* * *
Я, конечно же, не могу сидеть спокойно рядом с такой отзывчивой девушкой и предлагаю своим рукам обширное поле деятельности.
Анжелла не выдерживает моих посягательств и шепчет:
— Если вы будете продолжать, я вынуждена буду остановиться.
Поскольку я очень тороплюсь, то прекращаю свои замысловатые движения. Меня не покидают мысли о святом отце. Если агрессоры Джеймса Смитта прекрасно информированы о всех моих действиях, то, несомненно, они знают и о моем визите в святую обитель. Они уже могли побывать и там, чтобы допросить отца Мишикуля.
Вот и церковь. Из приоткрытых дверей с горящими в темноте глазами на ночную прогулку украдкой выходит кот.
Толкнув дверь, я вхожу в коридор. Сердце, как пишут в романах, сжимается от ужасного предчувствия.
Буквально ворвавшись в комнату, я вижу происшедшее: передо мной распятая на столе Граc. Ее задушили банным полотенцем. Но этого садистам показалось мало: они сунули в ее рот палку, обернутую бумагой, и подожгли.
Анжелла охает и теряет сознание.
Я с трудом привожу ее в чувство и вывожу на двор, усаживаю на садовую скамейку.
— Подожди меня здесь, дорогая. Я недолго! — обещаю я ей, прежде чем вернуться в церковный приход.
Мишикуль лежит на своей кровати в тонкой ночной рубашке и кальсонах, — такие носил зимой мой папа.
Убили его сокрушительным ударом по затылку.
Как настоящий римский католик, я осеняю себя крестом перед останками святого отца и опускаюсь на низенькую скамейку для того, чтобы произнести свой экспромт.
— Поздравляю тебя, Антуан, ты наконец-то понял, что история Мартини Фузиту не так проста! Но разве ты мог себе представить, что она будет такой кровавой? Чем же занималась здесь эта девка? В каких тёмных делах замешана? Она должна была знать что-то очень важное, если убийцы дошли до такой степени зверства. Выходит, парень, и ты можешь получить с лихвой в любой момент! В этой дикой стране твоя жизнь ничего не стоит.
На гвозде над кроватью отца висят четки с крупными бусинками. Не задумываясь, я снимаю их с гвоздя: реликвия ценна тем, что заставляет лишний раз задуматься. Сейчас пришло как раз время, чтобы немного отполировать своими пальцами святые четки Раймона.
Я думаю, что они долго издевались над несчастной черной служанкой на глазах у святого отца, пытали и его. Но что он мог сказать им обо мне, если я не исповедывался перед ним?
Внимательно осматриваю помещение, но ни окурка, ни сломанной спички, ни коробка из-под спичек с каким-нибудь адресом или номером телефона. В руках мертвых тоже ни волоска, ни пуговицы их мучителей и убийц.
— Поехали! — я обнимаю продрогшую Анжеллу, стараясь передать ей хоть немного своей необузданной энергии.
— Вы не вызываете полицию? — удивляется она.
— Я сам полиция, Анжи! Если я приглашу сейчас своих местных коллег, то они заберут у меня массу времени и моей личной свободы, а затем будут еще очень долго мучить как свидетеля, кстати, и вас тоже. Я займусь этим сам.
Она соглашается со мной.
* * *
В «Резиданс» мы возвращаемся почти в четыре часа утра,
— Вы простудились? — удивленно спрашиваю я Анжи (сегодня я называю ее так), заметив, как она клацает зубами.
— Я простудила душу, — шепчет она. — Эта распятая на столе женщина в святой обители! Мне этого не забыть никогда. — Она вздыхает. — Я так взволнована... Вам, наверное, скучно будет спать со мной.
— Сочту за счастье, дорогая! В вашей комнате или в моей?
— В моей, если вы не против.
Она увлекает меня в свою комнату. Стены, занавеси, постель, мебель — все в розовых тонах.
Мы жадно выпиваем по два стакана тоника, словно мулы испанских контрабандистов; раздеваемся, и я спрашиваю, кивая на ее элегантную постель:
— Я справа или слева?
— Посередине, — отвечает она.
Я понимаю смысл ее ответа, когда она прижимается ко мне с такой силой, что даже и подъемный кран не смог бы нас разъединить.
Побежденные усталостью, мы засыпаем мгновенно, соединив в единое наши тела и дыхания.
Проснувшись очень рано, я соображаю, имею ли я право на дальнейший сон. Но нет, по мне, сон — всего лишь каприз. Но что делать тогда в этой роскошной постели, если все мои друзья еще дрыхнут? Самое лучшее сейчас — перебраться в свою комнату, заняться изучением бумаг, собранных в домике Фузиту.
Я сообщаю Анжи о своем решении, когда она появляется из ванной комнаты, и добавляю, что нам желательно расстаться еще до того, как горнист сыграет подъем. К тому же и у нее могут быть свои дела.
Она соглашается, но сначала набрасывается на меня, целует и уверяет в том, что до меня у нее никого не было.
Классическая формула: «Ты не первый, но ты единственный». Я не могу называть любовью все то, что было до тебя. Твой трудяга заслуживает того, чтобы не простаивать зря!
Она уговаривает меня еще «прилечь на минутку», но я остаюсь непреклонным и благополучно убираюсь восвояси.
Я думаю, что ты поймешь меня, и не осудишь. Я сторонник жесткого режима, при котором работа и удовольствие должны чередоваться в разумных количествах.
Итак, что я делаю? Ложусь досыпать или сажусь за работу?
Одержимый, я выбираю второе.
А где же три пакета?
Ни черта себе! Они исчезли! Что это значит?
Надо подумать: все это слишком загадочно.
Спокойно! Эти бумаги могла выбросить уборщица, посчитав, что набитые доверху полиэтиленовые пакеты предназначены для мусорного ящика.
Одно горе с этим обслуживающим персоналом, который в своих стараниях не знает меры! Уборщица не допускает, что для богатого владельца бумажный мусор может представлять какую-то ценность.
А может, это Пинюш решил на досуге покопаться в бумагах?
Узнаю через час-другой, а сейчас все-таки надо немного вздремнуть.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Нижняя половина Берю (наиболее интересная) пока непригодна для использования, поэтому великий продюсер Гарольд Ж. Б. Честертон переносит съемку фильма «Брачная ночь» на следующую неделю, чтобы дать время Толстяку восстановить себя и быть дееспособным. Я решил использовать простой творческой группы для знакомства с Морбак Сити, этим загадочным населенным пунктом, в котором находится скамейка влюбленных.
Я считал легенду о ней очень трогательной, хотя и немного приторной. Но народ обладает безошибочным инстинктом, когда идет речь о создании высокого духовного накала.
Анжелла, огорченная моим отъездом, уговорила своего босса, и тот выделил для нас один из своих личных самолетов. Она несомненно имеет власть над киномагнатом, что наводит меня на определенные мысли.
Я должен еще сообщить тебе, что пакеты с бумагами Фузиту так и не нашлись. Их не брал Пино, и уборщица не выбросила в мусоропровод. Я не осмеливаюсь подумать, что у меня их увели. Кто мог проникнуть в мой номер без моего ведома на виду у всех? Или они это сделали ночью? Значит, у них в этом заведении есть соучастник! Доллар в Штатах больше чем где-либо еще является самым верным
ключом, открывающим любые двери, даже совесть!
* * *
В пятнадцать десять по местному времени самолет нашего гениального доброжелателя совершает посадку в аэропорту Истерикал Голд, что в двадцати километрах от Морбак Сити. Знойнее солнце, выцветшее небо, унылый пейзаж, где тень нашего самолета кажется единственной тенью на этой безжизненной земле. На западе виднеется белая гряда гор, но это не снег, а всего лишь скалы. Никакого намека на зелень.
— Какая гнусная дыра! — ворчит недовольный Берю. — Здесь давно не поливали газоны.
Выйдя из глубокой умственной депрессии, Маркиз закричал петухом. Крик его. многократно повторился в песчаных барханах и замер вдали.
Появляются мысли, что эту пустынную землю необходимо исследовать на предмет признаков жизни. Кажется, что такие исследования на Марсе были бы намного результативнее.
Здание аэровокзала разделено на две части, одна для приема пассажиров, другая — для вылета. За стойкой бара сидит обрюзгшая женщина без возраста, с лицом, изъеденным оспой и алкоголем; ее огненно-рыжие волосы купаются в пивной кружке.
— Хэлло! — приветствую я ее.
Но у нее даже веки не вздрогнули. Я захожу в соседнее помещение, где бородатый тип с наушниками на голове похрапывает у панели с приборами.
— Хэлло! — кричу я повеселее.
Соня устраивается поудобнее и начинает так неистово храпеть, что рев двигателей нашего самолета кажется всего лишь легким посапыванием.
Я хочу разбудить его и начинаю легонько потряхивать за плечи.
— Пошел на...! — извергается он руганью, так и не соизволив открыть глаза.
Потерпев поражение при попытке разорвать его сонное оцепенение, я возвращаюсь к друзьям. Толстяк, проявив инициативу, вместе с Маркизом старается переложить в сумку содержимое холодильника. Сбитый с толку неожиданной ситуацией, я не отказываюсь от банки холодного пива и бутылки белого вина.
