Познакомились. Старичок назвался Хейнцем Баумгертнером.
— Я врач. На пенсии. Тут подрабатываю — слежу за порядком. Между прочим, вы знаете, во время войнывсе в Кёльне было разрушено, все буквально смешано было с землей. И только собор остался.
— Бог?
Старик усмехнулся:
— По собору английские летчики ориентировались, легче выходили на цель.
— Теперь, если случится, может не устоять…
— Да, да, — горячо согласился старик. — Все идет каким-то нелепым, ужасным ходом…
* * *
Слышишь имена немцев — ни единого Фрица! В войну же казалось — все Фрицы. Сейчас: Хейнц, Вальтер… Пожалуй, чаще всего — Петер. А нарицательное для немцев, оказывается, — Михаэль.
* * *
Долина Рейна от Майнца до Кобленца и правда сказочно хороша. «Фатер Рейн» (отец Рейн) с обеих сторон тут стиснут горами. Золотая осенняя дымка висит в долине. Горы в бурых и желтых пятнах виноградников и лесов. И едва ль не на каждой вершине — старинный замок. Внизу у дороги, повторяющей все изгибы реки, продают виноград, груши, яблоки, вино в бутылках и бочках. В опустевших садах порхают дрозды и синицы.
Виноградники поднимаются вверх по террасам. Урожай уже собран. Но часть плантаций укрыта голубоватыми сетками — виноградник берегут от дроздов и скворцов в ожидании первых морозов. Из убитых морозом ягод получаются наилучшие сорта рейнских и мозельских вин.
Река в этом месте живописна и своенравна. Течение скорое, бурное. Именно тут, на скалах, сидела, со школьных лет нам знакомая, светловолосая Лорелея и песнями усыпляла бдительность плотогонов и рыбаков…
Два монумента соорудили немцы легендарной Лоре. И оба не удались. Один встречаешь далеко от воды, на горе, вблизи остановки туристских автобусов и ларька для продажи сосисок, — фигурка из белого камня мало чем отличается от парковых белых скульптур.
Новую Лору заказали женщине — скульптору из Стокгольма. Многолетний труд, завершенный совсем недавно, немцам опять не понравился. Может, капризничают? Спускаемся вниз с горы. Идем по длинной каменистой косе у реки в том самом месте, где чаще всего терпели аварию лодки и пароходы. И вот она, новая Лора, — обнаженная, в несколько неуклюжей позе девица. Много бронзы, поэзии — самая малость. Приговор изваянию был насмешливым — туристы забирались на постамент и дополняли фантазию скульптора мелом и краской. Пришлось поэтический образ опоясать железным кругом с шипами. «Автором бронзовой Лоры является Натали Юсупоф», — объяснил нам знающий человек. Наталья Юсупова — дочь того самого князя, что убил и бросил в невскую прорубь Распутина. Вот ведь какие завитушки бывают у жизни!
* * *
В поисках бумажки с записанным телефоном один из нас обнаружил в кармане счет зубного врача: «Уважаемый господин Соколоф! За мои усилия по лечению вашего зуба я позволю себе получить с вас сто четыре марки». Таков стиль немецких деловых объяснений. Между прочим, сто четыре марки — это две пары не самых модных, но добротных ботинок. Так ценит доктор зубную пломбу.
И кстати, о телефоне. У желтой разговорной кабины очереди не бывает — немцы на телефоне «не висят». Телефон для них — средство связи почти исключительно деловое. Занимая четвертое место в мире по количеству телефонов, они числятся, кажется, на сто девятом по числу разговоров. На первом — темпераментные бразильцы.
* * *
Зато с упоением немцы занимаются всяческой арифметикой. Карманные компьютеры облегчили этот процесс, и немцы простаивать им не дают. Наблюдали характерную сцену: три молодых немца сидят у стойки бара на табуретках, тянут питье из стаканов и увлеченно, словно сочиняют коллективно стихи, что-то считают: сначала — карандаш и бумажка, потом достали из карманов компьютеры.
Немецкий скрупулезный учет всего и вся, конечно, скучен, временами курьезен. Утверждают: «Из трех идущих впереди тебя немцев два непременно говорят о марках (о деньгах), а третий о них думает». В компаниях, в гостях любимая тема беседы — марки. Наблюдая это, можно и посмеяться. Но впечатляющие результаты от умения считать, учитывать, беречь, экономить заставляют насмешку спрятать.
* * *
В Гамбурге много кирпичных зданий. Вот даже в блокноте пометка: «Лицо у Гамбурга кирпично-красное». Построено все добротно и аккуратно. В одном месте остановили машину — понаблюдать специально за истоком этой добротности. Около новостройки разгружают кирпич. Можно было подумать, что разгружают фарфоровые сервизы Мейсенского завода — аккуратно пакет с кирпичами цепляет кран, аккуратно ставит его на тележку. Вышли из машины посмотреть: неужели ни одного разбитого кирпича? Ни единого! Каждый кирпич в пакете переложен шершавой бумагой — ни щербины, ни следа формовки, ни трещин торопливого обжига. Потому и стенка новой стройки выглядит так добротно и так нарядно, что не нуждается ни в какой облицовке.
* * *
Немецкую аккуратность запечатлели пословицы. И вот к пословицам иллюстрация. В дорожной гостинице около Мюнхена на платяном шкафу находим приклеенную записку: «Уважаемый жилец, замок у шкафа не в полном порядке. Завтра починим. Просим войти в наше положение».
Тщательность, аккуратность, добротность всю страну помогают держать в порядке. За восемь тысяч километров дороги мы не увидели ни одной свалки, ни одной вырытой позабытой ямы, никаких обломков, бетона, ржавого металла, ничего забытого или брошенного у дороги. Все как будто только что вымыто, вычищено, проутюжено.
«Вот именно проутюжено и, кажется, одеколоном побрызгано, — засмеялся француз-кинооператор, с которым мы перекинулись словом за завтраком в сельской гостинице. — Живут как в корсете». Француз остроумно начал высмеивать разлинеенную, разложенную по полочкам «арифметическую» жизнь немцев. Будь какой-нибудь немец за нашим столом, он, несомненно, нашел бы, чем насмешнику возразить. Но вот что интересно: сами немцы чувствуют чрезмерность своей расчетливости и педантичности, «запоя» в работе. Им хотелось бы жить чуть раскованней, беззаботней. В ФРГ существуют тайные и открытые поклонения всему французскому. Характеризуя нам нового своего редактора, сотрудник журнала «Штерн» сказал: «Он у нас франкофил». И этим сказано много.
* * *
Язык немецкий — аккуратная кирпичная кладка. Его, наверное, проще других переводить на язык компьютерных знаков. Кажется, невозможно спеть на этом языке хорошую песню. Но в нашем дорожном багаже есть кассета с записью певца Александера. Когда нам надо встряхнуться, ставим ее и слышим песню «Греческое вино». В языке так много резких, угловатых согласных звуков, что, кажется, певцу положили за щеки горсть гальки. Но стоит голосу встретить гласные звуки, как песня обретает поразительную силу и красоту. «Греческое вино» стало нашей дорожной песней. А в Гамбурге мы встретили и певца.
