После этого интервью прошло ещё полгода хождения по кабинетам власти. Но всё таки мегеру отселили в отдельную отремонтированную квартиру в престижном районе. Довелось возить эту выдру на смотр предлагаемой квартиры. Так она заявила: «А почему этой чахоточной оставили двушку, а мне однокомнатную?!» Я лишь молча сжал кулаки и стиснул зубы.
И вместо послесловия. Иришка закончила университет. Зарабатывает на жизнь и покинула родной Ульяновск, то есть осела вдали от наших полунищенских пенатов. А Татьяна переезжает из лечебницы в лечебницу. Неизрасходованная энергия за многие годы недвижности даёт себя знать. Её ещё молодой организм начинает преодолевать недуг. Приезжая изредка в СВОЮ квартиру, она раскатывает на коляске беспрепятственно. Теперь даже моется сама. На её похорошевшем моложавом лице появлялся лучик счастья. Теперь у неё есть будущее. Ад остался позади и навсегда.
Зек в Урмане
Глава первая. Консервы из «Свиньи»
В разгаре была забайкальская весна 1957 года, когда произошла эта таёжная встреча. Беглый зэк с кликухой «Щербатый» сидел поодаль в свете моего костра, звали его Мирон. Он говорил вполголоса, будто беседовал, а скорее исповедовался перед самим собой. Сивков – это была его фамилия, совершенно не опасался меня как свидетеля. Для блатного Щербатого борзой мальчуган с карабином на лиственнице был просто ПОКА живой собеседник. Загвоздка была лишь в собаке, что время от времени рычала в кустах подле юного хозяина. Её можно пришить лишь метким броском армейского штыка, снятого с охранника. Но нужно выбрать момент-верняк. А его пока не было. Занять, отвлечь мальчишку – вот что заставляло Щербатого вести нескончаемый монолог. Он привычный к выжиданиям. Это уже в крови.
Мирон более трёх месяцев шёл к людям. И… опасался их. Встреча со мной сулила Щербатому всё, о чём он только мечтал. Это, прежде всего карабин и патроны. Еду, спички, соль… Всё это станет доступным после того, когда достанет меня «на глушняк», то есть в качестве трупа. И даже не просто трупа, а мясной туши весом с полцентнера. Этого, по его прикидке хватило бы на пропитание при отсидке в тайге недели на две-три. Сейчас он был голодней волка.
Нужно было сменить рваные шинель и форму охранника ИТУ на одежонку таёжника. Моя для него была маловата.
Беглец был уверен, что стрелять я в него побоюсь: молодой очень. И наша встреча – его шанс выйти к людям. Позади у Щербатова было три отсидки. Сивков (по последним документам, а это был он) обзавёлся кликухой «Щербатый» ещё в фабрично-заводском ВТК (трудовой воспитательной колонии) для малолетних преступников. Драки в таких ВТК, как видно, поощрялись администрацией: легче управляться с неуживчивыми малолетними «урками». И зубы ему выбили в том же «зверинце» – ВТК аккурат в 14 лет, в 1921 году. Этой ценой и сломанным ребром хулиган заплатил за масть блатного зэка. Судя по его рассказу, у него трое ходок-сроков и один побег. Сейчас – во втором. Статьи судимостей – по крутой восходящей, начиная с «хулиганки». Последняя – «по совокупности» за всё и по отдельности, плюс за побег.
Здесь поведаю лишь отдельные эпизоды его похождений, частично соблюдая уголовную терминологию. Ведь с тех пор минуло более полувека и детали этой встречи несколько поистёрлись жизнью в памяти. Но тогда на кону стояла именно она – моя жизнь. Уж такое не забывается.
Визави начинал уголовку малолеткой с «бакланов» – хулиганской 206-ой статьи. «Чалился», то есть пребывал в местах «не столь отдалённых» более двух десятков лет в сумме. Первый червонец «баклан» досиживал уже «козырным фраером», «поднявшись на взросляк», то есть во взрослую зону. Ещё накануне отправки бывалые арестанты предупредили молодого зэка о «прелестях» этапа: приклады, собаки и проблема на сортир. Поэтому ещё за сутки большинство осуждённых не ели и не пили.
На этапе их высадили в тупике невесть какой станции из «вагзаков» – вагонов для заключённых («столыпиных») и усадили неподалёку от товарной станции на корточки. Мирон вздумал справить по ходу дела большую нужду. За что на него шикнули зеки: «Ты чё, падла, совсем фаршманулся! Вали подалее!» И парень, было привстал с корточек, чтобы отойти в сторону. Но тут же получил удар прикладом по рёбрам. Заорал конвойный: «Сидеть, гад! Ещё дёрнешься, – пристрелю!» Все ржали, а Щербатый заскрипел зубами от боли и обиды, а головой тут же ударил обидчика в бок. Бедолагу мигом затравили собаками и били сапогами. Вертухаи – охранники делали это в охотку, даже не дав одеть парню штаны.
В довершении нарушителя порядка занесли в кондуит. А это гарантировало ему увеличение срока и «особняк» (особый режим заключения). Блатные ржали: «Высрался на эшафот» и схлопотал полосу в ксиву!» А красная полоса в документах – ксиве арестанта-отметка о склонности к побегу.
В тюрьме-пересылке отлёживался в больничке. Считай – повезло. Могли и вовсе пристрелить. В пересыльной тюрьме подолгу не держали. И для него этап продолжился опять в вагоне – «столыпине» до самого Нерчинска и новой пересылки через Якутск.
А уж от него был самый страшный перегон на этапе: по льду Лены. На носу был 1926-ой год. Голодали все в России, а уж зэкам и подавно не ахти чего перепадало. Спали на лапнике, прямо на льду вдоль берега. Иногда в каких-то заброшенных бараках. Бежать было бесполезно: верная смерть. Волки преследовали конвоируемых доходяг буквально по следам. Охрана не обращала на них внимания.
Всё происходило как в немом кино. Кто-то, совсем обессилев, падал на лёд. Сознавая бесполезность своих действий, охранники нехотя пинали обречённого. Действовали скорее для порядка. И оставляли волкам. Пойма реки оглашалась диким смертным криком заживо раздираемого в клочья заключённого. Колонна замирала от ужаса. Было отчётливо видно, как исчезал в окровавленных пастях только что живой человек. Он сопротивлялся своей ужасной смерти до конца.
Затем слышался окрик конвойного: «Ну чего рты раззявили! А ну, пошёл, пошёл!!» И люди шли. Подгоняемые более волками, нежели штыками. Блатные отбирали у «мужиков» последнюю птюху (кусочек) хлеба. И, если у кого на этапе обнаруживался «подогрев» в виде еды или одежды, то всё это почти целиком переходило паханам и фраерам. Пытаясь сопротивляться, «мужики» не из блатных получали «перо в бок», то есть финку или заточку. Раненый и ослабший упав, почти сразу исчезал в пастях стервятников. Тайга оглашалась следующим душераздирающим воплем. Весь путь этапируемых был усеян костьми. Смерти на этапе списывались. Случалось на станциях пересылки охрана смеха ради и «для отчёта» (принял столько-то, сдал одинаково) прихватывали пьяных и бродяг.
Итак, заключённые постигали сотни вёрст до своей зоны. Нередко прибывший этап осуждённых делили на несколько зон. Оставшиеся уходили ещё дальше к Полярному кругу. Кто-то вернётся назад…
Второй, последний побег Щербатый сделал из зоны, коих в Забайкалье не счесть. Путь одолел немалый. Самое трудное осталось позади. Теперь ему любой ценой следовало одолеть свой последний этап, но уже к вольной жизни. Так что волю, он почти осязаемо, почти болезненно чувствовал. Сидящий у костра говорил нарочито откровенно, как бы бахвалился. Самые кровавые эпизоды чуть ли не смаковал. Теперь, как ему казалось – всё позади. Да и возраст: месяц назад гражданину Сивкову минуло пятьдесят. Если что осталось от жизни, то огрызок лет в двадцать, не более. Рудники и лесоповал здоровье вряд ли укрепляли.
Война для зеков была не менее смертоносной, чем на фронте. Полегло не меньше, чем от пуль на фронте. А потом, если и были разнарядки от ИТУ на передовую, так туда брали далеко не всех. Хотя никто от них не скрывал, что направляют в штрафбаты. А там, ясное дело: «Смыть кровью преступления перед Родиной или умереть!» Многие, отчаявшись терпеть голод и постоянные издёвки от режима, просились на фронт. Но лес тля фронта был ценнее их жизней.
Теперь всё продумано: следов и свидетелей не оставлять. Хватит «толкать порожняк» и сюсюкаться. Ещё год – полтора в лесхозе, а лучше в экспедиции – там можно выправить нормальный документ, пока достанет тот, что припас в схроне. А в воровском общаке ему причиталась приличная сумма. Да в заначке «закурковано» тоже немало. Там же хранилась «ксива» – документы, по которым он «трудился в условиях Крайнего Севера», так, что безбедная старость ему обеспечена. Хватит «рога мочить» (сидеть срок) по зонам и тюрягам. И будет он по блатным понятиям – «прошляком», вышедшим из дела честным вором.
Для себя он всё решил, и моя персона его интересовала не более чем мышка кошку. А скорее как пресловутая «корова» или «кнсерва» для съедения при коллективном побеге ЗЭКов из глухоманного пенитенциария, что на языке юристов и есть та самая «зона». «Корову» вели с собой изначально как соучастника побега, но резали и свежевали для съедения при необходимости. На роль «коровы» предполагали кандидата ещё при подготовке побега. Случалось, что и подкармливали «для привеса». Кровь и мясо убиенного затаривали в рацион оставшихся «паханов» для поддержания сил и продления задуманного маршрута.
