Между Михаилом и победой находились еще четверо участников гонки. Дорога вниз стала менее пологой. Не снижая скорости на поворотах, он вырвался, подобно снаряду, на прямую. Трасса шла вдоль берега. Шум мотора сливался с грохотом волн, бьющих о мертвые скалы. Влажный, горячий ветер, бьющий в лицо, не освежал. Приближалась гроза, частая здесь в это время года. Белая пена бурной сицилийской весны была буквально налита влагой. Показались и остались позади трибуны, слившиеся в окружении островерхих кипарисов в одну шумливо-пеструю линию. Перед глазами еще мелькали цветы агавы, пальмы, зелень моря, а мыслями он был уже там – высоко в горах, куда, постепенно поднимаясь, несла его дорога и где вдали виднелись клубы пыли, поднимаемые машинами конкурентов-товарищей.
В окружении тонконогих эвкалиптов, сменяющихся иногда оливковыми рощами, дорога, круто поднимавшаяся вверх и делавшая вираж за виражом, иногда резко падала вниз. На одном из таких участков он догнал две машины. За рулем первой находился самодовольный, напыщенный пруссак Штюммер, а ему в хвост пристроился, по выражению Лопатина, дикий идальго – Фернандес, чем-то напоминающий Дон Кихота. Несколько километров Михаил следовал за ними. Столбы пыли, поднимаемые двумя автомобилями, оседали на его лице, на одежде, на очках, покрывая все толстым слоем.
Дорога поднималась все выше. На фоне клубящегося неба он увидел величавую Этну, увенчанную злыми свинцовыми облаками. Ставшее вдруг сизо-темным небо перечеркнула огромная молния, и неожиданно хлынул тропический ливень, шум которого прерывал резкий, с глухими перекатами гром.
Учитывая брыкливый характер этого испанского «Росинанта» – Фернандеса, Михаил притормозил. На скользкой, покрытой мокрой пылью дороге геройствовать не хотелось; тем более что на этом круге придется менять покрышки – уже и так чувствовалось слабое сцепление с землей.
Этот придурок-испанец все-таки решился на обгон по малой дуге. Уже входя в вираж, машина Фернандеса заскользила и слегка задела идущую впереди. Но на такой скорости, при мокрой дороге, на спуске, да еще при входе в вираж, этого удара оказалось достаточно, чтобы пруссак вильнул, перегородив Фернандесу путь своей машиной, в которую тот врезался со всего маху, успев только слегка повернуть руль. От удара немца перевернуло несколько раз и швырнуло на обочину, а испанец вылетел в другую сторону, остановленный зарослями молодых эвкалиптов.
У Михаила сжалось сердце – распластанная на руле без движения фигура Фернандеса говорила о многом. Но он, не останавливаясь, крепче сжал скользивший под дождем руль. Помощники для них найдутся – вдоль всей трассы дежурили наблюдатели.
Плавно войдя в очередной поворот, машина Михаила опять рванула вперед и вскоре, натужно ревя, одолела наивысший подъем трассы. Оттуда, резко сворачивая, дорога понеслась вниз по огромной дуге, направляясь к трибунам.
Ливень, превративший дорогу в скользкий каток, закончился как по волшебству. И тут же, взорвавшись золотыми протуберанцами, вновь полыхнуло тропическое солнце, расцветив радугой бурляще-яркую зелень расстилавшейся глубоко внизу равнины и сливавшееся с небом искристое море.
Впереди, внизу, в нескольких километрах, он успел заметить две мчавшиеся машины, следовавшие друг за другом на небольшом расстоянии. Блеснув на солнце хромированными деталями, они тут же скрылись за очередным холмом.
«Далеко, очень далеко…» – азарт гонки поглотил Михаила. Вся эта захватившая на мгновение дух своей красотой картина, эта фантасмагория красок тут же перестала для него существовать.
Слившись с машиной всем своим сильным телом, он, казалось, каждой клеткой, каждой каплей своего естества рвался вперед, одушевляя это ревущее под ним механическое чудовище, лишь краем сознания понимая, что догнать их может помочь только чудо.
«Давай, давай, красавица, поднажми еще немножко…» – молил он грохотавшее под ним или уже вместе с ним, в одном порыве, стальное существо.
Машина рвала пространство, пожирая километры. Вираж, еще вираж. И вот он уже огибает холм, где несколько минут назад мелькнули его соперники.
«Только бы покрышки выдержали! Еще, и еще, и еще чуть-чуть…»
Скоро должны были показаться боксы, где вместе с механиками, держа наготове новые колеса, поджидал его Маурицио.
Вдали на обочине виднелась машина маленького бельгийца Пьера Мере. Тот отгонял от нее добровольных помощников, с трудом толкая свою гончую к боксам. (По условиям гонки, к машине не должен прикасаться на трассе никто, кроме водителя.)
Бешено сигналя, Михаил промчался мимо. Вот уже показался его бокс…
Руль вдруг повело в сторону. Плавно сбрасывая скорость, с нечеловеческим усилием, от которого, казалось, кости выскочат из суставов, удерживая его, Муравьев остановил машину. Ему повезло. Протектор ската был поврежден, но тонкая резина шины уцелела, упруго вибрируя и зловеще шипя, подобно змее.
Снова взявшись за руль, он плавно, можно сказать нежно, тронул машину. Несколько сот метров – и он будет у своего бокса. Уже слышны крики друзей… Но шина не выдержала и со свистом выпустила последний воздух. Издав диском неприятный, режущий скрежет, машина, перекосившись на правую сторону, остановилась.
Закрепив руль, Михаил выскочил из нее и, упершись плечом в кузов, одновременно приподнял руками задний правый борт, напружинив широко расставленные ноги. Машина медленно сдвинулась с места.
Тяжело дыша, с налитым от напряжения кровью лицом, со вздутыми на лбу венами, он все-таки подкатил машину к боксу.
Затихшая на время публика, не верившая своим глазам, взорвалась рукоплесканиями и криками восторга. Именно ради таких моментов она съехалась сюда со всех концов Европы, наблюдая за подвигами этих избранных судьбой людей, мысленно влезая в их шкуры, на мгновения представляя себя такими же отчаянными парнями, презирающими опасность. Эти франтоватые мужчины, гордо развернув скрытые широкими пиджаками тощие плечики, поглядывали на своих блеклых дам, с видом победителей подкручивая нафабренные усики. Сила и мощь, веявшая от фигуры Михаила, который, казалось, на руках притащил этого металлического бронтозавра, передались им, заставив их холодную кровь быстрее бежать по венам.
Опасности, преодолеваемые гонщиками, ощущались зрителями, не испытывающими эти опасности на себе, адекватно. И изнеженный жиголо, и добропорядочный боров-буржуа чувствовали себя в эти смертельные мгновения храбрецами, презирающими смерть. А обогащенная адреналином вялая кровь наполняла их дряблые органы, заставляя ощущать большую сексуальную значимость, которая всегда идет рука об руку с опасностью. И если после очередной, втайне сладострастно ожидаемой катастрофы кому-то из кумиров удавалось спастись, и кто-то проявил мужество – они, чувствуя облегчение, одновременно считали себя обманутыми. Их лишили жуткого зрелища смерти, которая, пронесясь мимо них, обдала зловещим холодом; без риска, оставила их, обеспеченных и сытых, живыми, заставляя полнее ощущать эту свою блеклую и, в общем-то, никому не нужную жизнь. А в случае смерти гонщика они втайне ликовали, что их-то, рассудительных и осторожных, минула чаша сия именно потому, что они – рассудительные и осторожные, отчего и благополучные. Именно для этого они и собирались сюда со всех концов, выкладывая бешеные деньги за эти зрелища.
Мгновение – и машину, уже подтянутую на домкратах, окружили механики, которые выверенными, отточенными движениями меняли колеса, доливали в мотор масло, наполняли бак.
– Santa Madonna, Santa Madonna!.. – причитал Маурицио, их тренер, – ты уже второй! – Он вытирал влажным, ставшим сразу же грязным полотенцем лицо, очки, шлем Михаила, уже расслабленно сидевшего за рулем после дикого напряжения.
С другой стороны, перегнувшись через борт, Лопатин своими огромными лапами массировал его плечи и шею. Кто-то подал стакан ледяного лимонада. Тяжело дыша, Михаил влил его в себя одним движением, отстраненно внимая наставлениям тренера и расслабляя мышцы под воздействием сильных рук друга.
– Готово! Старт! – Маурицио дал отмашку ставшим похожим на грязную тряпку еще пару мгновений тому назад белоснежным полотенцем.
Обдав отскочивших мелкой щебенкой, автомобиль, взревев, ринулся вперед. Успев мельком заметить в зеркале заднего обзора показавшегося далеко позади, напряженно толкающего свою машину бельгийца, Михаил сразу же потерял их всех из виду.
Все закрутилось по новой: шум прибоя, мертвые скалы, запах моря, кипарисы, трибуны. Вверх, вверх, вираж за виражом… Изредка он ловил далеко впереди себя отблески лидирующей машины, яростно понимая, что эту гонку он не выиграет. Хотя даже о нынешнем положении никто из близких не мог и мечтать. Сверхзадачей Муравьева после смены Блюма было завоевать хотя бы третье место. Хмуря брови, он на грани фола, срезая повороты, не снижая скорости, буквально глотая мили и секунды, рвался к победе. Борьба, борьба до самого последнего мгновения, до последнего вздоха!.. Азарт гонки пьянил его опасной непредсказуемостью. Так он в жизни поступал всегда.
