был чистым самоубийством; даже многомудрый Платон Геннадьевич числился первопроходцем в этой неизученной области, где гранды физики с трудом, а порой ощупью открывали новые законы и правила. То, что Найда вернулась, ничего не значило; успех мог оказаться стопроцентной случайностью. Они еще не накопили статистики, их группа провела сегодня первый полноценный, единственный в своем роде опыт, а что стряслось бы при втором заходе, да еще с человеком, оставалось лишь гадать.
– Боже, боже, боже… – в отчаянии твердила Аня, как заведенная.
Она ворвалась в зал. Установка натужно и безразлично гудела, кое-где посверкивали лампочки. Аня знала, что они не смогут остановить запрограммированную процедуру на полдороге: в любом случае, это было опаснее, чем пустить процесс на самотек, полагаясь на везение.
– Надо вызвать начальство, – прогудел запыхавшийся Ярослав. – Иначе нельзя.
Пока он звонил руководству и убитым голосом докладывал, что у них произошло ЧП, Аня, прогоняя гадкие мысли, бессильно опустилась на подоконник и застыла, как парализованная. Скоро явились Платон Геннадьевич и Виталий Андреевич; Аня почти физически чувствовала, что группа, назначив козла отпущения, сверлит ее ненавидящими глазами, как виновника возможной трагедии, но ей было все равно. Стиснув зубы, она ждала Романа, и минуты текли нестерпимо медленно, так что Ане то и дело вздрагивала, порываясь закричать во весь голос.
Она с трудом сдерживалась. Наконец, установка запищала, как комар, и стихла; надпись на экране сообщила, что питание отключено. Группа оцепенела, а потом решительный Платон Геннадьевич подошел к капсуле и недрогнувшей рукой открыл дверцу.
Аня подумала: будь, что будет. Она заставила себя смотреть на эту приоткрытую дверцу, не отводя глаз. Из капсулы вылез прямой, как палка, Роман и обвел коллег безумным взглядом. У Ани, осчастливленной благоприятным поворотом событий, словно гора свалилась с плеч, и она физически почувствовала, как присутствующие тоже расслабились.
– Слава богу, – выдавил Виталий Андреевич и всплеснул руками. Аню захлестнул такой прилив радости, что она забыла про страхи и, вспылив, даже захотела избить Романа за беспокойство, которое он причинил ей и товарищам. Как жена, она имела на это право – но остановилась, глядя на расслабленные улыбки коллег: всех так воодушевил удачный исход, что Романа даже не подумали ни ругать, ни о чем-либо расспрашивать.
– Завтра придется писать рапорт, – проскрежетал Платон Геннадьевич, подводя черту, и распорядился. – Всем отдыхать.
Насупившись, он проконтролировал, чтобы все подчиненные вышли из зала, и лично опечатал дверь: вероятно, опасался повторных эксцессов.
Напряжение отпустило Аню; она побрела рядом с Романом, чувствуя, что мысли мужа, дерзнувшего на шаг, который можно было представить, как геройство, витают далеко. Она устала от тревоги и неизвестности; завтра им предстоял разбор полетов, и Аня предчувствовала грандиозный скандал. Их обоих могли с треском, как профнепригодных, выгнать из проекта, поставив соответствующее клеймо; могли, напротив, вцепиться в Романа клещами, чтобы немилосердно вытянуть из него всю информацию о необычном опыте и об ощущениях от космоса, где не бывала еще ни одна живая душа – исключая безгласную Найду, из-за которой и возникла вся эта катавасия.
Придя в квартиру, Аня автоматически, как заботливая хозяйка, подошла к холодильнику.
– Будешь есть? – спросила она.
Роман, еще погруженный в себя, изумился. Вся история так чудно подействовала на него, что он словно не понимал, зачем люди вообще едят.
– Как-как? – спросил он рассеянно. – А… нет, не буду.
Он сразу разделся, лег под одеяло и отвернулся к стене. Аня, прислушиваясь к его дыханию, покачала головой: Роман, который обычно еле слышно посапывал, сейчас так изнемог, что спал, как мертвый, не шевелясь. Аня покрутилась по квартире, позанималась домашними делами и тоже легла, чувствуя, что прожитый день совершенно опустошил ее.
Она так переволновалась, болея за своего хулигана, что он явился к ней даже во сне, и Аня удивилась этому новшеству: раньше Роман не тревожил ее подсознание, даже на старте их знакомства, когда потребность друг в друге не исчерпывалась календарными сутками. Она и сейчас, внутренними глазами, не увидела его, а просто осознала, что он рядом, а потом услышала его далекий, странно надтреснутый голос.
– Прости меня, – проговорил Роман с непонятным надрывом. – Я дурак, психанул – виноват, но и ты хороша. Пойми, мне плохо.
– Что с тобой? – переполошилась Аня. – Ты видел что-то скверное?
– Не знаю, здесь все по-другому, – ответил Роман; его голос медленно угасал. – Может, я вернусь. Наши доведут установку до ума, и я смогу.
– Откуда? – не поняла Аня.
– Не знаю, – душераздирающий голос Романа сошел на нет. Сон сделался похожим на кошмар и, как ни пытала Аня воображаемую пустоту, Роман исчез и больше не появлялся.
Она проснулась обескураженной. Мутный сон не выходил у нее из головы; мучаясь бредовыми подозрениями, она забеспокоилась и заметила кое-какие тревожащие детали: наяву пробудившийся Роман прятал от нее глаза и говорил как-то отрывисто, через губу. Между супругами словно пробежала черная кошка, и Аня, разбирая свои ощущения, поначалу подосадовала, что Роман еще обижается на нее, но потом приуныла, чувствуя, что причина в другом. От мужа исходило что-то непривычное: не минутный гнев человека, который был с ней единым целым, а непробиваемое отчуждение постороннего, которого отделала от нее крепостная стена. Обескураженная Аня объяснила эту холодность тем, что Романа до сих пор дезориентировали потусторонние галлюцинации. Ей захотелось рассказать про свой диковинный сон, но слова не шли на язык; что-то останавливало ее, и она только смущенно ходила за мужем по квартире, как привязанная. Роман отправился в ванную и начал плескаться над раковиной, а Аня встала на пороге, гипнотизируя мужнину спину. Что-то показалось ей необычным в этой знакомой спине, и она остолбенела, сообразив, что не видит шрама. Отметина, которую Роман приобрел в детстве, напоровшись за корягу в пруду, исчезла бесследно: Аня несколько минут хлопала глазами, изучала ровную кожу на острой мужниной лопатке, ходившей ходуном, и не узнавала себя: в другое время она с радостью обсудила бы метаморфозы, которые произошли с Романом, но сейчас ей сделалось жутко, и она только загадала, через какие страсти прошел ее бесталанный муж.
Ее нервы были натянуты, как струна; она высматривала в обиходе мелкие странности, сознавая, что на деле ничего не изменилось: ее окружали те же стены с голографическими обоями, за окном маячили те же сосны на песчаном берегу, и ее жизнь протекала, как обычно, на пятачке, рутинно ограниченном исследовательским центром. Они с Романом позавтракали, неспешно прогулялись через полигон по теплым бетонном плитам, нагретым от летнего солнца, и вместе явились в корпус к установке. Запыхавшийся Ярослав влетел в зал им вдогонку. Улыбаясь, он изготовился обсуждать
