Когда мы подъехали к моему дому, она попросила пригласить ее к себе в гости. Я попытался объяснить ей, что мое холостяцкое жилище не позволяет организовывать импровизированные приемы, но вы же знаете пословицу? — «то, что хочет женщина...» Уже через тридцать секунд после того, как она переступила порог моей комнаты, она завладела объектом своего вожделения.
Признаюсь честно, я сопротивлялся, но не очень энергично. Она не сразу потеряла свою девственность, так как мы никак не могли приспособиться друг к другу из-за несоразмерности наших органов. Только дней через десять ей удалось добиться своего, а мне удовлетворить своего уже порядком измученного колумба.
Она уверяла меня, что я навсегда останусь в ее памяти как первый ее мужчина, и что она никогда не забудет меня. Впрочем, завещание — тому свидетельство.
Глаза бывшего профессора подернулись влагой.
Как бы желая разнообразить тематику наших разговоров, «ассистент» профессора кукарекает, от чего всех посетителей бистро бросает в дрожь.
— Молодец, Маркиз! Сейчас ровно полдень! — хвалит его Феликс, посмотрев на часы. И объясняет нам, что его коллега-корректор обладает феноменальной способностью издавать петушиный крик через каждые шесть часов.
— А курочек он не покрывает, твой петушок? — интересуется Берю.
— О, как вы несправедливы! Как быстро в нашем презренном обществе выносится приговор несчастному больному! Мой милый Берюрье, ты слеп и не способен видеть и чувствовать поэзию. Этот нежный и добрый человек, встречающий утреннюю зарю петушиным криком, не идиот, а эльф! Доказательство? Пожалуйста: он не кричит во время дождя! Это ведь не петушиный крик, это гимн жизни, и он должен пробуждать в твоем сердце любовь, а не презрение. Смогли бы вы объяснить ему это, Антуан?
— Я думаю, что его легче обучить древнегреческому языку, чем втолковать простую истину. Но вернемся, профессор, к вашей бывшей студентке. Вы связались с ответственными лицами по другую сторону Атлантики?
— Это ближе к Тихому океану! — шутил Феликс. — Да, мой милый малыш, я связался, и это дорого стоило мне. Я должен был пообщаться на английском с пятнадцатью шалавами, прежде чем они соединили меня с секретарем, который не говорил ни по-французски, ни на одном из восточных языков. Он не понял ни моих вопросов, тем более ответа.
— Ты должен был бы выучить американский вместо древнегреческого, — съязвил Берюрье. — Это было бы предпочтительнее.
— И все-таки, — настаиваю я, — вам удалось узнать что- нибудь из телефонного разговора?
— Очень мало. Кажется, что моя «насильница» завещала мне одноэтажную халупу в негритянском квартале Венеции.[4] Фирма «Смитт, Смитт, Ларсон и еще раз Смитт» хочет, чтобы я прибыл туда для подписания не знаю чего, или нанял калифорнийского адвоката,
— Решение?
— Нет решений, малыш! Я нищенствую во Франции, так откуда же у меня могут быть средства для поездки на другой конец американского континента лишь для того, чтобы получить в наследство грязную халупу. Я чувствую, что все мои хлопоты будут стоить дороже, чем само наследство.
— Ты не любопытный, старый хрен, — ворчит Толстяк и делает знак содержателю притона принести еще одну бутылку вина.
— Феликс, — вздыхаю я, — вы сверхчувствительный человек. Вы только что так проникновенно говорили нам о своем Маркизе, и почему-то с таким равнодушием вспоминаете девушку, которая в двенадцати тысячах километрах отсюда назвала вас своим единственным наследником!
— Это так, — соглашается корректор граффити, — но я по рукам и ногам связан нищетой, знакомой всей армии педагогов Франции. Сменяющие друг друга правительства самого разного политического толка уверены в том, что успешно трудиться на ниве просвещения могут только нищие!
— Вы не могли бы мне дать это письмо, Феликс? Я попытаюсь побольше узнать о завещании Мартини Фузиту. Бумага с грифом моего учреждения, возможно, обяжет ваших трех Смиттов и Ларсона дать вам более подробную информацию.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Говорящий по-французски американец — большая редкость, Вот почему я был крайне удивлен, когда услышал в трубке приятный мужской голос, великолепно владеющий французским.
— Говорит Джейм Смитт.
— Какой? Первый, второй или третий?
— Третий. Отца и деда уже нет в живых!
— Я предполагаю, что уже поздно выражать вам свои соболезнования.
— Не поздно. Они погибли на прошлой неделе в авиакатастрофе при посадке самолета в Чикаго.
— Я огорчен.
— Итак, как вы понимаете, я звоню потому, что получил ваше письмо, касающееся наследства вашего друга. Хочу сказать, что именно я регистрировал завещание мадемуазель Мартини Фузиту.
— Как давно?
— Три месяца назад.
— Ей было только сорок четыре.
— Именно так.
— Слишком молодая для того, чтобы составлять завещание, не так ли?
— Не совсем так! Мне встречались и двадцатипятилетние завещатели.
— Но они же не умирали после этого через три месяца?
— Нет.
— Какое впечатление произвела на вас эта женщина?
— Довольно приятное. Она, очевидно, увлекалась алкоголем, — признаки этого пагубного увлечения угадывались под макияжем. Но выглядела она моложаво и одета была, как бы сказали в Париже, шикарно.
— Не намекала ли она вам на то, что ей угрожает опасность, что она чего-то боится?
— Ни слова.
— Вы видели ее всего лишь один раз?
— Дело в том, что простая операция по оформлению завещания не требует последующих контактов с клиентом.
— Да, конечно. И что же завещала она Феликсу Лeгоржеону?
— Все свое имущество.
— Что туда входит?
— Небольшой домик в бедном районе Венеции.
— И сколько же примерно стоит эта собственность?
Мой собеседник громко рассмеялся.
— Речь идет о горстке долларов. Но это лучше, чем ничего, как говорил мой милый дед. Но наследник должен прибыть сюда. Я мог бы свести его со своим другом, который занимается недвижимостью. Тот бы помог наследнику продать жилье с учетом затрат на дорогу. К тому же это хороший повод посетить Калифорнию, если он еще не бывал здесь!
— Я постараюсь организовать его поездку. Скажите, нет ли у вас информации о родственниках клиентки, проживающих во Франции?
— Никаких. Оформление завещания дело простое и не требует биографических данных.
Мы прощаемся как два человека, уверенные во взаимной симпатии.
— Лиза, зайдите ко мне! — прошу я свою секретаршу.
Лиза, дочь недавно погибшего комиссара полиции Лешо,
работает всего лишь восьмой день. Чтобы работать, она оставила учебу на юридическом факультете.
— У меня есть очень важное задание для вас! Запишите: Мартини Фузиту. Двадцать лет назад она училась на факультете социологии. Отыщите любую информацию того времени. Что-нибудь должно быть в архивах факультета.
— Я сейчас же займусь этим вопросом, месье директор!
У меня появляется желание попросить девушку называть
меня просто Антуаном, но, подумав, решаю не делать этого, так как мои парни подумают, что я уже трахнул ее, а мне не хотелось давать повод для подобных домыслов, так как дочь моего друга — для меня свята.
* * *
В полдень я иду в больницу проведать Жереми. Он находится там после перелома бедра. Застаю его на специальном стенде за разработкой суставов. Он старательно поднимает и опускает груз, подвешенный к ноге, и при этом жутко сопит своим похожим на боксерскую перчатку носом.
Он радостно улыбается мне, и я могу убедиться в отличном состоянии его тридцати двух зубов.
— Ты делаешь успехи! — поздравляю его.
— Приходится! Что тебя привело ко мне?
— Меня? Ничего! Зашел проведать.
— Не хитри! Я знаю тебя. Когда ты чем-то озабочен, то морщины у твоих глаз становятся более глубокими.
— Спасибо за морщины!
— Не обижайся! Они у всех появляются после восемнадцати лет. Ведь стареть начинают с самого рождения. Выкладывай! Легче станет.
Я удивлен его проницательностью: действительно, в последнее время меня явно кое-что волнует. Рассказываю ему все, что связано с наследством Феликса.
— Я не понимаю, зачем рассказываю тебе про это? Все так элементарно просто!
— Не говори так, Сана! — возражает он, поправляя блок с грузом, к которому прикреплена его нога. — Ты слишком хороший сыщик, чтобы не понимать этого! Лично я нахожу нескладной эту историю с наследством и странными поступки самой женщины, которая сначала насилует профессора, потом оставляет учебу, родителей, Францию, чтобы смыться в США, никого не предупредив об этом. Устраивается в Лос-Анжелесе, достаточно зарабатывает, чтобы приобрести дом. Проходит двадцать лет. Женщина знает, что должна отдать концы, и поэтому решает оставить свою халупу бывшему профессору, который когда-то пробудил в ней любовь. Так вот, чтобы в ее возрасте составлять завещание, надо быть уверенным в своей близкой кончине. Согласись, если бы она не была уверена в своей смерти, то разве стала бы завещать свою хижину человеку, который старше ее на двадцать лет?
