Валерий Попов
Третье дыхание
Попов Валерий Георгиевич родился в 1939 году в Казани. В 1963 году закончил Ленинградский электротехнический институт, в 1970-м — сценарный факультет ВГИКа. Печатается с 1965 года, автор многих книг. Живет в Петербурге. Лауреат премий «Золотой Остап», «Северная Пальмира», имени С. Довлатова. Постоянный автор «Нового мира».
Глава 1
Я забыл: пузыри на лужах — это к долгому дождю или к короткому? Криво отражая окна, кружатся возле люка. Но все равно — к короткому или длинному, вечно стоять под аркой не удается, надо идти домой. Я гляжу на наши окна. Лишь у отца окно светится: все пишет свое «последнее сказанье», как, усмехаясь, говорит он… но мне туда, в темноту, где ждет меня все… все, что я заслужил. Весь ужас. Вперед!
Теперь еще какая-то «острая стадия» наступила у нее! Значит, все, что было до этого, «тупой» можно назвать? Последняя шутка твоя — кстати, неудачная. Иди. Прошел через мокрый, хлюпающий двор, воткнул ключ-пластинку, открыл железную дверь. На темной лестнице жадно втянул запах — будто запах может чем-то утешить. Глупая надежда. Обычно пахнет. Хорошо, что не пахнет бедой — гарью, например. Но беда не обязательно пахнет. Так что — хватит принюхиваться. Иди. Все возможные задержки ты использовал уже, скоро все увидишь сам, все успехи за неделю, пока не было тебя.
А вдруг все нормально? А? Любимая моя французская пословица: «Никогда не бывает так хорошо — и так плохо, как ждешь». Но это больше во Франции, наверно. Последнее время мне стало казаться, что так плохо, как ждешь, все же бывает. Особенно у нас. Уж у меня — так точно. Особенно — с ее помощью. Жди беды — и не ошибешься… Готовь амбар под новый кошмар. Пословица средней полосы и Северо-Запада… Шутка вскользь. Хватит тебе изгаляться на лестнице: у тебя, между прочим, квартира тут. В бомжи не удастся выбиться в ближайшее время — пока что это только мечта. Отворяй ворота! Дверь со скрипом отъехала. Темнота — и вновь втянул запахи. Вся надежда на нос — вдруг он подарит что-то? Глаза пусть пока отдыхают — им много работы предстоит. Уши тоже не радуют — зловещая тишина. Горелым попахивает — но, слава богу, не пепелищем, а сгоревшей едой. Это уже — родное!!! Эйфелеву башню из сумки достал — как-никак из Парижа приехал! — но это, похоже, тут никого не волнует… засунь ее куда-нибудь!
По коридору тихо пошел. Полоска света под дверью отца. Но — пока не надо туда, с ним мы окончательно запутаемся. Давайте — по одному? Медленно, со скрипом, дверь в спальню открыл… Спящая жена — лучший подарок, тогда бы и я рухнул, до утра. Но — подарки кончились. Нету ее! Впрочем — мысли запрыгали, — одеяло откинуто, синеет в лунном свете пододеяльник, как сугроб. Значит, все же ложилась? Потом — встала и ушла? Вопрос: когда это было? Сегодня, вчера, сразу после моего отъезда? Отец вряд ли даст четкий ответ: удивится, потом как бы задумается — на это много времени уйдет, он не любит спешить вообще, а тут, может быть, следует поторопиться.
Говорила, давно уже: «Когда я пойму, Венчик, что я совсем уже в тягость тебе, я уйду. Уйду — и не вернусь. А тебе скажу, что в магазин пошла. А денежки оставлю, оставлю — вот сюда положу!» — кивала своей головкой-огуречиком. Сбылось? К выходу метнулся, остановился, решил все-таки на кухню глянуть… Стоит! Ореол луны вокруг ее головенки, потом вдруг дым ее окутал. Стоит! И как всегда в последнее время, смотрит туда — в абсолютно темное окошко напротив: там, по ее мнению, я все свое время провожу, даже когда в Париже. Реальное пребывание мое — скрипнул половицей — похоже, мало волнует ее, хоть развались я тут реально на части — будет смотреть туда! Там я жутко себя веду — как ей, видимо, хочется. Под это дело можно и пить — уважительная причина. Удобную наблюдательную точку подобрала — не отходя от холодильника. Правда, когда я несколько ее бутылок разбил, стала выбирать более потаенные ниши, но сюжеты черпает — только в окне. Так удобнее ей. Главное — быстро. Считала информацию, налила — хлоп! Даже если это не просто окно, даже если — Вселенский компьютер, все равно нет там столько на меня, чтобы ей так уж горевать, а главное — столько пить!
Стоял, скрипел полом. Похоже — во плоти я ее нисколько не интересую. Пока весь дым не развеялся — ни разу не обернулась. Уйти? Глубокий, освежающий сон? Но тут медленно повернулась она… Все ясно. Ледяной, ненавидящий взгляд — вот негодяй, только что выползший оттуда… там действительно когда-то молодая дворничиха жила. И что? Сколько ни объяснял ей, поначалу шутливо… все внимание ее на этом окошке сосредоточилось! Главное — чтобы не выходя из кухни. Когда-то мы еще весело с ней говорили, и сейчас так же пытался… «Пойми — женщины без высшего образования вообще почему-то не видят меня. Не считают за человека! Странно, но факт!» Не проходило уже это! Тяжелый взгляд… «Значит, зато с высшим образованием — все в порядке?» Тьфу!
Стояли молча, смотрели.
— Скажи мне… ну зачем ты пьешь? — Вопрос этот от частого употребления стерся, блекло прозвучал. Ответ был не менее традиционен.
— А ты… зачем был там? — махнула синеньким пальчиком за тоненькое плечико.
Все! Глубокий, освежающий сон! Пошел рухнул. Закрыл глаза.
Воспоминание первое.
Сияющий зал ресторана «Европейской», прекрасный витраж над оркестром — Аполлон мчится на тройке в розовых облаках. На сцене — наш общий любимец, красавец усач Саня Колпашников с оркестром. И — общий пляс. Но смотрят все на нее, как она пляшет — легко, чуть дурачась, сияя. И все мы счастливы: ну что может взять нас, веселых, красивых, и — юных, но уже — знаменитых, любимых всеми тут, даже милиционерами?
Приплясывая, она движется к выходу. Танец обрывается. Мы падаем к столу.
— Ну и девушка у вас! — восхищенно говорит элегантная дама, «заметенная» общим восторженным танцем к нашему столу, — такую скинь с десятого этажа — отряхнется, пойдет!
Тогда казалось, что все мы бессмертны! В зале вдруг появляется гардеробщик Михеич, наш преданный друг — не поленился на протезе подняться сюда:
— Нонку там замели!
О господи! Сердце уже предчувствовало это.
Оказалось — спускаясь с мраморной лестницы, загремела с нее, смела нескольких японцев с дорогой фотоаппаратурой — вот и они тут же, в пикете под лестницей стоят, продолжая, впрочем, вежливо улыбаться.
— Аккуратней, ребята, надо! — говорит нам опер Коля, наш друг. — Ведь интуристовская все же гостиница — надо понимать!
Пока все еще мирно, но… В глазах ее уже набирается та муть, которая теперь все загородила!
— Найн! — вдруг почему-то по-немецки произносит она (видно, в полной уже почти отключке решив, раз ресторан интуристовский, немку изображать?).
Коля смотрит на меня вопросительно: мы друзья или нет?
— Что вы от меня хотите? — вдруг на чисто русском, но надменно произносит она.
— Что она… огрести хочет? — В Коле тут закипает профессиональная злость. Он отрывисто набирает номер, ждет. Ситуация выходит из-под контроля.
— Найн! — Наша красавица вдруг жмет тоненьким пальчиком на рычаг.
— Ну все! Нарисуем тебе! — звереет Коля (да и я, честно говоря, тоже). Коля выводит слово «Протокол».
— Найн! — произносит она с холодной улыбкой и размазывает чернила. Все!
— Ну, ты по максимуму получишь, как Муму! — восклицает Коля.
Это она умела уже тогда!
Воспоминание второе.
Праздник закончился. Все, отплясав, делом занялись. Лишь она гуляет! Преуспевающие наши друзья интересуются ею все более отрывисто, лицемерно восхищаются: «Молодец! Поддерживает боевой дух!» Но лучше бы она его не поддерживала, дороговато это уже обходится — и ей, и мне!
Тягостная ночь уже на середине — а ее все нет. Внизу хлопает дверка такси, я вздрагиваю, по этому лихому звуку чуя сразу все. Теперь (с тоской сжимаюсь под одеялом) надо ждать продолжения… как долго она по лестнице идет! Тягуче скрипит входная дверь… в руках людей трезвых она так долго не скрипит. В отчаянии я приподнимаюсь — вставать? Потом снова падаю: может, обойдется? На работу ведь завтра — и ей, и мне!
— Вен-чен-ко! — звонкий ее голосок (дурацкое прозвище придумала). — Смотри, кого я привела!
Представляю!
— Сейчас, сейчас! — бодро откликаюсь.
«Жизнь удалась, хата богата, супруга упруга!» Сам же когда-то это начертал! Теперь — отвечаем. Волокем эту фразу — хотя уже тяжело!
Воспоминание третье.
Юбилей. Серебряная наша свадьба — двадцать пять лет, хотя серебра еще нет ни в волосах, ни в карманах. Ахинея — есть, уже неуместная в нашем возрасте, все более раздражающая!.. а серебра — нет. И что-то надо с ахинеей делать — утянет на дно. Может быть, подскажут друзья: на юбилей-то они точно явятся — быть может, в последний раз! Все-таки не полное я фуфло, выпустил за эти десятилетия немало книг, в настоящий момент проживаю в Доме творчества писателей в Комарове! «Формально все нормально», как говорили мы с ней. Но держаться уже нету сил! Приехала она в Дом творчества уже сильно подшофе — другой она просто и не бывала теперь. И эту встречу, на которую я еще надеюсь, завалит, как заваливает теперь все, — и друзья разъедутся, оскорбленные или — еще хуже — снисходительно посмеиваясь: «Ну, эти как всегда!.. супруга, как всегда, упруга!..» Но встречу уже не отменить. На что я, идиот, надеюсь, на какую подмогу?
