В адресной книге указана Итальянская, дом 5 – адрес барона Дандре, но ее отчество уже изменилось, Анна Матвеевна стала Анной Павловной, каковой и оставалась до конца жизни.
Следующий адрес снова Английский проспект, «Дом-сказка».
В 1913 году Павлова в Петербурге не числится нигде, а вот в 1914-м адрес странный – Тамбовская улица, дом 18. После Итальянской Тамбовская, причем для балерины, у которой в Лондоне уже есть замечательное имение Айви-Хаус? Но, возможно, это просто адрес матери, Анна уехала, а Любовь Федоровна осталась. И где она жила после Коломенской – неизвестно.
Что это меняет?
Очень многое в понимании, как складывалась жизнь Анны в Петербурге вне театра, ее взаимоотношений с матерью и бароном Виктором Дандре. Человек, если он не отшельник, нередко принимает какие-то решения именно под давлением или просто воздействием окружающих его (особенно родных) людей. Павлова еще в 1912 году приняла нелегкое для себя решение эмигрировать, при том что была и осталась исключительно российской балериной, воспитанной на русских корнях и любящей Россию.
Вам интересно почему?
Тогда придется разбираться не только в успехах на сцене, но и во взаимоотношениях с дорогими ей людьми, что сделать, честно говоря, довольно трудно, поскольку ни Анна Павловна, ни ее супруг и импресарио Виктор Дандре правдивостью в написанных воспоминаниях не отличились. Понятно, что не хотели выставлять на всеобщее обозрение личную жизнь, но уж слишком сиропно-сусальной в их воспоминаниях получилась жизнь Анны Павловой.
Потом постаралась пропаганда, и вот перед нами образ девчушки из нищей семьи, ставшей блестящей балериной с мировой известностью.
Анна Павлова не желала рассказывать о своей семье и жизни до училища правду, это ее право.
Она и о самом училище говорила только, что это монастырь.
Чтобы понять, каково было худенькой, слабой девочке в таком монастыре Терпсихор, придется прибегнуть к рассказам других «послушниц».
Монастырь Терпсихор
– Слабое здоровье не повод работать вполсилы, скорее это причина быть отчисленной. Балет не терпит слабых, он не терпит даже обычных, балету нужны только очень сильные. Это не моя прихоть, но требования профессии. – Слова Екатерины Оттовны Вазем обидны, но справедливы, не будет физической силы – не будет и успехов в танце.
Балет волшебная страна только на сцене, за сценой это тяжелый труд до семьдесят седьмого пота и кровавых мозолей. И только самые упорные и сильные выдерживают.
Сила у Нюры Павловой была лишь моральная, физической девочка не отличалась никогда. Родилась семимесячной, никто не верил, что выживет, но бабушка обернула внучку ватой, словно хрупкую игрушку, и выходила. А потом поила свежим молочком, кормила повкусней и берегла.
О дедушке, как и об отце, упоминаний нет. Следовательно, одинокая старушка была вполне в состоянии не только выходить, но и содержать внучку.
Когда Нюре шел восьмой год, на Рождество мама решила сделать ей подарок – сводить на балет в Мариинский театр. «Спящая красавица» так потрясла девочку, что Нюра решила: буду танцевать именно в Мариинском и партию Авроры!
Обо всем этом эмоционально поведала в автобиографии сама Анна Павлова, мол, так матери и заявила. И стала просить, чтобы позволила учиться балету.
Но в восемь с половиной лет девочку в училище не приняли, сказали, что слишком слабенькая, не выдержит занятий, и посоветовали прийти через пару лет, когда окрепнет. Бабушкина молочная экспансия усилилась, но Нюра все равно оставалась тоненькой тростинкой.
Это сейчас ученице, набравшей несколько лишних килограммов, грозит отчисление, а в то время на балетной сцене царила итальянка Пьерина Леньяни, конкуренцию ей составляла Матильда Кшесинская. У этих прим-ассолют был совсем иной тип красоты, времена воздушной Тальони прошли – ни Леньяни, ни Кшесинская былинками не выглядели, да этого и не требовалось. Изящные, гибкие, сильные балерины имели женственные формы.
Потому тонкое, почти прозрачное создание, состоявшее, казалось, из одних длинных рук и ног, могло впечатлить приемную комиссию только глазами. Ими и зацепило – блестящие восторженные глаза произвели впечатление на преподавателей, к тому же у девочки обнаружились пластичность, чувство ритма и слух.
И все же слабая спина, слабые ноги, общая худоба вызывали сомнение. Нюру приняли сверх нормы одиннадцатой. По ее словам, она на экзамене произвела впечатление на Гердта (солиста Мариинки, ведущего к тому же класс в училище) своей осведомленностью.
Гердт попросил назвать имя. Нюра отрекомендовалась и добавила, что он – принц Дезире из «Спящей красавицы», мол, видела его на сцене два года назад. Сердце танцовщика растаяло, и Гердт настоял на принятии слабенькой девочки в число учениц сверх положенных десяти, все равно пока на своих харчах жить будет.
О комплименте Гердту Анна Павлова тоже рассказала в своих воспоминаниях. Неясно только, где же сидела во время спектакля дочь прачки, ведь рассмотреть лицо актера на сцене Мариинки даже в театральный бинокль можно лишь из лож бельэтажа или первых рядов партера (билет туда стоил годовой зарплаты прачки). О морском или полевом бинокле при посещении театра не упоминалось…
То есть узнать в стоявшем перед ней Гердте исполнителя роли принца из виденного два с половиной года назад спектакля Нюра Павлова никак не могла. Возможно, ее просто научили так сказать, мама-то была не промах. Помогло – впечатление произвела и в училище приняли.
Есть еще одно «но».
Во всех без исключения воспоминаниях бывших учениц Театрального училища говорится о протежировании – каждая из них была либо чьей-то родственницей (у Карсавиной преподавал отец, у Кшесинской отец был ведущим танцовщиком Мариинки и все младшее поколение закончило это училище, у Легатов танцевал и преподавал отец, у Мариуса Ивановича Петипа тоже все дочери учились в Театральном… крестной Веры Трефиловой была знаменитая актриса Савина…), либо имела рекомендации очень влиятельных и состоятельных особ.
А как же приемные испытания и строгая комиссия? Просто конкурс на десять мест был так велик, что у комиссии имелась возможность выбирать из «протежированных». В 1900 году на двенадцать вакантных мест было подано восемьдесят заявлений, а через десять лет на восемь мест было подано двести прошений!
Наступил момент, когда предложение превысило спрос и прием на два года даже прекратили.
Во времена Павловой балету обучалось примерно 70 девочек, полсотни которых были «казенными», то есть учились на полном государственном содержании.
Не всем везло стать «казенными», Екатерина Вазем, у которой в училище потом занималась Павлова, пять лет своего обучения была «своекоштной», то есть платила по 500 (!) рублей в год – огромную сумму для того времени.
Сама Павлова об этом умалчивала, чтобы не провоцировать ненужные вопросы, но и Любовь Федоровна платила за дочь в первый год обучения. Вероятно, как за Карсавину – 300 рублей серебром. И приняли Нюру одиннадцатой – сверх десяти положенных. Чьи рекомендации и гарантии оплаты обучения предоставила Любовь Федоровна, мы не узнаем никогда, но стоит сказать спасибо тому, кто помог Нюре Павловой переступить порог Театрального училища вопреки ее природной слабости. А еще поблагодарить за настойчивость ее маму.
Началась жизнь в монастыре Терпсихор.
Это удивительный «монастырь», как и судьбы его выпускниц. В связи с этим недоумение – как могла религиозная мама (как утверждала сама Павлова) отдать дочь «в балерины»? Репутация балерин была однозначной – содержанки. Все до единой. От примы-ассолюты (то есть Леньяни и Кшесинской) до корифейки «у воды» («у воды» – значит, последняя в ряду кордебалета у самого задника кулис, где обычно пейзаж с озером). Исключение составляли только супруги актеров же. Многие ради того в балет и стремились, их устраивало положение «у воды» и покровительство нувориша – работы немного, а деньгами и бриллиантами обеспечит «любитель прелестниц».
Обеспечивали, в украшениях не терпели бутафории, все драгоценности, которыми от прим до корифеек на сцене были увешаны с головы до ног, были настоящими! Этакая ювелирная выставка на движущихся экспонатах.
Конечно, в училище шли и из любви к танцу, к музыке, к сцене. Павлова из таких.
Но содержанками становились все равно.
И Анна Павлова стала.
Это барон Виктор Дандре снял для нее роскошную квартиру с большим репетиционным залом (такого не было даже у Кшесинской) в «Доме-сказке» на углу Английского проспекта и Офицерской улицы (сейчас улица Декабристов). И не стоит за это осуждать, тем более своего барона Анна любила по-настоящему (как и он ее?).
Но до того еще были годы тяжелейшей учебы в училище.
– Приняли! Меня приняли!
Об этом хотелось кричать на весь Петербург, даже на весь мир!
