Но вдруг я представила, что невидимая, продолжаю стоять, а передо мной прокручиваются другие часы этого места: вот уборщица, вяло матерясь, возит по полу мокрой шваброй, вот приходят девушки, они отдохнули и теперь разговаривают, смеются, дешевые тряпки обнимают их молодые тела и преображаются в роскошные наряды, скромные помада, крем и тени делают юные лица соблазнительными, а ножки в разношенных туфлях заставляют биться чаще пульс клиентов. Они на подиуме, играет заводная музыка, улыбчивый бармен смешивает напитки, а посетители ждут, кто первая обхватит шест и закружится в танце.
Без них все это мертвое, вдруг осеняет меня, без них, милых, живых, теплых, все вообще прах и тлен, все вокруг них ничто, и только они, несчастные шлюшки, такие же, какой была я, придают смысл всей тошнотворной карусели, в которой нет ничего светлее и достойнее, чем их нежное порхание вокруг шеста. И я поняла, что должна сохранить их, сберечь их дыхание, краткое, как жизнь бабочки, сделать так, чтобы люди узнали их позор и их любовь. И если есть хоть какой–то смысл в их существовании, я попытаюсь рассказать о нем, потому что было время, когда я твердо решила стать проституткой, а значит, в этом тоже должен был скрываться тайный смысл, который теперь, оглядываясь назад, мне предстоит найти.
*.*.*
Жизнь моя была бы другой, если бы я родилась в Токио, Санта-Монике или, хотя бы, в Малаховке. Однако я появилась на свет именно в районном городке Полесске Брянской области, что весьма ограничило дальнейший мой выбор. Здесь тихо и счастливо до 1986 года жили мои родители, про которых я, в отличие от множества своих будущих коллег, не скажу ничего дурного. Напротив, я их всегда любила и люблю поныне, когда осталась в живых только мама. Отец мой работал пожарником, и это был умный и достойный человек, принадлежавший к поколению брежневской эпохи, далекому от мыслей о карьере и связанных с ней партийных и комсомольских дрязгах. Как и многим другим в то время, ему по душе было бытие сторожей, дворников, операторов котельных и прочего люда, не обязанного появляться на всяческих собраниях, слушать политинформации и клеймить империализм. Собственно, он все правильно рассчитал, мой отец, но он не мог предвидеть Чернобыль, и с этого начались наши бедствия.
Мне было 11 лет, когда он вернулся из чудовищного пекла, и я, соплячка, поняла сразу, что его скоро не станет. Как–то прочла это в его глазах. Ему не было и сорока, и он еще сопротивлялся около пяти лет. В последние годы мы с мамой попеременно за ним ухаживали, и я закончила кое–как школу, в которой мама преподавала русский язык и литературу. Мне исполнилось 17 лет, когда распался Союз, я получила никому не нужный аттестат, и мы похоронили папу. Чиновники собеса почему–то решили, что никаких льгот нам не полагается, возможно, мама не умела договориться с кем надо и дать взятку, но факт остается фактом — денег у нас было в обрез. И вот я стала думать, что раньше, ведь, когда родителей было двое, мне было можно читать целыми днями, гулять и заниматься легкой атлетикой, а теперь все это закончилось разом, и значит, мне тоже надо начинать зарабатывать деньги.
Раньше меня можно было считать совершенно обычным ребенком. Я читала, пожалуй, больше всех своих подруг вместе взятых — ведь дома благодаря маме всегда было множество прекрасных книг. С раннего детства я любила бегать, причем бегала всегда лучше других девочек, так что, когда мы затевали первые школьные игры с эротической подоплекой, мальчишки всегда ловили моих подруг, а я, помнится, еще размышляла, можно давать себя поймать, или это будет слишком явно и унизительно. Как лучшую бегунью в школе, меня определили на легкоатлетическую секцию, и я начала тренироваться, полюбив больше всего короткие дистанции, до 400 метров. Честно говоря, без спорта я бы никогда не стала той личностью, которой являюсь сейчас. Хоть из–за маленького роста я не смогла пробиться на соревнования высокого уровня, но привычка к регулярным тренировкам укрепила мою силу воли, а главное, я сохранила уверенность, что однажды оставлю за спиной убогое существование продажной девки и вырвусь на свежий простор, где смогу дышать полной грудью, где все будет интересно и захватывающе.
Честно говоря, о сексе я начала думать довольно рано, но мои мечты и представления были не очень четкими. Под влиянием книг и прекрасных героинь я, кажется, не понимала толком, что творится вокруг меня, а потом в какой–то момент ко мне постучался подростковый кризис. Он выражался не в противопоставлении себя родителям — я никогда не обвиняла их в собственных грехах и ошибках — но в обиде на книги и на выдуманный ими параллельный мир. Этот самый мир едва не затянул меня своими выморочными страстями, пока я не сообразила, что происходит какой–то чудовищный перекос — в реальности люди жили совсем по-другому: мои сверстницы думали и говорили только о сексе и о шмотках, они попросту ничего больше не хотели и не мыслили о другом. Различия между ними заключались лишь в том, что для одних главным были вещи, а для других — мужчины. Представьте себе мой небогатый выбор: я общалась или с туповатыми лошицами, которые видели в прыщавом Лехе из десятого «Б» воплощение своих снов о сказочном принце, либо моими подругами становились расчетливые девушки, типа Людки Калашниковой, которые хотя бы поддерживали разговор об актрисах, моде и косметике. А еще у Людки была старшая сестра Лена, которая уже несколько лет жила в Москве. Изредка эта столичная звезда навещала родных, как, например, в конце декабря 1991 года. Если вам невдомек, как общаются между собой провинциальные девушки в обычные дни, то, боюсь, вы разочаруетесь, узнав, что романтики, поэзии, или, там, духовности в наших разговорах было намного меньше, чем почему–то принято считать. Говоря проще, жизнь, описываемая в классических книгах, имела мало общего с нашими тогдашними реалиями. По правде сказать, наша жизнь вовсе ничего общего с классикой не имела…
*.*.*
— И как ты, Сонька, до сих пор целкой ходишь? — грубовато закинула Лена Калашникова. Блистательная москвичка, она неизменно обращалась к нам, жалким провинциалкам, сверху вниз.
Мы пили чай на кухне у Людки, а заспанная Ленка в халатике вынырнула из туалета и сцеживала себе в чашку остатки из заварочного чайника.
— Ну да, — ответила я. — Все больше по минетам гуляю.
На самом деле я еще не продвинулась дальше поцелуев и зажиманий по углам, обычно это происходило после танцев на «центряке». Но с Ленкой иначе нельзя, а мне она очень интересна — человек живет в Москве и знает настоящую жизнь…
— Ты глянь, — скалится Лена. — Хорошая подруга у тебя.
