Он что есть силы заколотил в покосившуюся дверь, понимая, что если ему не отворят, то более надеяться не на что. Грохотал кулаками, а сам думал, что никто в такое страшное время не откроет дверь прохожему человеку. Перевелись на Руси такие глупцы. Значит, придется с жизнью проститься.
Такие грустные размышления Василия были прерваны топотом ног с той стороны двери. Через мгновение она скрипнула и отворилась. В маленьких сенях было почти так же темно, как и на улице, но Василий все же смог рассмотреть, что перед ним стоит мужчина.
– Кто здесь? – выкрикнул хозяин дома в ночную темень.
Василий хотел было сказать, кто он есть на самом деле, но внезапно подумал, что незадачливый хозяин может просто испугаться и захлопнуть дверь или же принять Василия за умалишенного и опять же не пустить в дом.
– Помоги, добрый человек! – воскликнул Василий. – Не дай погибнуть бедному страннику!
– Чем же я помогу тебе? – подозрительно спросил голос из темноты.
– Пусти ты меня на ночлег, не дай погибнуть душе христианской! – взмолился Василий.
– Пустил бы я тебя, мил человек, да не в пору ты пришел, – ответствовал голос. – Попросись на ночлег в соседний дом, сделай милость!
– Уж просился я, – почти заплакал Василий, – да люди здесь живущие, либо умерли все, либо спят сном воистину непробудным. Никто не отворил мне двери. Пусти, добрый человек! Я не стану тебе обузой и с рассветом уйду.
– Жаль мне тебя, путник. Слышу по речам – не злой ты человек, не обидишь нас, грешных. Да видишь ты – женка моя надумала рожать. Какой тебе будет ночлег?
У Василия уж зуб на зуб не попадал.
– Не займу я много места, внимания не потребую, да пищи не попрошу! – начал заверять он невидимого хозяина. – Приткнусь где-нибудь в уголку и, лишь только небо засереет, покину твой кров. А за доброту твою, если к утру жена твоя опростается, стану новорожденному крестным!
– Крестным, говоришь? – задумчиво повторил мужик. – Вот это дело! Бедны мы, сам видишь. Кто к нам крестным пойдет? Входи, добрый человек… Тесно у нас, конечно, да дух тяжелый…
С этими словами мужик распахнул дверь и впустил нежданного гостя.
В маленькой горенке, половину которой занимала жарко натопленная печь, дурно пахло. Но после тяжких испытаний этот приют показался боярину раем.
– Ты, вот что, полезай на печь, – тихонько пробормотал мужик, не давая Василию оглядеться. – Ежели устал, так заснешь, а то вишь, что делается…
Василий залез на печь. Там было нестерпимо душно, кисло пахло дублеными шкурами и мышами. Оглядевшись, Василий понял, в чем дело. Лежанка была застлана старым засаленным тулупом, а мыши, очевидно, в голодное время охотно глодали его. Преодолев брезгливость, Василий улегся поудобнее и выглянул в горницу.
Слабо теплилась лучина, и при неверном ее свете гость разглядел нищий приют, куда занесла его судьба. Небогато живет добрый хозяин, что и говорить! Всего-то и скарба – стол да лавки по стенам, заваленные негодящей рухлядью. На одной из скамеек смутно виднеется распростертая в полумраке женщина. Над ней суетится сгорбленная, жалкая фигура – видать, старушонка-помощница.
Тошно было смотреть на такое мужичье хозяйство, да и тяжелая усталость навалилась на веки, и он заснул.
Однако долго спать ему не пришлось. Посреди ночи рожающая баба начала громко стонать. Постепенно стоны переросли в душераздирающие крики и, когда Василий был уже готов соскочить с печи и бежать куда глаза глядят, лишь бы не слышать жутких завываний, душный сумрак каморки прорезал детский крик.
Услышав плач новорожденного, мужик, хозяин дома, до сих пор сидевший на лавке в каком-то странном оцепенении, подскочил, как ужаленный, и кинулся к жене.
– Кто? – воскликнул он, протягивая к бабке, обтирающей младенца, заскорузлые руки.
– Мальчик, – скрипучим голосом поведала старуха.
– Сын! У меня сын родился! – вскричал мужик.
«Надо же! – думал про себя Василий. – Если так рассудить, то нищему-то этому мужику убиваться надо: как ни верти, а еще один рот теперь кормить. А он знай себе радуется!
Воистину дивны твои дела, Господи!» С этою мыслью Василий заснул и проснулся, когда тусклый свет зимнего утра осветил каморку, пробиваясь через муть затянутого бычьим пузырем окна.
Роженица мирно спала на лавке, у груди ее лежал туго запеленатый краснолицый младенец. Хозяин прикорнул на второй из имевшихся в лачуге лавке. Шаги Василия разбудили его, он сел, протирая покрасневшие от недосыпа глаза. Оказалось, что это молодой еще совсем мужик, светловолосый и сероглазый. Тяготы жизни, однако, наложили уже свой скорбный отпечаток на его внешность – ссутуленные плечи, изможденное лицо с ввалившимися щеками, тело – словно из одних жил, ни капли мяса на костях.
– А-а-а, странник, проснулся уже? – протянул мужик, потягиваясь. – Ты только уходить-то не спеши! О своем обещании вчерашнем помнишь ли?
– Помню, – утвердительно кивнул головой Василий.
– Так я сейчас мигом за батюшкой-то схожу, – обрадовался мужик и, напялив старый тулуп, на котором почивал Василий, выбежал вон из дома.
Василий сел на освободившуюся лавку, принялся от нечего делать глядеть в мутное оконце, через которое, даже при великом желании разглядеть почти ничего нельзя было.
– Ой, ктой-то тут? – внезапно послышался приглушенный женский вскрик.
Василий оборотился от окна. Хозяйка сидела на скамье, одной рукой придерживая младенца, а второй пытаясь прикрыть заплатанным одеялом оголившуюся грудь.
«Это надо же, какая красота порой в нищете родится!» – подумал Василий, оглядев ладный полный стан женщины и всмотревшись в ее красивое лицо с совершенными, правильными чертами лица. «Такой не в бедной избенке обитать, а по княжьим покоям в самый раз разгуливать!»
– Не пужайся, – сказал Василий вслух, заметив, что женщина находится в полном смятении. – Я странник, калика перехожий. Вчера ночью чуть не замерз под вашим окном, заплутав в снежном буране. Муж твой пустил меня по доброте душевной переночевать. Я же пообещал стать крестным отцом вашему дитяти.
Мужичка, выслушав Василия, поуспокоилась, хотя и продолжала бросать на него время от времени опасливые взгляды из-под черных стрельчатых ресниц.
Прошло еще некоторое время, дверь отворилась, впуская в горенку холодный воздух и мужика, приведшего с собой сухонького маленького священника. Священник был столь же беден, как и весь его приход, и так печален, словно впитал в себя все скорби своей паствы.
Обряд крещения произведен был быстро и скромно. Совсем не к такому привык Василий. Его единственную любимую дочь крестили с пышностью в большом белокаменном соборе, и князь был ее крестным. Богатый пир закатил Василий после дочкиных крестин…
Давно это было. Прошли года, улетела молодость – недогулянная, за нелюбимою женою оставленная. Теперь вот уж и Настенька со дня на день опростаться должна, а ведь недавно еще качал ее на коленях совсем крошечную. И лепетала она потешно и тянула пухлые все в перевязочках ручонки к густой отцовской бороде. Да, минула, пролетела жизнь, будто и не начиналась…
Младенца, народившегося во вьюжную, непроглядную январскую ночь, нарекли Михаилом.
– Что ж оставить тебе, крестник, в подарок? – задумчиво сказал Василий, глядя на круглощекого бутуза. – И нет ведь у меня с собой ничего…
Мужик с женой притихли в ожидании.
– Разве что отдам я тебе перстенек свой. Дешев он по цене, зато сердцу моему близок, – пробормотал Василий и снял с руки старинный серебряный перстень с вправленным в него большим темным непрозрачным камнем. – Вот крестнику моему подарочек! – сказал Василий, протягивая перстень родителям народившегося. Мужик, звали его Захаром, протянул руку, и в тот момент, когда коснулась серебряная вещица ладони, случилось диво дивное.
Показалось Захару, будто сверкнула в темном камне алая молния, и тотчас гулкий раскат грома пророкотал в небе.
– Что это? – воскликнул Захар, отшатнувшись.
– Где? – не понял Василий.
– Не бывает грома среди зимы! – воскликнул хозяин. – Да и каменьев, молнии мечущих, до сих пор видеть мне не приходилось! Уж не колдун ли ты, странник?
– Что с тобой? – тревожно спросила его жена. – Какие молнии? Какой гром? Уж не захворал ли ты часом?
– Быть может, с недосыпу ему всяко мерещится? – поддакнул Василий, также ничего не видевший и не слышавший.
Захар, хоть и уверен был в том, что ничего ему не померещилось, спорить не стал. Он задумчиво смотрел на странный перстень и все казалось ему, что пляшет в нем, бьется, силясь пробить каменную преграду, кроваво-алый жаркий огонек.
– Спасибо тебе, добрый человек, – улыбаясь светло, заговорила тем временем хозяйка. – Ввек не забудем мы доброты твоей. И за подарочек спасибо… Повешу я его Мишеньке на шею на гайтанчике, а подрастет, так на пальчике носить станет, как положено. Али так – в сундучок положу, а как в возраст войдет – и отдам…
