Но война есть война. На ней все равно найдется такое место, где человек окажется виден во весь рост.
Однажды часть Матвея Савинцева попала под деревню Михайловку. На свете таких Михайловок, наверное, сотни, и едва ли эта была какой-нибудь особенной. Обыкновенная украинская деревня с белеными хатами, на хатах гнезда аистов, возле хат богатые огороды и сады, на улицах колодцы с журавлями. И расположена деревня по-обычному — поближе к ручью, на пологом склоне. За деревней — возвышенность, удобная для обороны. Немцы и уцепились за нее.
Заняв с ходу Михайловку, пехотинцы атаковали высоту, но атака не удалась. Подтянули свои огневые средства пехотинцы, пальнули — и это не помогло. День, второй прошел — ни с места. Встречались пехотинцам горы, перевалы и широкие реки. Одолевали их, шли без задержек, а туг из-за небольшого холмика такие дела разгорелись, что дым коромыслом. Иному Эльбрусу, может, во веки вечные не видать такой страсти и не удостоиться такого внимания, какое выпало на долю этого бугорка. И большие, и маленькие командиры обвели его на карте и красными, и синими кружочками. Подтянулись к Михайловке минометчики, артиллерия, танки. Высоту измолотили так. что до сих пор, наверное, пахать ее из-за металла невозможно.
Но нашла коса на камень. Не отступает противник и, мало того, норовит атаковать. Ночью фашисты заняли два дома на краю деревни. Саперы, что квартировали в них, еле ноги унесли. Эти два дома саперный начальник, пожалуй, и по сей день помнит. Утром ему же вместе с его «орлами» пришлось их отбивать. Одним саперам, конечно, не справиться было бы, и дали им в поддержку артиллерию. Тот же лейтенант, что встречал солдат из пополнения, отправился с разведчиком и связистом к саперам, чтобы завтра корректировать огонь и держать непосредственную связь с теми, кто будет атаковать высоту.
В темноте, кое-где рассекаемой струями трассирующих пуль, связисты потянули линию на передовую.
— Стой, ребята! — раздался из темноты голос разведчика, шедшего впереди. — Тут болото. Не пройдешь… Надо вниз, по ручью, там есть бетонная труба, что-то вроде мостика, через нее и пойдем.
…Утром закурился над землей какой-то робкий, застенчивый туман и быстро заполз в лога, нал тихою росой на траву. И роса была какая-то пугливая. Капли ее чуть серебрились и тут же гасли. И все-таки роса смыла пыль с травы, и когда из-за окоема, над которым все еще не рассеялся дым от вчерашних пожаров, поднялось солнце, — брызнули, рассыпались мелкие искры по полям, и в деревенских садах да в реденьких ветлах, что прижились у ручейка, затянутого ряской, защебетали пичужки, сыпанули трелями соловьи. Диво дивное! Как они уцелели? Как они не умерли со страха, эти громкоголосые песельники с маленькими сердцами? Поют — и только! Поют как ни в чем не бывало. И солнце, страдное, утомленное солнце светит так же, как светило в мирные дни над полями — с едва ощутимой ласковостью утром и с ярым зноем к полудню.
Страда наступила, страда…
Но вот справа, далеко за Михайловкой булькнул, как булыжник в тихий омут, минометный выстрел. С минуту было тихо, а потом разом рванули прилетевшие с той стороны снаряды, и пошло! Заухало, загудело кругом. Канули, потонули в грохоте птичьи голосишки, и дымом заслонило спокойное, страдное солнце.
Боевой день начался.
Трижды бросались в атаку саперы и трижды с руганью и заполошной пальбой убегали в пыльные подсолнухи. А саперный начальник, страдающий одышкой, стрелял для страха из пистолета вверх и крыл их самыми непотребными словами. В конце концов два дома, потерянные саперами, остались существовать только на картах и артиллерийских схемах. Саперам достались только груды кирпича да погреб со сгнившим срубом.
Передовой пункт артиллеристов перебрался в пехотный батальон.
Дела здесь шли пока тоже неважно. После артподготовки пехотинцы по сжатому полю с трудом добрались до половины высоты и залегли. Горячая работа закипела у артиллеристов. Пехота просит подбросить огня туда, подбросить сюда. Сделано. Подавить минометную батарею. Вот и она заглохла. Мешает продвижению закопанный на горе танк — отпустить ему порцию! Есть! Уничтожить пулеметную точку! Крой, артиллерия, разворачивайся, на то ты и бог войны!
Оборвалась связь… Телефонист Коля Зверев, молодой, вертлявый и, по мнению всех связистов, самый непутевый паренек, то и дело нажимая клапан трубки, звал хриплым голосом: «Промежуточная! Промежуточная! Мотя! Мотя! Савинцев!..» Коля ерзал как на иголках, смотрел на хмурого лейтенанта виноватыми глазами.
Нет никчемней человека, чем телефонист без связи: он глух, нем и никому не нужен. Но вот, наконец-то, голос запыхавшегося Савинцева:
— «Заря», говорите с «Москвой».
— Добро, Мотя, отключайся!
Вскоре, осыпав комья земли, в проход блиндажа втиснулась мешковатая фигура Матвея. Он вытер пот рукавом и сказал:
— Здорово живем! Ох и дает фриц прикурить… Возле мостика уж несколько человек убито, кое-как в обход проскочил.
Матвей помялся, виновато кашлянул и глухо добавил:
— Я попутно нес вам. ребята, перекусить… с командного передали…
— И пролил, — сердито перебил разведчик, глядя на пустой котелок и флягу.
— Да нет… в огороде, что саперы отбили, наткнулся на картофельную яму, а в ней женщина с ребятишками. Ни живы, ни мертвы и третий день не евши. Ну и… что хотите делайте… Солдатам не впервой, а там ребятенки, сердешные…
У разведчика потеплели глаза, он улыбнулся потрескавшимися губами и без осуждения сказал:
— Эх ты, Мотя, разудала голова!
Ободренный тоном разведчика, Матвей достал из кармана горсть белолобых огурчиков и засуетился:
— Вот, братцы, покудова заморите маленько червячка. Огурец — штука полезная: в нем и еда, и вода. Если не обед, так воды-то я уж все одно добуду. Хотел в ручье набрать, а там вода-то горе, лягушки одни. Эх, у нас, на Алтае, водичка в ручьях — студеная-студеная…
В блиндаж вошел лейтенант. По лицу его струился пот, оставляя грязные потеки. Выслав вместо себя разведчика, он опустился около телефонного аппарата на землю, облегченно выдохнул:
— Ну и жара!.. Как, Савинцев, линия?
— В порядке пока. На промежуточной напарник остался.
Лейтенант пристроил на коленях планшетку, разложил на ней карту и вызвал командный пункт, который по телефонному коду именовался «Москвой».
— У аппарата двадцать четвертый. Обстановка такова: пехота добралась до середины высоты, но залегла. Нужно подавить огневые точки противника, мешают они пехоте. Ну, и сопровождающего огонька подбросить. Передаю координаты… Алло! Товарищ пятый!.. Черт бы побрал эту связь, рвется, когда особенно нужна! — лейтенант сердито швырнул умолкнувшую трубку.
Матвея как ветром выдуло из блиндажа. Не чувствуя сростков, царапавших ладонь, он бежал по линии, лавируя между бабками. Ближе к ручью их не было, и Матвей пополз.
С той стороны по линии к ручью тоже бежал боец. Матвей узнал своего напарника. Недалеко от мостика связист, будто споткнувшись, взмахнул руками и упал.
«Снайпер!» — мелькнула догадка у Матвея. И он закричал:
— Не шевелись! Добьет! Не шевелись, лежи!
Около упавшего связиста взвилось несколько пыльных струек, и он перестал двигаться.
— Ах, душегуб проклятый! — стиснул зубы Матвей. — Доконал ведь человека. И тех вон ребят у мостика тоже срезал!..
Как всегда в трудную минуту, Матвей стал держать с собой совет.
«Так, значит, фрицы перебили связь на трубе и теперь, как на удочку, ловят нашего брата. Снайпера посадили. Хитры сволочи! Надо посоображать, а то и связи не исправишь, и на тот свет загремишь!»
Он осторожно отполз, подключил аппарат и услышал нетерпеливый голос лейтенанта:
— Двадцать четвертый слушает… А, это ты, Савинцев? Что там у тебя?
— И не говорите, товарищ двадцать четвертый. Снайпер у трубы кладет нашего брата. Напарника вон…
— Та-ак, — послышался тяжелый вздох лейтенанта. — А связь, Савинцев, нужна… До зарезу! Понимаешь?
— Да как же не понимать, не маленький. Ну-к я поползу…
— Постой, Савинцев… — лейтенант замолк, только глубокое дыхание, приглушенное расстоянием, слышалось в трубке.
О чем ты задумался, молодой командир? Многое пережил ты, много видел смертей, сам ходишь рядом со смертью, а все еще чувствуешь себя виноватым, когда посылаешь бойца туда, откуда он может не вернуться. Так же, как и в первый раз, сжимается твое сердце, будто отрывается от него что-то с болью. Может быть, увидел ты деревянную Каменушку и жительницу этой Каменушки, которая вместо запятнанного окопной глиной письма получит коротенькую бумажку и забьется в неутешном горе, запричитает громко, по-деревенски. И встанут около нее трое простоволосых ребятишек, которым и не понять сразу, отчего и почему где-то далеко-далеко послал на смерть их отца один человек и после победы отец не приедет с обещанными гостинцами…
