«Рано или поздно лес все равно закончится, — уговаривала она себя. — На карте там было того леса три локтя в ширину! И вообще, я сильная. Я еще не то могу. И никакие волки меня не сожрут, вот! Это просто было бы слишком глупо — удрать от стражи и попасться волкам. У меня, в конце концов, ножик есть! И еще я по деревьям лазать могу. А волки не могут. Наверное. Ой, а пить-то как хочется…»
На самом деле в то, что на нее могут напасть звери, царевна не очень-то верила. То есть знала, конечно, что звери в лесу есть, и пугалась при каждом шорохе, как полагается, но все-таки в глубине души считала, что с ней такого случиться никак не может. Ну да, слыхала, что крестьянина, бывает, медведь задерет, или там кабан. Иногда и на охоте кого подранят. Ну так а сколько их, крестьян да охотников! Их и по именам-то, поди, никто не знает. Но ее, единственную настоящую царевну в стране? Быть того не может! Хотя Наина-то, поди, только того и ждет…
И ей в самом деле везло. Хотя изрядно хромающая уже и ободранная царевна сейчас вовсе бы так не сказала.
«А потом обо мне будут слагать сказки… — Алевтина даже попробовала гордо расправить плечи, но пыхтеть не перестала. — Как из зависти отправила злобная ведьма прекрасную царевну на погибель, и как пожалели ее охранники… пусть будет пожалели. И отпустили. И как шла прекрасная царевна всю ноченьку через темный лес, все ножки сбила, платье оборвала, страху натерпелась, от погибели верной спасаясь. Потом обязательно должно быть что-нибудь такое… героическое! Какой-нибудь подвиг. Например, на меня чудище нападет, а тут откуда ни возьмись кааак выскочит Елисей! И скажет чудищу… что-нибудь тоже такое… героическое скажет».
Воображение у царевны было богатое, так что и чудище ростом с дом, и героического Елисея она представила вполне ярко. Правда, никак не получалось вообразить все так, чтобы Елисей героическую речь сказать успел, а чудище ему голову откусить, наоборот, не успело. И как это у сказителей выходит? Может, при виде героев все злодеи и чудища со страху цепенеют? По крайней мере, с их стороны это было бы вежливо.
Каблук, угодивший в какую-то ямку, отчетливо хрустнул, и царевна совсем уж невоспитанно чертыхнулась.
…Таких испытаний наверняка ни одной царевне еще на долю не выпадало! Знал бы батюшка, на что ее обрекает, когда указ свой подписывал! А все Наинка, ведьма проклятая, батюшку околдовавшая! Алевтина даже всхлипнула от жалости к себе.
…А ведь в лесу, бывает, не только звери водятся. А если не зверь лютый, а разбойник лихой попадется?
Разбойники в воображении Альки отчего-то выходили сплошь благородными и с елисеевыми голубыми глазами. И главное, они обязательно в конце концов брали хромающую красну девицу на руки и несли куда-нибудь, где кормят, поят и можно поспать.
Потом, конечно, они захватывали царевну в полон и требовали выкупа, планируя потратить его исключительно на помощь сиротам и бедным вдовам.
«Ха-ха, — мысленно скривилась Алька, — а Наинка за меня так и заплатила выкуп… щазззз! Придется самой с разбойниками договариваться… без выкупов! Но ничего, вот я им пообещаю после воцарения всеобщую справедливость и вот эту… как ее… амнистию, во! А может, даже вовсе — возглавлю разбойничий отряд и с ним подниму восстание…»
Когда между деревьями будто бы начало светлеть, у Альки уже не было сил ни вздрагивать, ни пугаться, ни срываться в бег, ни даже воображать будущие былины о себе. Она много раз в пути останавливалась, но садиться или тем более ложиться и засыпать было все же слишком страшно. Была мысль попробовать забраться на дерево и прикорнуть на ветке — все безопаснее! — но царевна не без оснований подозревала, что сверзится с этой ветки, как только закроет глаза. К утру она едва переставляла ноги, из чистого упрямства — благо этого добра у нее было немеряно — уговаривая себя на каждый новый шаг. А лесу все не было ни конца, ни края.
В то, что деревья становятся реже, она поверила не сразу. Увы, это оказался не конец леса — всего лишь поляна посреди чащи. Но на поляне ее ждало настоящее чудо — дом. Большой, в два этажа, со множеством мелких построек вокруг, явно обитаемый сруб. Место, где наверняка можно переночевать — а то и поесть! И главное — колодец во дворе! Значит, стоит только попросить добрых людей, живущих здесь, и можно будет наконец напиться!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Пожалуй, к этому дому Алька выскочила бы бегом и с радостным визгом, совсем ее положению не подобающим. Помешали ей вовсе не хорошие манеры — всего лишь смертельная усталость, сломанный каблук, да еще пересохшее, схваченное спазмом горло, из которого удалось бы выдавить разве что хрип.
Стучать она и не подумала — нет в Тридевятом царстве того дома, куда законной его наследнице ход закрыт! Дверь оказалась не заперта, достаточно лишь потянуть на себя. Алька и потянула. И тут же с шумом втянула воздух носом и сглотнула набежавшую вдруг вязкую слюну: в доме пахло свежевыпеченным хлебом.
— Есть… — выходило сипло, пришлось прокашляться, — есть кто дома?
Никто не отозвался, и царевна бесстрашно миновала сени и вошла в переднюю.
Посреди комнаты стоял большой накрытый стол со множеством расставленных пустых тарелок и кружек. А посреди стола царил котел, накрытый крышкой. Рядом примостились блюда с хлебом — кажется, теплым еще! — и кувшин. С квасом, как убедилась тут же царевна, едва не расплескав его от нетерпения.
Кое-как совладав с трясущимися руками, она плеснула себе кваса в первую попавшуюся кружку и быстро, жадно выпила до дна, проливая на себя и на стол. После облегченно выдохнула и не села — упала на лавку, схватила ломоть хлеба и принялась уписывать его, рассыпая вокруг крошки и снова прихлебывая квас. Хлеб был слегка пригорелым у корки, но сейчас это было совершенно неважно. Оказывается, длительные ночные прогулки пробуждают просто зверский аппетит!
Уже чуть осоловелыми глазами Алька наконец огляделась вокруг. Передняя была просторная, светлая, с широкими окнами. У одной из стен располагалась печь, у другой деревянная лестница с резными перилами уходила наверх, в жилье. Под лестницей примостилась узкая кровать.
Впрочем, обстановка все еще занимала Алевтину куда меньше, чем еда на столе. Царевна как раз примерилась к котлу — наверняка в нем найдется что-нибудь повкуснее горелой хлебной корки! — когда, как гром среди ясного неба, послышался скрип двери. В сенях затопотали, загомонили — сплошь мужскими голосами почему-то.
И… уж не оружие ли это звякает?
…А пустых тарелок на столе — ровно семь.
И только теперь вдруг пришла в Алькину голову нежданная мысль — а добрые ли люди здесь живут-то? И отчего это живут они в глухой лесной чащобе?..
Сердце ухнуло разом куда-то в пятки. Бросив на тарелку недогрызенную хлебную корку, царевна заметалась по комнате. На секунду даже плюхнулась на кровать под лестницей — мелькнуло детское желание спрятаться под одеялом — но тут же вскочила и юркнула в закут за печью. Авось здесь не сразу увидят — а она пока поймет, кто тут живет и не пора ли снова ножик из сапога вынимать.
Что она будет делать с ножиком, если хозяева и впрямь окажутся лихими разбойниками, Алька не особенно представляла, но мысль о его наличии чуточку грела. Все же она не какая-нибудь там беспомощная девица. Она — вооруженная царевна!
* * *
С рассветом черная карета с зарешеченными окнами миновала высокие кованые ворота с витыми прутьями и проехала по аллее мимо фонтана к самому большому зданию среди множества похожих. По раннему часу людей кругом почти не было, хотя нет-нет да мелькали мимо юноши и девушки в одинаковых черных одеждах и с одинаково же замученными изможденными лицами, не обращавшие на карету ровным счетом никакого внимания.
Зато уж у главного здания, ничуть не походившего на высокие терема Тридевятого — белокаменного, с колоннами! — карету ждали: целая делегация немолодых людей с самыми суровыми лицами выстроилась на ступеньках. Пока возница обходил карету, отпирал и распахивал дверцу, самый пожилой и седовласый из них успел поспешно, но с достоинством спуститься и даже начать торжественную речь:
