Окопные стихи
Я никогда не думал, что могу писать стихи.
С тех пор и пишу стихи. В основном - о войне: другие темы кажутся пресными.
Вот я и старался - предметно, в прямом изображении - передать чувства и мысли моих, в большинстве своем, давно погибших фронтовых товарищей, обстановку переднего края, собственные впечатления военных лет.
И когда я сейчас пытаюсь понять, а почему я так поздно стал писать стихи, то прихожу к мысли, что главная причина, пожалуй в том, что я, как ни странно, долго не мог постичь простую истину: поэзия должна быть познавательна не меньше, чем добротная проза. Но лучше поздно, чем никогда...
Он
Он на спине лежал, раскинув руки,
в примятой ржи, у самого села, ––
и струйка крови, чёрная, как уголь,
сквозь губы неподвижные текла.
И солнце, словно рана пулевая,
облило свежей кровью облака...
Как первую любовь,
не забываю
и первого
убитого
врага.
Пехоту обучали убивать
Пехоту обучали воевать.
Пехоту обучали убивать.
Огнем. Из трехлинейки, на бегу,
Все пять патронов - по знакомой цели,
По лютому, заклятому врагу
В серо-зеленой, под ремень, шинели.
Гранатою. Немного задержав,
К броску уже готовую гранату,
Чтоб, близко у ноги врага упав,
Сработал медно-желтый детонатор.
Штыком. Одним движением руки.
Неглубоко, на полштыка, не дале.
А то, бывали случаи, штыки
В костях, как в древесине, застревали.
Прикладом. Размахнувшись от плеча,
Затыльником в лицо или ключицу.
И бей наверняка, не горячась,
Промажешь - за тебя не поручиться.
Саперною лопаткою. Под каску.
Не в каску - чуть пониже, по виску,
Чтоб кожаная лопнула завязка
И каска покатилась по песку.
Армейскими ботинками. В колено.
А скрючится от боли - по лицу.
В крови чтобы горячей и соленой
Навеки захлебнуться подлецу.
И, наконец - лишь голыми руками.
Подсечкою на землю положи,
И, скрежеща от ярости зубами,
Вот этими руками задуши!
С врагом необходимо воевать.
Врага необходимо убивать.
Судьба
Он мне сказал:
- Пойду-ка погляжу,
Когда ж большак саперы разминируют…
- Лежи, - ответил я, - не шебуршись.
И без тебя саперы обойдутся…
- Нет, я схожу, - сказал он, - погляжу
И он погиб: накрыло артогнем.
А не пошел бы – и остался жив.
___
Я говорю:
- Пойду-ка погляжу,
Когда ж большак саперы разминируют…
- Лежи, - ответил он, - не шебуршись.
И без тебя саперы обойдутся…
- Нет, я схожу, - сказал я, - погляжу
И он погиб: накрыло артогнем.
А вот пошел бы – и остался жив.
***
Памяти техника-лейтенанта Анатолия Щукина из Моршанска
“До свиданья” не скажешь:
свиданья — не будет. А “прощай” —
не решаются вымолвить люди.
И уходят безмолвно в сосновую рамень,
и шуршит подорожник у них под ногами.
Запрокинулись сосны в лазурь головою
и полощут лениво зеленую хвою,—
и бойцов, уходящих из жизни до срока,
болтовнёю трескучей провожает сорока.
Ночная атака
Утопая в снегу, мы бежали за танками
А с высотки, где стыло в сугробах село,
били пушки по танкам стальными болванками
а по нам – минометчики, кучно и зло.
Мельтешило в глазах от ракет и от выстрелов.
Едкий танковый чад кашлем легкие драл
И хлестал по лицу – то ли ветер неистово,
то ли воздух волною взрывною хлестал.
Будь здоров нам бы фрицы намылили холку!
Но когда показалось, что нет больше сил –
неожиданно вспыхнул сарай на задворках,
точно кто-то плеснул на него керосин.
Ветер рвал и закручивал жаркое пламя
И вышвыривал искры в дымящийся мрак, -
Над высоткой, еще не захваченной нами,
Трепетал, полыхая, ликующий флаг.
Через час у костра мы сушили портянки…
Что видно из окопа
Что видно из окопа? —
заброшенный пустырь,
поросший лебедой,
полынью и ромашками —
исхлёстанные пулями;
повсюду — хлам и мусор:
похоже, горожане
устроили здесь свалку;
овражек травянистый
с корявыми сосёнками,
и заросли орешника —
осколками порубаны;
ребячий стадион —
лужайка, на которой
футбольные ворота
без перекладин сверху;
какая-то постройка,
сгоревшая дотла —
чернеют головёшки;
а рядом — бузина,
и ягоды — кровинками...
Что видно из окопа? —
булыжная шоссейка,
омытая дождями,
в шеренгах тополей;
зелёно-бурый танк,
подбитый на дороге, —
и башня набекрень;
воронки от снарядов
с отвалами земли,
а минные — помельче,
как треснувшие блюда;
да проволока ржавая
колючих заграждений
с присевшими стрекозами...
Что видно из окопа? —
бедняга воробей,
пораненный войною,
скакает через силу,
заваливаясь набок;
бугры кротовых куч,
после дождей нарытые;
мышонок полевой —
снуёт себе у норки,
корма заготовляет;
и тучи синих мух
над трупами убитых...
Что видно из окопа? —
немецкая траншея
у городка фабричного —
проходит огородами:
картофель и капуста;
окраинные домики:
разрушенные крыши,
проломанные стены,
распахнутые двери,
повыбитые окна —
и ни души вокруг;
и две трубы кирпичные
на фоне неба синего
с застывшими барашками
далёких облаков...
Что видно из окопа? —
да ничего особого:
нейтралка — вот и всё!
Замполит
Шли Брянщиной. Фриц драпает. Большое село — Ишово. Часть изб горит. Старуха произносила речь...
Из фронтового дневника. 20 сентября 1943 года
Помню:
стоя на пожухлом склоне,
вытянув натруженные руки,
к нам, идущим по селу колонной,
с речью обратилася старуха.
Стлался дым — чадили гарью хаты:
фрицы драпанули из села,
и остались после них, проклятых,
как обычно — пепел и зола.
И хотя уже мы пол-России
видели в руинах и слезах,
горло жгли старухины, простые,
не из книжек взятые слова.
И Вершинин Колька, мой наводчик,
произнёс серьёзно так на вид:
— Неплохой бы вышел, между прочим,
из мамаши этой замполит!..
А у замполита сдали нервы.
И, проковыляв с пригорка, мать
принялась над нами, как над мёртвыми,
жалобно, по-бабьи, причитать.
Тут мы растерялись на мгновенье.
А Вершинин Колька говорит:
— Мать! Не хорони нас прежде времени.
Это дело, знаешь, не горит...
И уж всё на свете перепутав
и не зная, как себя вести,
на прощанье стала нас старуха
по-крестьянски истово крестить.
И мы шли —
повзводно и поротно,
с Богом незнакомые вовек,
шли
в шеренгах, сдвинувшихся плотно,
словно все — один мы человек;
шли
под это крестное знаменье,
как когда-то предки наши шли,
шли сурово
под благословенье
русской
исстрадавшейся
земли.
Неудачный бой
Мы идем — и молчим. Ни о чем говорить нам не хочется.
И о чем говорить, если мы четверть часа назад
положили у той артогнем перепаханной рощицы
половину ребят — и каких, доложу вам, ребят!..
Кто уж там виноват -
разберутся начальники сами,
Наше дело мы сделали: сказано
было “вперед” — мы вперед.
А как шли!.. Это надобно видеть своими глазами,
как пехота, царица полей, в наступленье в охотку идет...
Трижды мы выходили на ближний рубеж для атаки.
Трижды мы поднимались с раскатистым криком “ура”.
Но бросала на землю разорванной цепи остатки
возле самых траншей пулеметным огнем немчура.
И на мокром лугу, там и сям, бугорочками серыми
оставались лежать в посеченных шинелях тела...
Кто-то где-то ошибся.
Что-то где-то не сделали.
А пехота все эти ошибки
оплачивай кровью сполна.
Мы идем — и молчим....
Сухая тишина
