в парадное платье, принимает поздравления дворцовых обитателей и наконец шествует в тронную залу, где застает его бейрам.
Что такое бейрам и зачем он установлен? Подобно тому, как в конце периода ставится точка, так и Мухаммеду в конце поста нужен был праздник – и вот явился бейрам. Самое название этого того праздника по-арабски «ид-ул-фитр», разговенье, показывает, что здесь не было никакой идеи, кроме удовольствия по окончании поста. Избегая символов, преобразований, восстановляя простоту, арабский реформатор не мог однако возвыситься до азиатского протестантизма, и поэтому, жертвуя наружности содержанием, учредил пост, хотя и нелепый, по крайней мере на свой образец, и заключил его праздником. И как, в самом деле, не веселиться мусульманину после этого религиозного tour de force, носящего название рамазана?.. Однако в первое время ислама было не то: рамазан, священный месяц, составлял месяц покоя, во все течение которого прекращалась религиозная война, мусульманин оставлял свою кровавую проповедь, и иноверные собратья его по человечеству отдыхали от преследования мусульманского. С бейрамом снова являлся свирепый последователь Мухаммеда на всемирную проповедь ислама мечем и огнем, и праздник служил сигналом возобновления кровопролитий. Впрочем бейрам или правильнее ид-уль-фитр в первое время ислама отправлялся без всякого особенного торжества, и Стамбул празднует его ныне уже по позднейшей программе; в Алкуране этот праздник даже и не упоминается.
В настоящее время и рамазан, и бейрам утратили первобытное значение свое: редкий мусульманин вспоминает о священной войне против неверных, и бейрам есть только религиозный праздник. В этом значений весь интерес его сосредоточивается на султане, как на духовном главе мусульманского мира, и празднество бейрама открывается прежде всего у султана.
За два часа до солнечного восхода все почетные сановники империи стекаются в Старый дворец, где каждый занимает соответствующее его званию место; при этом, разумеется, происходить толкотня, шум и споры, особенно в свитах, сопровождающих сановников. С солнечным восходом все присутствующие совершают соборную молитву под руководством имама Софийской мечети, после чего начинается поздравление с праздником, «мю́аиедэ», а потом торжественное шествие султана на праздничное моление в Ахмедову мечеть. Для того чтобы видеть эту замечательную процессию, я отправился в Стамбул с «ясакчи», посольским жандармом, до рассвета, в лавку близь Ая-София, нанятую на этот случай еще накануне за 25 пиастров: прибавлю, что, несмотря на полное право владения этой лавкой, я был бы оттеснен турецкой полицией, если б со мной не было ясакчи. Так-то надобно быть осторожным с турецкими властями!
Ахмедова мечеть, красующаяся шестью минаретами, предпочитается османскими владыками для всех духовных торжеств потому, что перед ней находится обширный ипподром, способный принять массу народа и войск, и еще потому, что она находится не в дальнем расстоянии от дворца. В прежнее время, когда двор оттоманского падишаха состоял из нескольких тысяч человек, когда господствовала азиатская пышность и разнообразие костюмов, султанская процессия отличалась необыкновенным великолепием; в настоящее время это убогое, сравнительно с азиатской идеей о султанском величии, шествие происходит в следующем порядке:
От дверей аудиенц-залы в Старом дворце до Ахмедовой мечети стоят по обеим сторонам дороги гвардейские и морские солдаты, все в полной форме, с выпущенными маншетами: внимательный зритель усмотрел бы, что у этих франтов мундиры сзади нередко разорваны, но зато спереди форма соблюдена, в утешение взорам падишаха. Местами были между солдатами интервалы, как будто у великого повелителя двух материков не достало гвардии и на короткую линию от дворца до Ахмедовой мечети. При солдатах находилась и военная музыка, отличающая бейрам от коронации. В семь часов восклицания войск: «падишах амин» (да здравствует император) возвестили султанский выход.
Впереди вели девять султанских лошадей под уздцы, одну за другой; головы этих гордых и великолепных коней были убраны страусовыми перьями, узды покрыты серебром, золотом и драгоценными камнями; на спинах коней красовались турецкие шитые седла с длинными чепраками. Прежде клали на них еще щиты, «калкань», унизанные драгоценными камнями.
Потом ехали верхом на статных конях, по два в ряд одни за другими, генералы и наши, сановники по всем ведомствам первых двух классов; за ними тянулись гусем поодиночке министры: шествие этого отряда заключал «садр-а'зем», великий везир. Все сановники жались в узкой европейской венгерки, с вышитой грудью, и в красных фесах на голове. Церемониал шествия определен государственной газетой, которая считает в этом отделении двадцать одного сановника.
Далее были ведены четыре султанские лошади, ничем не отличавшиеся от передних.
Потом шли по краям дороги пятнадцать штаб-офицеров, гусем, на каждой стороне: они заменили прежних «солаков». Между ними в средине шли дворцовые гвардейцы, «пейк» (алебардщики), подражание византийским, тридцать человек, в турецких темно-зеленых мундирах, с оригинальными киверами на головах, единственным уцелевшим остатком старинной нарядности: на киверах блистает спереди бриллиантовый полумесяц со звездой; а вместо султана воткнуто страусовое большое перо, загнутое назад, или пучок небольших перьев этой же птицы. Некоторые из дворцовых стражей были вооружены секирами, «тебер». Среди этой стражи ехал верхом султан, бледный и некрасивый, изнуренный постом: на нем был сверх низама накинут плащ, а на голове надет фес. Усталый взор падишаха устремлен бесцельно в пустое пространство; утомленные руки, которым поручены судьбы миллионов людей, едва держали поводья. В то время Абдул-Меджид еще не выступал на государственное поприще: он проводил дни и ночи в хареме, предоставляя управление любимцу своей матери, Ризе-Паше, что ныне военный министр. В бейрамной процессии Абдул-Меджид был истинным идеалом мусульманской резигнации и апатии. Гробовое молчание народа окружало державца особенным страхом, и несмотря на то, что в узких улицах Стамбула Абдул-Меджид порой проезжал в двух шагах от своего подданного, несокрушимая высокая стена отделяла падишаха от толпы. Собственно мусульманский этикет воспрещает всякие восклицания при султанском шествии: разрешены лишь «паменнэ», поклонения, дозволяется женщинам произносить невольное «машаллах» от умиления перед величием падишаха, или кому-нибудь в толпе шепотом произносить желание долголетия султану. Все здесь замкнуто в строгую форму, нарушение которой даже и не приходит никогда в правоверную голову. На приветствия и поклонения султан отвечает лишь легким поворотом глаз в ту сторону, и только.
Процессию замыкают менее важные гражданские чиновники, числом до восьмидесяти человек.
Поезд двигается в глубоком молчании, проходит перед зрителями подобно теням, ни один мускул бесстрастного лица пашей и стражи не трогается, даже самые кони идут, опустив головы…
Султан остается в мечети около получаса. Может быть, некоторые подумают, что по крайней мере в храме молитвы падишах оттоманский нисходит на степень обыкновенного смертного: ничего не бывало. Султан входит особенной дверью, как бы украдкой, в свою ложу, помещающуюся обыкновенно в переднем углу мечети: эта ложа закрыта частыми решетками, которые раскрываются
