В трубку было слышно, как шевельнулся лейтенант, кашлянул и тверже произнес:
— Связь нужна! — А потом скороговоркой, как будто недовольно, буркнул: — Да поосторожней там!
Отключив аппарат, Матвей призадумался: смерть-то не тетка. Пошарил глазами вокруг себя, отыскивая место, по которому удобней пробраться к ручью. Метрах в двухстах от трубы росли низкие кусты ивняка, спускаясь к самой осоке, разросшейся по краям ручья. Ободряя себя, Матвей сказал: «Живем пока» — и пополз.
Осторожно раздвинув осоку, Матвей оказался в грязном русле ручья. Руки по локоть ушли в вязкий ил, ползти было трудно, но он упорно двигался к трубе, время от времени делая передышку и сплевывая вонючую воду. Берег ручья и осока скрывали его от глаз снайпера, но Матвей боялся, чтобы тот не заметил провода, пригибающего осоку.
Вот и труба. Матвей ногами вперед залез в нее.
По дну бетонной трубы лениво сочилась струйка позеленевшей воды. Матвей, лежа на животе, вывинтил из карабина шомпол и, пользуясь трещиной в трубе, загнул его крючком. Полюбовавшись своей работой, он привязал крючок к проводу.
— А ну-ка, кто кого объегорит?
Немного высунувшись, Матвей забросил шомпол на верх трубы и потянул. Что-то зацепилось. Он дернул посильней, крючок слетел, и несколько оборванных проводов повисло с края трубы.
— Толково! Дело идет! Еще разок! Чиркнула разрывная пуля…
— А наплевал я на тебя! — приговаривал Матвей, втягивая поглубже в трубу «зарыбаченные» провода.
Свой провод он сыскал сразу. Провод был трофейный, красный. Почему-то командир отделения связи обожал все трофейное и постепенно заменил весь русский провод на катушках немецким и был этим весьма доволен.
— Вот он! — удовлетворенно отметил Матвей и вдруг подумал вслух: — Небось из-за этого красного кабеля они и связь-то перебили? Ну, конечно, его издаля видно. Ох уж этот сержант наш. Ему бы дерьмо, да чужое. Ну, погоди, выберусь отсюда, всю эту трофейщину к лешакам повыкидаю и сержанта отлаю. — Рассуждая так, Матвей подключал соединенные концы к аппарату.
— «Заря»!.. «Заря»!..
— Савинцев. ты? — раздался обрадованный голос лейтенанта. — Добрался? Ну, ладно. Благодарю!
— Служу Советскому Союзу! — радостно ответил Матвей, по привычке привскочив, но так стукнулся затылком, что в глазах потемнело. Услышав, как лейтенант стал передавать координаты на «Москву», Матвей не стал громко ругаться, а потер шишку и вполголоса запел, продолжая разбирать и зачищать провода:
Оте-е-ц мой был природный пахарь,И я рабо-отал вместе с ним…
Присоединив конец другого провода, он прижал плечом трубку к уху. Женский усталый голос с тихой безнадежностью звал:
— «Луна»… «Луна»… «Луна»…
— Але, девушка, вы кого вызываете?
— А это кто?
— Это связист Савинцев!
— Ой, я такого не знаю. Как вы попали на нашу линию? Отключайтесь, не мешайте работать!
— А чего мне мешать-то, когда линия ваша не работает, — добродушно усмехнулся Матвей. — Говорите лучше, кого надо, может, помогу вашему горю. Да не посылайте связистов к трубе — снайпер тут подкарауливает.
— «Луну» мне нужно, товарищ связист, поищите, пожалуйста.
— На луну пока еще линия не протянута, уж что после войны будет, а покамест говорите фамилию тутошнего связиста, — пошутил Матвей, отыскивая подходящий провод.
— Голыба — фамилия, Голыба, ищите скорей. Матвей присоединил провод и начал вызывать «Луну».
— Хто це просыть «Луну»?
— Да тут девушка по тебе заскучалась, — соединяю. — Матвей соединил концы проводов, а когда взял трубку, по линии уже разговаривали:
— Какой-то незнакомый связист Савинцев порыв исправил.
— Алло! Товарищ Савинцев?
Матвей нажал клапан:
— Ну я, чего еще вам?
— Щиро дякую вас, товарищ!
— За что?
— Та за линию. Чужую ведь линию вы зрастили и такую помогу нам зробыли…
— По эту сторону фронта у нас вроде нет чужих линий…
Но вот все концы, попавшие Матвею на крючок, сращены. Снова ожили линии, пошла по ним работа. А Матвей томился от безделья, зная, что незаметно улизнуть ему отсюда не удастся. Лежать неудобно — под животом вода. Весь мокрый, грязный, смотрит он на край деревни, видимый из трубы. Горят дома. Пылища мешается с дымом. Наносит горелым хлебом. Огороды сплошь испятнаны воронками. Сады перепоясаны окопами. И трубы, голые трубы всюду. А солнце печет, и дышать трудно. Щекочет в ноздрях, душит в горле.
«Хм, чудак этот Голыба! Чудак. Все свое, все, и за эту вот деревушку, как за родную Каменушку, душа болит. Зачем ее так? Зачем людей чужеземцы позорили? Что им тут надо?..»
Ухнули орудия, и где-то вверху невидимые пролетели снаряды и с приглушенным сгоном обрушились на высоту за деревней.
«Наши бьют!» — отметил Матвей.
Он умел по звуку отличать полет своих снарядов так же, как до войны определял на расстоянии рокот своего трактора. На высоте, которую Матвею не было видно, часто затрещали пулеметы, рявкнули минометные разрывы, захлопали гранаты…
«Пошла пехота! — опять отметил Матвей. — Может, я под шумок смотаюсь?» Он взял трубку:
— «Заря», как там у вас?
— Порядочек! Вперед наши пошли. Огневики что делают! Вышли «тигры» да бронетранспортеры. Артиллеристы так их ляпнули, что потроха полетели.
— Значит, дела идут, контора пишет?..
— Пишет, пишет!.. Да ты откуда говоришь? — спохватился Коля Зверев.
— Не говори, сынок, в таких хоромах нахожусь, что и дыхнуть нет возможности. Перемазался так, что мать родная не узнает.
— Да где ты, чего голову морочишь?
— Где-где… В трубе, что заместо мостика приспособлена. Вот где, и вылезти снайпер не дает.
— Двадцать четвертый пришел, хочет с тобой поговорить.
— Савинцев, ты что, в трубе сидишь?
— Лежу, товарищ двадцать четвертый!
— Ну, полежи, со смертью не заигрывай. Наши идут вперед.
— Ну-к что ж, потерплю… — согласился Матвей и уныло опустил трубку.
Когда снаряды начали рваться гуще, Матвей осторожно выглянул, приподнялся, осматривая поле с бабками снопов, и вдруг радостно забормотал:
— Эй, фриц, ни хрена же ты в крестьянском деле не смыслишь! Сколько снопов в бабку ставится. Пять! А у тебя почти десяток. Погоди-и, научишься ты у меня считать…
Матвей схватил трубку:
— «Заря»! «Заря», двадцать четвертого мне.
— Нет его, ушел к пехотинцам.
— Слушай, сынок! — захлебываясь и спеша заговорил Матвей. — Снайпера я отыскал, в бабке сидит. Она больше других и в аккурат против тех изб, от которых саперы драпали. Охота мне самому его, зверюгу, стукнуть, да несподручно из трубы.
— Айн момент, позвоню в штаб батальона. Они его из минометов угостят…
— Проворней давай…
От нетерпения Матвея стало колотить. Сунул он руку в карман и стал громко ругаться:
— Асмодей! Растяпа! Табак-то весь замочил!.. Секунды тянулись мучительно медленно. «Неужели не найдут?» — ругаясь, думал он и в то же время чутко прислушивался. Рявкнули минометные взрывы.
— Там! — встрепенулся Матвей и уже смелее высунулся из трубы. Бабки не было, только клочья соломы оседали на землю.
— Так тебе, стерве, и надо! — закричал Матвей… и вдруг осекся, взглянув на пойму ручья. По ней двигались четыре фашистских танка, за ними, не стреляя, бежали немцы.
— «Заря»! «Заря»! — не своим голосом гаркнул Матвей, но «Заря» не отвечала.
— «Москва»! «Москва»!
— Слушаег «Москва», чего ты как с цепи сорвался?
— Кончай болтать, давай скорей пятого, тут танки прут.
— Где танки, товарищ Савинцев? — послышался голос командира дивизиона.
— Товарищ майор, то есть товарищ пятый! — пугаясь, закричал Матвей. — К трубе подходят уже, бейте скорее! Отсекут пехоту!
— Без паники, Сдвинцев! Уходи немедленно оттуда! Открываем огонь!
Матвей схватил аппарат, опрометью кинулся из трубы к деревне, потом остановился, махнул рукой и вернулся обратно. Взяв в руки провод, побежал по высоте искать порыв на «Зарю». Матвея заметили. Вокруг него засвистели пули, хлопнул разрыв впереди. Он лег, стараясь теснее прижаться к земле. Танки остановились и начали бить из пушек по высоте. Немецкие автоматчики, обтекая их, бегом пошли в атаку. На склоне высоты засуетились наши, готовясь встречать немцев. В это время беглым огнем ударили гаубицы. Болотистую жижу взметнули первые разрывы, потом еще и еще. Танки, пустив клубы дыма, заурчали и попятились к ручью. Но за ними встала стена разрывов — заградительный огонь.
Матвей заметил, как один танк забуксовал в ручье, остервенело выбрасывая гусеницами жирный торф. Грязное лицо связиста расплылось в довольной улыбке, и он побежал по линии, пропуская провод сквозь кулак. Внезапно его, как пилой, резануло по животу. Яркие круги мелькнули в глазах, зазвенело в голове множество тонких колокольчиков, земля под ногами сделалась мягкой, как торф, и перестала держать его. Он упал, широко раскинув руки, и колючая стерня впилась ему в щеку. Пресный и густой запах сухой земли, спелого хлеба, к которому примешивался еще более густой и еще более приторный запах крови, полился в него и застрял в груди тошнотворным комком. Не было силы выдохнугь этот комок, разом выплюнуть густую слюну, связавшую все во рту.
