Поэтому каждый из нас, сам не замечая того, порабощённый смолоду привычкой исполнять в угоду обычаям все обращённые к нему требования жизни, торопится оправдать свою задачу, не уклоняясь от предначертанной ему программы, захлёбываясь от массы возложенных на него прямых обязанностей и от, ещё большего количества совершенно в настоящее время не нужных и бесцельных обязанностей, перешедших по традициям из глубокой старины.
В таком состоянии застаёт нас преддверье двадцатого столетия, и перед нашими глазами начинает совершаться диковинное, до сих пор в истории человечества небывалое явление: от общего кипучего, модного потока жизни стали сотнями и тысячами выделяться люди, утомлённые бесцельностью своих собственных поступков, своей пустой жизнью, влекущей их ложными путями к ложным идеалам. Они стали останавливаться поодаль от общего течения жизни, просыпаться как от тяжело удручающего их кошмара и требовать применения разума к анализу основ нашей жизни. Они стали ощущать всю недостаточность сухого расчёта, но требовать более живой естественной мысли, доходящей до причины каждой необходимости и раскрывающей все последствия её, и требуют от людей и от себя поступков, которые могли бы прямее вести к истинной цели его жизни.
С их точки зрения, нужно радикальное изменение всего умственного строя мысли и новое мировоззрение, более соответствующее естественным требованиям природы от человека. Они говорят, что в настоящее время интеллигентный человек достаточно созрел для того, чтобы быть в состоянии додумываться до конца и уметь различать значение временных и переходных истин и целей, с которыми ему приходится сталкиваться в жизни, от вечных и абсолютных. Интеллигентный человек должен уметь различать цель от средства, причины от их следствий и должен уметь отводить всему этому соответствующее место и давать преобладающее преимущество главенствующим моторам жизни и прогресса, как духовного, так и нравственного и умственного.
Неужели в самом деле людям никогда не суждено понять, что вся жизнь общества и каждого отдельного его члена ведётся в разрез с указаниями разума и здравого смысла; что в ней чрезвычайно много лишнего, пустого и даже совсем бессмысленного, без чего людям жилось бы несравненно легче. Пусть каждый проверит свою жизнь, и если он в состоянии беспристрастно проследить её, то увидит, что всё общество и он сам, совершенно того не понимая, живёт машинально исключительно в силу привычек, образовавшихся вследствие внушений, которые производили на него с самых ранних лет кормилицы, мамки, няньки, родители, воспитатели, учителя и школы, и что эти внушения дополнялись внешними давлениями, произведёнными окружающей средой, обществом и условиями благосостояния и довольства.
Родители и воспитатели наши, внушая нам жизненные привычки, руководствовались так же, как и мы, не разумом и здравым смыслом, но следовали своим собственным наследственным привычкам, возведённым в принципы жизни ещё дедами и прадедами, отчего так часто мы в своих поступках можем усмотреть осколки традиции самых древних времён, нисходящих чуть не до времён языческих и каменного периода, т.е. до такой древности, когда люди были ещё так мало развиты, что в сущности не могли дать никаких полезных указаний относительно образа жизни здравомыслящему и интеллигентно-развитому современному человеку. А эти-то самые традиционные привычки и принципы, перешедшие в нас в силу внушений, были всегда самыми злейшими врагами всякой новой, свежей и возвышенной идеи, а следовательно, приносят чрезвычайно много вреда, как нашему личному усовершенствованию, так и общему развитию века.
Заметьте, как на каждом шагу при обсуждении своих поступков или своих мнений мы неправильно употребляем свой разум и здравый смысл, как мы часто им злоупотребляем и в какие компромиссы входим с ним; касается ли наше суждение общественной или практической жизни, науки, наших отношений к людям или к окружающей природе, это всё равно, везде наши суждения переменчивы, узки, поверхностны и никогда не имеют достаточности основания. Это лучше всего обрисовывается при обмене мнений.
Нет двух одинаковых мнений между людьми; каждый настаивает на своём, решительно не заботясь о том, чтобы через посредство спора или обоюдного обмена мысли восстановить истину и затем держаться её. Этого никогда нет, истина остаётся всегда одна в стороне от спорящих, и после спора всякий остаётся при своём мнении, даже тот, кто принужден считать себя побеждённым.
Ведь если основания, принятые для суждения, одни и те же, то выводы разума и логики должны вести к одинаковым результатам и разногласий не должно быть; стоит только спорящим добросовестно согласиться между собой, проверить основания мысли, ход суждения, указать друг другу обоюдные ошибки, и вывод получился бы одинаковый. Но дело в том, что редко ведутся споры с целью выяснения истины, но всегда преследуется тщеславное намерение, во что бы то ни стало взять перевес над своим противником, быть победителем и, став в общественном мнении выше, осмеять его и восторжествовать.
Многие спорят для того, чтобы спорить; им нравится самый процесс спора; сегодня они защищают одно мнение, а завтра ему противоположное и хвастают тем, что в обоих случаях остаются победителями. Эта любовь к одержанию победы при обмене мнений совсем не редкость и несравненно более распространена, чем об этом думают; напротив, её надо до некоторой степени искать в каждом из нас и в каждом споре, ибо людей способных судить беспристрастно и радоваться успеху ближнего очень мало; большинство никогда не отказывается от случая указать другому, что и в его, хотя и правильном, суждении есть доля смешного.
Если это не было бы так, то не существовало бы целой науки эристики об искусстве вести в обществе дебаты. Наука эта возводит искусство вести спор на степень настоящего турнира, где спорящие прямо становятся в оборонительные друг против друга положения и, как на каждом поединке, наносят удары, парируют их, и более искусный спорщик должен всегда иметь перевес, независимо от того на чьей стороне правда.
При сём необходимо заметить, что эристика не создана искусственно для научения человека злу и пренебрежению к истине; совсем напротив, она обращает лишь внимание на наиболее распространённые уклонения от правильного суждения или на ошибки мысли, которые, сами того не замечая, допускают люди, делая свои выводы и заключения. Она основывается на практике жизни и весьма наглядно указывает, как далеко заводит неправильная форма суждения в область самообмана.
Разбирая все уклонения от правильного суждения, на которые указывает эристика, и находя то одни, то другие неверности положительно в каждой речи, в каждом суждении и на каждом шагу, надо, к сожалению, сказать, что ничто так не редко между людьми, как светлый и ясный разум, здравый смысл и непритворное желание быть ближе к истине.
В ещё большие ошибки, чем форма суждения и образ мысли, заводят нас недостаточность оснований, принимаемых нами как исходные точки нашего мышления. Выражая свою мысль, или обсуждая какой-нибудь вопрос, мы всегда имеем какую-нибудь базу или основу мышления, которую мы можем тут же и высказать или можем подразумевать, но всегда от неё мы строим дальнейший вывод разума. Например, я говорю: так как я привык ежедневно спать ночью по 8 часов и просыпаться в 9 часов утра, а завтра мне предстоит встать в 7 часов, то я лягу двумя часами раньше, а вас попрошу разбудить меня в 7 часов утра». Я могу высказать всю эту мысль, или сказать только последнее, т.е. разбудите меня завтра в 7 часов утра, тем не менее, естественный ход моего мышления основан на положении, что я привык спать ежедневно по 8 часов и просыпаться в 9 часов, и это положение служит в данном случае основанием или исходным пунктом дальнейшего вывода.
Мы всегда принимаем исходные пункты своего мышления за непреложные истины, за нечто не подлежащее ни оспариванию, ни доказательству, потому что они состоят из наших привычек, из нашего привычного мировоззрения или обычных и общепринятых принципов и правил жизни, которые, как мы себе представляем, не подлежат никакому контролю разума, так как в них не может быть внесена ни малейшая поправка, ни изменение, так как они освящены давностью в истории нашей жизни и в жизни наших предков. А между прочим, вот эти-то самые непогрешимые основы нашего мышления в слишком частых случаях не имеют никаких ни разумных, ни логических оснований. Вот их-то мы всегда меньше всего подвергаем контролю нашего разума, так как всегда мы меньше всего сомневаемся в своей собственной погрешимости и в погрешимости основных принципов и обычаев, принятых обществом. С другой стороны, если бы даже признали их неразумными и нелогичными, мы всё же не были бы в состоянии ни отрешиться от своих собственных привычек, ни сломать принципов и обычаев общества, и всякий наш протест в этом направлении напоминал бы только борьбу с ветряными мельницами.
