От удивления компаньонка даже побагровела.
— Вы никогда раньше так не говорили, — наконец произнесла она.
— Вероятно, потому, что я сегодня особенно сильно чувствую весну, — улыбнулась девушка. — Весна пробуждает во мне жажду свободы, чистого воздуха, деревенского простора, цветов, но не тепличных, травы, но не подстриженной, как в английских парках. А на вас разве не действует весь этот чарующий блеск весны? Неужели вы еще не устали от зимних визитов и церемонных поклонов… Ах, я хочу попросить папу купить нам домик где-нибудь в глухой провинции, если можно — на берегу речки и вдали от железной дороги. Я буду носить там шляпу из грубой соломы и деревянные башмаки… Вы не можете себе представить, моя дорогая, как тяготят меня город и светская жизнь. Я не могу больше выносить окружающей нас толпы раскрашенных фигляров, и мне хочется бежать от них.
— Вы сумасбродка, — ласково пожурила девушку ее компаньонка. — Конечно, нет ничего удивительного в том, что сегодня вам хочется гулять, а не сидеть взаперти. Но жаловаться на свою судьбу, когда вам еще не минуло 22 лет…
Возмущенная снисходительным тоном компаньонки, девушка вспылила:
— Я не жалуюсь на судьбу. Я возмущаюсь потому, что вижу вокруг себя только напыщенность, ходульность. И потом, что значит «не минуло 22 лет»? Разве двадцатидвухлетние глаза видят иначе? Разве двадцатидвухлетнее сердце не так же бьется? Меня забавляют люди, воображающие, что мудрость приходит вместе с морщинами, и я едва удерживаюсь от смеха, когда они с высоты своего величия называют меня девчонкой. Ну, да, я — девчонка, и я хотела бы быть еще моложе и еще шаловливее.
— Ну, шаловливости вам сейчас не занимать стать, — заметила компаньонка. — Однако, я согласна признать, что в одном вы правы: действительно, последнее время мы порядком измотались и ваши нервы расшатались. В этом отчасти и моя вина. Но я надеюсь, что летом мы отдохнем. О планах на лето мы еще поговорим, а сейчас извините меня, — я должна пойти распорядиться на кухню.
Повернувшись лицом к закрывшейся двери, Гамина[3] пожала плечами. Она поняла, что исповедалась перед человеком, ее не понимавшим.
Выросшая без матери, она научилась прекрасно разбираться в окружавшей ее обстановке и часто в ее смехе сквозь веселость проскальзывала ирония. Будь она некрасива и бедна, она стала бы бунтовщицей и революционеркой. Но красота и богатство не позволяли развиться этим ее чертам.
Гамина распечатала и бегло пробежала письма, принесенные компаньонкой. Ничего интересного. Развернула газеты: политика, происшествия, — как все это банально, глупо, ничтожно. Весна, забытая во время разговора, снова предстала перед ее взором, и снова сердце ее наполнилось безмерной радостью. Весна не обманет… Какая красота, какое очарование! Легкий туман рассеялся, синева небес стала еще гуще, там и сям распустились новые цветы. Откуда-то издали доносился звон полуденного колокола.
* * *
Гамина прошла в столовую, где уже сидел ее отец.
— Здравствуй, Гаминочка, — обратился к ней Брассер-д’Аффер, — позволь тебе представить г. Трепидекса; он будет завтракать с нами. Г. Трепидекс, это моя дочь…
Молодой человек, которого Гамина сначала не заметила, потому что он сидел в кресле за дверью, быстро встал и поклонился.
— Я очень рад, мадемуазель, — пробормотал он. — Смею надеяться, что вы окажете нам честь и примете наше предложение, о котором я только что говорил вашему отцу…
— За стол, за стол, — улыбнулся Брассер-д’Аффер, — вы расскажете обо всем за завтраком, мой друг. Я страшно голоден.
Вошла компаньонка, и все уселись за стол. Сделав глоток вина, Трепидекс начал.
— Как известно вашему отцу, я состою президентом «Клуба неистовых». По моей инициативе организуется «Неделя безумств». Вы представляете себе, в чем она будет заключаться? Всевозможные спортивные состязания и гонки, так сказать, завоевание пространства. Словом, мы вызовем к жизни все волевые импульсы, всю энергию наших членов и гостей и в то же время устроим грандиозную выставку, покажем последние достижения в области техники, которыми вправе гордиться люди нашего времени.
В качестве одного из «людей нашего времени» Трепидекс выпятил грудь и окинул своих собеседников взором, полным уверенности. Глаза его блестели, ровные белые зубы сверкали из под небольших подстриженных усов; он ждал восклицания, знака одобрения…
«Что касается тебя, — подумала про себя Гамина, — ты принадлежишь к людям, говорящим, как заведенная машина».
Компаньонка покачала головой; Брассер-д’Аффер пробормотал:
— Великолепно, великолепно!
Трепидекс продолжал:
— О наших празднествах будут долго говорить, уверяю вас. Я мечтаю о воздушных и подводных балах на гигантских аэропланах и подводных лодках; у нас будет оркестр из 3000 человек, и звуки его будут передаваться по радио; специальные аппараты зафиксируют отдельные моменты, и главные газеты всех стран моментально их воспроизведут, так что весь земной шар станет свидетелем наших увеселений. Конечно, выполнение нашей идеи потребует предварительной подготовки. Мы должны будем привлечь к сотрудничеству с нами инженеров и финансистов. Ведь понадобятся дополнительные провода для передачи электрической энергии, придется построить трибуны, понтоны, набережные, оборудовать питательные пункты, наконец, надо будет перевозить, кормить, дать приют огромным толпам людей. Ваш отец, восхищенный нашим проектом, рассмотрит его с коммерческой точки зрения и составит нам смету. Он, я надеюсь, возьмет на себя всю практическую и техническую сторону дела, и это позволит мне отдаться художественной стороне, быть руководителем этой сферы, стать королем праздника, как говорят мои друзья по клубу. Они единогласно наградили меня скипетром и короной, и я не мог отказаться, чтобы не обидеть их. И вот теперь его величество снисходит до просьбы: нам нужна королева… Я подумал о вас, мадемуазель.
— Да, господин Трепидекс подумал о тебе, — подтвердил, просияв, Брассер-д’Аффер.
Гамина не шевельнулась. Трепидекс продолжал:
— Звание королевы принесет вам необыкновенную славу; ваш портрет появится во всех больших газетах и журналах… Вы согласны, правда?
— Я должна обдумать ваше предложение, — ответила Гамина.
Трепидекс, удивленный колебанием Гамины, решил, что в ней говорит скромность.
— Ну, разумеется, мадемуазель, — объявил он, — я подожду, хотя, сказать откровенно, мы очень торопимся. Ведь может так случиться, что какой-нибудь другой клуб воспользуется нашей идеей и опередит нас. А это будет ужасно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
