Владимир Алейников
Вызванное из боли
Владимир Дмитриевич Алейников родился в 1946 году в Перми. Детство провел на Украине, в Кривом Роге. Окончил МГУ. Основатель поэтического содружества СМОГ. В советские годы стихи поэта на родине не печатались. Публиковался в журналах «Континент», «Новый мир», «Знамя», «Огонек» и др. Автор двенадцати книг стихов. Живет зимой в Москве, летом в Коктебеле.
* * *
Ставшее достовернейВсей этой жизни, что ли,С музыкою вечернейВызванное из боли —
Так, невзначай, случайнейЧередованья светаС тенью, иных печальней, —Кто нас простит за это?
Пусть отдавал смолоюПрошлого ров бездонный,Колесованье злоеШло в толчее вагонной, —
Жгло в слепоте оконнойИ в тесноте вокзальнойТо, что в тоске исконнойБыло звездой опальной.
То-то исход недаромТам назревал упрямо,Где к золотым СтожарамВместо пустого храма,
Вырванные из мрака,Шли мы когда-то скопом,Словно дождавшись знакаПеред земным потопом.
Новым оплотом встанемНа берегу пустынном,Песню вразброд не грянем,Повременим с почином, —
Лишь поглядим с прищуромНа изобилье влагиВ дни, где под небом хмурымВыцвели наши флаги.
* * *
Золотая ладонь у луны —От щедрот ее всюдуПустота, чтоб не чуять виныБеспокойному люду.
Столько было жары в сентябре,Что излишками, право,Прокормилась бы, встав на заре,В одночасье держава.
Поднялись бы когда-нибудь мы,Благо всем уже тошно, —Только шаг, только миг до зимы,Удержать невозможно.
Уберечь невозможно, пойми,Как и, впрочем, решиться —Нет, не ляжем в тумане костьми,Все должно совершиться.
Все должно разрешиться, скажи,Чем-то брезжущим ныне —Может, свяжем еще рубежи,Раз легки на помине?
Все должно завершиться вдали,Все сбывается, помни,Если нас одолеть не моглиНебывалые полдни.
* * *
Ах, шагнуть бы нынче с крыльца —За щекой подушечка мятная,За спиной подкладочка ватнаяПерешитого пальтеца —
Словно в детстве, в самую глубьОктября, в оскомину самую,В синеву и зелень упрямую,Что желтеет, как ни голубь.
Не шуршит в песочных часах,Точно змейка, струйка бедовая,Не хрустит дорожка садоваяТой листвой, что вся в небесах.
В голосах, звучащих окрест,Хрипотца да кашель с одышкою,Да и свет утащат под мышкою,Только птицы снимутся с мест.
Не старей, живая душа,Не горюй — ведь все перемелется, —То-то ветви по ветру стелются,И юдоль твоя хороша.
Не робей, оставь на потомЧто-нибудь, хотя бы струениеХолодка сквозь все наслоенияСеребра в окне золотом.
* * *
Аккордеон пятидесятых,Пигмалион!Фантомов лысых и усатыхСинедрион
С портретов, слишком уж обильных,Глядит сквозь даль,Где не отыщешь в семимильныхТвою печаль.
В порыве радости и злости,С огнем в груди,Меха раскинет дядя Костя —Не подведи! —
И вот мелодия вскипает,Ступает вброд, —И сквозь тельняшку проступаетСоленый пот.
Хамелеон пятидесятых,Аккордеон!Созвать ли нас, всех вместе взятых?Нас — легион!
Еще обугленный войною,Как на арго,То выдаст что-нибудь родное,А то — танго.
На грани замершего вздохаВ который разИродиадою эпохаПускалась в пляс —
И все сбывается, тревожаУже всерьез, —Не трогай клавиши! — ну что же,не надо слез.
* * *
Наедине с самим собою,С самим собой наедине, —И там, где жили мы гурьбою,И здесь, в неброской глубинеВсеобнимающего лада,Всепонимающих высот, —И, может, вести и не надоО том, что кто-нибудь спасет.
Всепостигающая силаВ усталой кроется крови,Чтоб неизвестность не сгубилаПриметы счастья и любви,Чтоб неизбежность не страшилаЧего-то смутного вдали,Чтоб вновь свой подвиг совершилаДуша на краешке земли.
Сергей Шаргунов
Ура!
Шаргунов Сергей Александрович родился в 1980 году. Студент МГУ. С 2000 года выступает в «Новом мире» как прозаик и критик. Лауреат общенациональной премии «Дебют». Живет в Москве.
Крошка моя, я по тебе скучаю!
Се-ергей? — вкрадчиво звучит в телефоне. — Привет, это Алиса, — голый обиженный голос.
— Я не хочу с тобой разговаривать, — отвечаю я и вешаю недавнюю подругу.
Тугое ее тело покачивается на виселице, взбалтывая мрачными грудями. А я когда-то имел к ней отношение.
Нет, я ищу хорошей пронзительной любви. И у меня, кажется, начинается такая любовь к одной красивой крымской девочке. Я был там этим летом. Свел нас ее брат, который у меня прикурил на улице. Прикурил, а затем мы с ним разговорились.
Ей всего четырнадцать, Лене. «Модельная внешность», — как все говорят, чавкая этим определением. Точеная, с уже пружинистой грудью, с огромной усмешкой серых глаз, и тонкими скулами, и крупным ярким пузырем губ. Я бы сравнил ее красоту с уродством. Слишком красивая, почти уродец. Зверская красота. У нее и фамилия зверская и сочная — Мясникова. Она живет с матерью и братом в хилой лачуге в деревне Ливадия, нет ни радио, ни даже книг в доме, да прикинь, вообще ни одной книги, кроме засаленной брошюрки «Сад и огород»! По экрану старого телевизора идет серая рябь… Зато у порога растет деревце алычи с желтыми ягодами, и на зиму Мясниковы обставляются банками алычового прозрачного компота. Отец, русский морской капитан, давным-давно скрылся. Мать Лены — хохлушка Надя, уже с морщинами и дряблостью, раньше работала в Ялте официанткой, а теперь иногда выезжает в Одессу торговать тряпками. Брат Славик старше Лены на год и совсем неказистый.
Славик еле кончил восемь классов, хотя он хваткий малый, и теперь тусуется на пятачке в центре Ливадии с ровесниками. Пацаны тягуче сплевывают в горячую пыль (это стиль тут такой — плевать тягуче!) и ждут машин, какие бы помыть, к вечеру нажираются, укуриваются хэша, Славик приползает домой. Конечно, он страшно деградирует день за днем, и речь его в подражание корешам бредово-блатная. Славик чрезвычайно горд сестрой: «Блин, — говорит он, и в улыбке — обломок зуба. — Я иду по местности и горжусь, Серег, потому что я знаю, КАКАЯ у меня сестра. Если б я ей не был братом, я бы ее… Я бы ее, Серег, имел — и плакал, имел — и плакал…» Гордость распирает его, и он выпячивает впалую грудь. Славик так КРИЧИТ. Кричать — значит заявлять, рассказывать о чем-то. И у меня в душе все кричит. И я тебе, читатель, подробнее прокричу про Лену Мясникову!
Целый день работает Лена Мясникова. С восхода над морем до заката. Ее и других наняли за бесценок в подвал, час за часом она обтягивает скользкие бутылки бумажными наклейками, бутылки поддельного вина. Работает на криминал девочка. Я однажды зашел в ее подвал на уровне фундамента старинного здания, некогда царской конюшни. Кто-то грубо бранился, а в ответ — шуршащие покорные звуки труда. Я сошел по лестнице, дверь в комнату труда была приоткрыта, спертый горький воздух. «Чё тебе?» — дернулся ко мне горькоротый, с раздутой щекой мужик. Тут Лена меня заметила, она подбежала, отделившись от молодых и немолодых теней. Выставила меня за порог. Она была бледна, и ноздри ее тонко дрожали гневом. «Мне выговор будет. Мне нельзя отлучаться. И сюда не ходи. Все». И она исчезла. Я поднимался по лестнице на солнечный воздух, а за спиной звучал голос, вымазанный в грязи: «Иди, иди, топай!» Я топал. Я вышел на улицу и праздной ногой поскользнулся на ягодке алычи. Удержал равновесие, солнце скакнуло в глазах. Ах, как кисло и сладко на поверхности!
Вечером Лена, осунувшаяся, выбирается из подвала, за ней цепляется некто Юля. Тоже работница с бутылками, мелкая дурнуха, помидор рожицы под копной черных волос. Вот девочки освободились и, переодевшись, отправляются в Ялту. Оторваться, оттянуться! Надо ловить момент, пока Ялта грохочет летними увеселениями. Лена знает свою красоту, она боится пропасть и подружку тянет за собой.
