Андрей Блум был активным прихожанином Трехсвятительского подворья в Париже[2]. Он тайно принес монашеские обеты, после чего его жизнь еще более сконцентрировалась на Церкви, на помощи людям, на личной жертве, поэтому, когда в Париж пришли немцы, будущий владыка Антоний стал участником Сопротивления, рисковал жизнью, лечил людей, прятал и спасал евреев от преследования гестапо.
Пожалуй, самым верным будет сказать о владыке Антонии что-нибудь личное, пусть немногое, но то, что прямо коснулось моей жизни и жизни моей семьи. В Лондон я приехал по личному приглашению митрополита Антония. Мне известно, что владыка сам хлопотал обо мне, корректировал тексты писем, следил, как продвигается дело с визой, звонил чиновникам эмиграционной службы. В нашей семье хранится переписка, которую вел собор с Министерством внутренних дел Великобритании о том, чтобы мне дали многолетнюю визу с разрешением на работу. Все эти бумаги были подписаны владыкой, а некоторые составлены им лично. Приехав в Англию работать, я волею судьбы оказался служащим с ним в одном храме, сопровождая его молитву в алтаре пением церковного митрополичьего хора на клиросе.
Начиная с января 1998 года у нас было с ним несколько продолжительных встреч, несколько раз я исповедовался у него, постоянно бывал на его четверговых беседах и постовых говениях. Но о первой встрече с владыкой мне хотелось бы рассказать особо. Быть может, читатель найдет в этом рассказе и что-то знакомое ему, похожее на его личный опыт встречи со святостью, которая изначально заложена в каждом из нас, но которую умеют взрастить и удержать в себе лишь немногие.
«Мы все призваны к святости, к царственной святости, но не все из нас святы», – как-то услышал я слова старого священника, которые глубоко запали мне в сердце. Владыка Антоний был одним из них, одним из немногих, на ком лежала видимая печать Духа Святаго, печать благодати Божией. По слову преподобного Серафима Саровского, он спасался сам – и рядом с ним было тепло многим. Видя его жизнь, многим хотелось идти вослед.
Он не скрывал свои немощи, он любил пошутить над ними, а иногда владыка беспощадно и без рисовки мог говорить о себе. Протоиерей Иоанн Ли вспоминает: «Однажды, когда я на него за что-то рассердился, владыка сказал мне: „Джон, ты деревенский мальчик, ты знаешь, что из навоза может вырасти добрый плод, – так и думай обо мне"»[3].
В митрополите Антонии была удивительная сила притягивать к себе людей, сила, которую даровал ему Господь ради всех нас, ради тех, кто знал его, и тех, кто только читал его книги. Многое из того, что сказал владыка, люди воспринимали как адресованное лично им. Во всех его поступках чувствовалась громадная личная ответственность. Для меня это есть самое очевидное свидетельство благодати, столь обильно разлитой в сердце владыки, потому что его внимание и сосредоточенность на проблемах каждого стоящего перед ним человека не были просто вниманием, которое само по себе довольно редкое явление в общении современных людей, но это была его постоянная молитва о человеке. В этот момент владыка был видимым и ощущаемым духовным мостом между миром земным и миром небесным. Ему были открыты пути Господни в ту меру, в которую он сам мог их вместить. Как оказалось, мера эта значительно превосходила меру обычного человека.
Некоторые из близких ему людей знали, что за несколько месяцев до кончины владыке Антонию был открыт день его перехода в жизнь вечную. Он не верил снам, но один из них был воспринят им как вещий, пророческий. «Мне приснилась бабушка, – вспоминал владыка, – которая сидела рядом и листала календарь. Страницы календаря сменяли друг друга, бабушка как будто хотела мне что-то дать понять. Она остановилась на июне следующего года, месяце моего рождения, и стала листать медленнее, уже как бы по дням. Я запомнил последнюю дату—4 августа 2003 г. Сон прошел, видение кончилось, но я понял, что в этот день я умру».
Эту историю о сне владыки я услышал от протоиерея Иоанна Ли, человека, который находился рядом с ним последний год его жизни. Отец Иоанн был когда-то медбратом, и получилось как бы само собой, что в период болезни владыки Антония он практически ежедневно был рядом, помогал, советовал. Отец Иоанн был и при последних днях, часах и даже минутах земной жизни митрополита Антония, он облачал его перед положением во гроб. Он знал многое такое, что знать больше никто не может.
Не дерзая сказать что-то совсем особое и новое, тем не менее, беру на себя смелость поделиться памятью сердца, тем драгоценным и дорогим, что, раз попав внутрь тебя, остается с тобой навечно, на все время твоего собственного земного пути. Эта сердечная память помогает идти по жизни, помогает ориентироваться в ней, соотносить малое с большим, пустое и суетное со значительным и важным, помогает встречать людей, находить друзей и удерживать себя от греха. Память слов и дел владыки Антония, чему я был свидетелем и которую бережно храню в уме и сердце, дает мне право считать себя его учеником, признавая за этим не земной пьедестал тщеславия, а личную малую Голгофу, т. е. ответственность, жертву, верность и стремление к обретению Христовой любви. «Стремись к любви, ищи только ее. Лишь она одна будет тебе пропуском в Царство Небесное, – сказал мне однажды владыка Антоний, – потому как там нет ничего, кроме любви и радости вечной жизни с Богом Христом».
Первая встреча с владыкой Антонием
Лондон, январь 1998 года
Восьмое января 1998 года я хорошо запомнил не только потому, что именно на этот день был взят билет Москва – Лондон, но и потому, что в этот день в Москве отпевали и хоронили Георгия Свиридова. Сколько было сожаления по поводу того, что из-за поездки в Англию у меня не было возможности быть на отпевании великого русского композитора и патриота, но что я мог сделать?
…Утро 8 января, аэропорт Шереметьево, самолет «Аэрофлота» Ил-86, который в тот день так и не смог взлететь. Рейс переносили, пассажиров томили новыми сроками, не разрешая покинуть зону вылета. Наконец вечером в очередной раз было объявлено, что злополучный рейс переносится на завтра, российских пассажиров отправляют на ночлег в ближайший новотель, а всех транзитных пассажиров оставляют спать на мраморном полу в зале ожидания. День был потерян, похороны Свиридова пропущены, но Англия – встреча с новой страной – откладывалась всего лишь на день.
В Англии мне предстояла нелегкая, но хорошо знакомая практическая хормейстерская работа с митрополичьим хором, которым с середины 1960-х годов руководил протоиерей Михаил Фортунато. Хор в то время более чем наполовину состоял из англичан, людей немолодых, не профессионалов, а настоящих любителей церковного пения. Регент хора протоиерей Михаил не раз повторял, что любитель (пения, живописи, изобретательства) происходит от слова любить. Только в этом значении он воспринимал певчих своего клироса, многие из которых из любви к русскому церковному пению и богослужению стали православными, учили церковнославянский и русский языки и большую часть своей жизни посвятили лондонскому собору и митрополичьему хору. Их привлек человек, которого я бесконечно и искренно уважал и который был хорошо известен в певческом мире Западной Европы, Америки и России. Отец Михаил Фортунато почти сорок лет руководил хором собора, и, приглашая меня в Лондон, он рассчитывал на меня как на специалиста-хормейстера, знакомого с технической стороной работы.
Первая встреча с хором, репетиция, или, как говорят в церковной среде, спевка, предстояла в ближайшее воскресенье после Божественной литургии. Но никто не знал, что спевка эта совершенно расстроится для меня и причиной тому станет встреча с митрополитом Сурожским Антонием. Душевное напряжение этой встречи, но, главное, последующая моя реакция на нее была столь сильной в эмоциональном отношении, что она до сих пор памятна мне во всех деталях и подробностях.
Еще в России я почувствовал, какой отклик в знакомых и друзьях производила весть о предстоящей поездке в Англию.
– Смотри на его руки. Они у него удивительные, говорящие, – сказал мне один знакомый священник.
– Слушай, как он говорит. Впитывай и запоминай каждое его слово, – говорил мне близкий друг.
– Смотри в его глаза. В них ты увидишь образ Христов, – наставлял третий знакомый.
– Читай его книги, подготовь вопросы, – предупреждал четвертый.
По правде говоря, из сказанного владыкой и опубликованного в самиздатовских книгах и эмигрантских журналах 1980-х годов мне было известно немногое. Я не присутствовал на полуофициальных встречах с владыкой на московских квартирах, не ездил в Лавру на его выступления перед учащимися духовных школ. Все это могло бы быть, будь я крещен. Приход в Церковь состоялся позже, и мое воцерковление шло медленно, тяжело, как это иногда случается с новоначальными служителями искусства. Да, владыка Антоний был нашим современником, он служил, он жил среди нас, но при этом был где-то далеко, за морем, почти в ином недоступном мире, во всяком случае для большинства россиян 1990-х.
