди светлых неюжных волос под убогой исколотой шляпкой, и втолкнул ее в дверь.
Она вошла в Кафе Безумных Матросов, на улице Королевского Льва.
Пряный и терпкий запах абсента, ликеров и вин, гудение голосов, руготня матросов, шипение огромного никелированного кофейника, похожего на вертикальный цилиндр машины, дым от трубок с крепким алжирским табаком, примагниченный к потолку, все это остро и зло плеснуло в вошедшую девушку, минуту тому назад трепыхавшуюся птичкой в седых лапах морского осеннего ветра и искавшую уюта от него.
Не успела она присесть к мраморному столику с синими жилками, как над ней согнулась, на подобие якорного рога, высокая фигура матроса, с широкими раструбами штанов. Он стиснул ее пальцы рукою сучкастой и крепкой, как узел морских цепей.
- Думал, не придешь, Марсель, вон какой веселый зюд-вест разыгрался, - дружески сказал он.
- Если-бы он превратился в безумный самум Сахары, я и то была бы здесь, - возразила она коротко, но восторженно.
Она нервно достала пачку газет из-под кофточки на груди и передала ему.
Он развернул "Французского Коммуниста" и жадно, как голодный в хлеб, вонзился в строчки глазами, из'еденными солеными брызгами океанских ветров.
Марсель впитывала окружающее глазами, похожими на две большие капли морской воды, спокойными и созерцательными, как будто в них скрывалась вся таинственная глубина моря и вся величавость его.
Гудело продымленное кафе. Голоса мужские и женские, грубые и высокие переплетались и кружились, как неумолкающий гомон птиц и зверей в тропическом лесу. И было странно видеть здесь, что этот матрос, такой же грубый и бранный, как и все другие матросы любой страны, так жадно глотает букву
стр. 13
за буквой, небольшой и плохо отпечатанной газетки, чудесное и необычное откровение, несущее счастье всему человечеству.
Еще полгода тому назад он безумно и упоительно кружился здесь в пьяном вихре, где тела других матросов переплетались, качались на дымных нитях пряного тумана, как в морской зыби, слюняво, извергая неумолкающую брань самую отборную и бесстыдную, которая когда-либо слетала с языка. Они лезли гурьбой наверх по скрипучей лестнице, хрупко прогибающиеся ступени которой плакали и стонали под их шагами. Полдюжины продажных женщин переходили из об'ятья в об'ятие, выскальзывали из рук, как большие розовые рыбы.
Безумная оргия тел и абсента. И весеннее солнце юга, в волнах запахов пальм, лиан, олеандров и особого аромата африканских побережий, заглянув в венецианское окно, могло еще видеть чудовищное сплетение качающегося клубка тел в небольшой и тошной комнате.
Теперь Мартэн молча и жадно глотал ломти строк, хотя над ним и сейчас висела та же комната, так же плакали ступеньки, ведущие в нее, и нервно дрожали половицы наверху и внизу в этом Кафе Безумных Матросов, на улице Королевского Льва.
- Пора, Мартэн, пойдем, - сказала Марсель.
Он вскочил, как внезапно разбуженный, сунул газеты в карман.
Тюленем покачивался за стойкой толстый кабатчик-рантье, с атрофированными от бесконечных сидений ногами; на брюхе его лежал целый ряд толстых, золотых цепочек, как обручи на пивном боченке.
- А эти ваши? - спросила Марсель, кивнув на дюжину матросов под люстрой.
- Нет, они с "Французской Республики", - ответил он.
- С ними тоже нужно будет...
Захлопнувшаяся дверь перерубила фразу, а налетевший ветер скомкал и оборвал ее.
Они шли по изломанным уличкам, спускаясь к гавани. Ветер то соединял, то разлучал их.
Они свернули на гранитный мол, он лежал в волнах, как напряженная вытянутая рука с указующим перстом красного маяка в конце.
Впереди и вокруг было море. Оно колыхалось и могуче раскачивалось, как бы готовясь сбросить легионы белых волн, бегущих по его спине, и сотни военных судов, с орудиями смерти; оно напряглось, чтобы оборвать тысячи цепей, которыми люди приковали его к гранитным набережным.
Тут и там отсвечивали хребты валов, ныряющих в глубину с глухим фырканьем.
Марсель и Мартэн сели в шлюпку и скользнули в рычащую пасть моря и ночи.
Руки весел всплескивали, то уверенно и равномерно, то беспомощно, как утопающие. Шлюпка билась и трепыхалась, словно маленькое испуганное сердце в гигантских лапах косматых волн, а Марсель под брызгами зябко вздрагивала в ладони шлюпки.
Силуэты броненосцев чернели на фоне моря и ночи стальными глыбами скал, они вросли в море, и бури не качали их. Прожектор на сторожевом судне низвергал в пучины целые
стр. 14
колонны ослепительного света, или тонкой огненной рукой шарил, ощупывая седые волосы гребней.
Стальной колос надвигался черной и мрачной массой, как осколок какой-то иной ночи, более черной и мрачной, чем эта, где еще дрожали тут и там над городом и водой неугаснувшие огни, и звезды покачивались в южном небе на золотых нитях лучей своих.
