Не закончив фразу и не поняв сам для себя – к кому она относится: к Михаилу ли, к себе ли, – он, молча повернувшись, направился обратно в город, так и не определившись в правильности своего поступка.
Молодая женщина, услышав за спиной дыхание Муравьева, не оборачиваясь, молча ускорила шаг.
Скалы громоздились одна на другую. Их мрачную тяжеловесность не могло расцветить даже весеннее южное солнце, которое раскалило эти мертвые камни, изредка покрытые жалкой, совсем не по-весеннему жухлой растительностью.
И только тогда, когда они вошли в небольшое ущелье, где протекал ручей, издававший в этой, казалось, зловещей тишине не вязавшееся с ней веселое журчание, Михаил почувствовал живительную прохладу.
Его проворная проводница, приложив в форме рупора ладони ко рту, крикнула:
– Винченцо, Винченцо!
В одном месте, немного выше, чем они стояли, зашевелились густые кусты терновника, всюду росшего среди этих скал. Один из них, казалось, по волшебству отъехал в сторону, и в открывшемся взгляду проходе показалась худая, но жилистая фигура парня, чей взгляд, подобно дулу лупары в его руках, вопросительно уткнулся прямо в лоб Муравьева.
Пока тетка Винченцо что-то быстро говорила этому юноше, Михаил, открыто встретив его взгляд, размышлял: «Да, это глаза уже не мальчика, а мужчины, причем много повидавшего и много узнавшего в жизни. Оружие держит хотя и небрежно, но твердо. Чувствуется, что в любую секунду, не задумываясь, пустит его в ход, причем не промахнется. Сразу видно, что стрелять в человека ему не впервой. Ясно, что он не будет обузой в любой критической ситуации».
Увидев, что парень опустил лупару, Михаил широко улыбнулся и, не ожидая приглашения, стал подниматься к нему вверх по нагромождению камней.
Через несколько минут, с любопытством оглядывая в полумраке убранство небольшой пещеры, куда через отверстие проникал редкий рассеянный свет, Михаил подумал: «Не знаю, как тут зимой, но сейчас, в эту знойную погоду, лучшего места не найти».
В нише на возвышении были разостланы несколько овечьих шкур и шерстяных домотканых одеял. У изголовья висели пара ружей, подобных тому, что находилось в руках у Винченцо, и несколько набитых патронташей. У входа располагался сложенный из грубых камней очаг. Возле него разложены нехитрая кухонная утварь и скудный запас продуктов. Там Михаил оставил холщовую сумку, переданную ему отцом Сильвио.
Только поздним вечером, после ухода тетки Винченцо, между этими очень непохожими людьми, чьи разные судьбы на время сплелись в своей страшной похожести потерь, начала таять скованность первого (не считая встречи на гонках) знакомства. Они с трудом объяснялись на дикой смеси итальянского, французского и испанского языков, помогая себе красноречивыми жестами и мимикой.
Молодой Виттано, поведав гостю трагическую историю своей семьи и выслушав причины, что привели Михаила в его пещеру, порывисто протянул ему узкую жилистую руку. Винченцо был благодарен Михаилу за помощь на дороге, а единство цели связало их судьбы на этом острове в тугой узел. И у одного, и у другого на данный момент не было желания выше, чем желание отомстить за смерть близких. И это сблизило их сильнее и надежнее, чем множество других факторов, заставляющих одних людей почувствовать привязанность, любовь, преданность и доверие к другим, заставляющих испытать то чувство, которое называется одним сильным и красивым словом – дружба. Это чувство только начало зарождаться между ними, но они уже увидели, а скорее – почувствовали друг в друге характерные мужские черты, которые в недалеком будущем на северо-востоке Европы будут определять ценность человека одной емкой фразой: «Я бы пошел с ним в разведку».
Почти до самого утра они строили и отметали различные планы. И только после того как Михаил уточнил все подробности и детали, они улеглись спать. Им нужно было хорошенько отдохнуть. На следующую ночь у кого-то будут очень большие неприятности, если только этим определением можно назвать то, что они собирались сделать со своими врагами.
В темноте огромный дом, стоящий на утесе, выступающем в море, белел отгороженным со стороны суши высоким каменным забором. Вырисовываясь на фоне лунного неба со свитой звезд, он напоминал своими очертаниями старинную крепость. В застывшем ночном воздухе, приятно щекотавшем ноздри запахом эвкалиптовой свежести, исходившим от густых деревьев, росших невдалеке, раздавался глухой грохот волн. Они равномерно разбивались где-то очень глубоко внизу, за домом, о подножие этого утеса, с трудом достигая слуха. Лопатин и Блюм наблюдали за этим сооружением, спрятавшись на опушке эвкалиптовой рощи.
– Смотри, вон часовой. А там, с левого крыла, еще двое, – заметил Александр.
– И двое с противоположной стороны, да возле ворот несколько человек. С ходу этот домик не взять, – зашептал в ответ Лопатин и, тяжело вздохнув, продолжил: – Жаль, Мишки нет, он бы сразу что-то придумал… А так, со стороны моря не подобраться: утес с отрицательным углом наклона. Даже матерые альпинисты, со всем своим хитрым снаряжением, его не преодолеют. И здесь, сам видишь, без тщательной подготовки его не взять.
В этот момент Блюм, заметив небольшой вспыхнувший огонек у черневшей вдалеке огромной, высотой с двухэтажный дом, соломенной скирды, толкнул Евгения в бок. И тут же пламя полыхнуло огненным языком, закрыв собой, казалось, полнеба и осветив все вокруг. Даже если бы Блюм не заметил юркую фигурку, которая, прикрываясь пламенем от наблюдателей, охраняющих дом, кинулась в лес, любому было бы понятно – это поджог.
– Пошли, нужно перехватить этого парня, – опять толкнул Блюм Лопатина, отползая в глубь кустарника, скрывавшего их.
– Зачем? – выдохнул Евгений, следуя за ним.
– Враг моего врага – мой друг.
И они, подскочив, скрываясь за деревьями, побежали к тому месту, где, по их мнению, беглец должен был достичь опушки.
Было понятно, что он бежит по заранее выбранному маршруту. Скирда сена, стоявшая между ним и домом, а также пламя, освещавшее местность далеко вокруг, скрывали его от часовых.
– Опля… – Лопатин, спрятавшийся за стволом дерева и не успевший перевести дыхание, все же как пушинку поймал стремительно мчавшегося мимо него человека. И тут же, стараясь не повредить, подмял его под себя, прижав к земле и зажав своей огромной лапой рот.
– Calma, calma, non fala, fala de poish, sono amigo, sono russo dottore[8].
Евгений ничем не рисковал, называя себя русским врачом. Любой смельчак в округе подвергал опасности не только свою жизнь, но и жизнь всей своей семьи, если наносил, пытался или даже намеревался нанести хотя бы малейший ущерб семье дона Кармони. Так что пленный молчал бы обо всем этом в любом случае.
Почувствовав на себе непреодолимую силу железных мускулов Евгения, человек затих, и Лопатин перевернул его на спину, убрав ладонь от лица. Но, как только отблески огня упали на лицо Лопатина, его пленник в ужасе выпучив глаза, взвился юлой, но, опасаясь охранников, приближавшихся к скирде, тем не менее зашептал:
– Incredibile! Tu more, tu more, sono non meodu pro tu[9].
С горем пополам Евгению удалось доказать, что он не привидение. А потом еще долго они, вдвоем с Блюмом, силились понять объяснения молодого сицилийца, пока до них не дошло, что этот Винченцо Виттано – именно тот парень, которого Михаил спас во время гонок от смерти.
– Hoje non fala, hoje faser morte tudu mafiosu. Eshte fala sinior Mihail[10].– взволнованно заговорил Винченцо, избавившись от шока, вызванного испугом, и тыча пальцем в сторону пылающей скирды, к которой уже приближались вооруженные люди дона Кармони.
– Это Муравьева проделки… – услышав имя Михаила, наконец-то понял Блюм малопонятную речь Винченцо, состоящую больше из жестов. – Что ж, занимаем позиции. Нужно поторопиться…
Блюм быстро указал Лопатину и Винченцо места на опушке и, сообщив, чтобы стрельбу они открывали после его первого выстрела, бегом кинулся на другой фланг, скрываясь за деревьями, росшими вдоль опушки рощи, которая полукругом обходила уже вовсю пылавшую скирду. Теперь «мертвого» пространства для спасения у противника не было: скрыться от выстрелов за скирдой они не смогут, а добежать до укрытия не успеют.
Он поудобней пристроил карабин на каком-то поваленном дереве, с улыбкой вспомнив двух подвыпивших жандармов, за которыми они часа полтора ходили по городу с целью захвата оружия – прекрасных кавалерийских карабинов и кожаных патронташей. Бедные крестьянские парни даже не поняли, что с ними произошло. Отойдя, после очередного посещения какой-то забегаловки, отлить в закуток, они очнулись без формы, документов и оружия.
Саша с той же блуждающей на губах улыбкой взял на мушку одного из мафиози, который, уже что-то решив для себя, побежал в сторону забора, размахивая лупарой. Блюм плавно нажал на курок и тут же передернул затвор. Его следующий выстрел опередил вспышки с противоположной стороны опушки. Уже повторно спустив курок, он понял, что в секунды было уничтожено четверо бандитов. Остальные, бросившись на землю, стали обстреливать жуткую тьму окружавшей их ночи, откуда неслась смерть – смерть для них, считавших себя хозяевами на этой территории и распоряжавшихся жизнью и смертью других людей по своему усмотрению. Теперь же, как бараны, они сбились в кучу, следуя стадному инстинкту самосохранения, облегчая тем самым задачу стрелкам. Громовое бабаханье их лупар не приносило, да и не могло принести, ни малейшего вреда нападающим. Крупная картечь, улетая во тьму, сбивала только листья и ветки с деревьев.
