Не желая мешать барину завтракать, Парфентий вышел на веранду и стал неспеша протирать влажной тряпкой перила, полки, стол, кресла. Камердинеру было легко наводить здесь порядок.
В Керчи они жили просто, по-солдатски, с минимальным комфортом. Помещений для людей, бежавших от мятежников, не хватало. Таким образом, одна комната служила русскому посланнику и спальней, и кабинетом, и столовой, и библиотекой. Хорошо еще, что к ней примыкала веранда под деревянным навесом, опиравшимся на резные колонны. Ее отремонтировали, покрасили, снабдили кое-какой мебелью, и веранда начала выполнять роль приемной, где Веселитский встречался с посетителями. Однако приближалось холодное время года. Принимать важных гостей на свежем воздухе делалось все более затруднительно.
– Парфентий! – громко позвал камердинера Веселитский.
– Я здесь, ваше превосходительство, – слуга появился в комнате.
– Масло унеси на кухню.
– Отчего, ваше превосходительство?
– Оно прогорклое.
– Это месье Антуан, повар генерал-майора Филисова, вам передал. Мол, с ледника, прямо из самого обер-комендантского склада. С лучшими пожеланиями.
– Ты поблагодарил?
– А как же.
– Тогда перетопи. Может быть, где-то и сгодится. Хотя бы ступицы у колес смазывать…
Парфентий, парень молодой, взятый в услужение всего год назад, пристально посмотрел на хозяина: шутит он сейчас или говорит серьезно? Ведь для ступиц есть специальная коломажная мазь. Она гораздо дешевле топленого масла и к колесному делу подходит куда лучше. Чрезвычайный посланник только усмехнулся, встретив недоуменный взгляд камердинера. Потом он махнул рукой по направлению к двери. Сие означало, что завтрак окончен, пора приступать к другим процедурам – умыванию, бритью, причесыванию, переодеванию в форменный камзол, кафтан, короткие штаны – кюлоты…
Прогорклое, несъедобное масло – это сущие пустяки по сравнению с теми неприятностями, которые доставлял действительному статскому советнику хозяин месье Антуана Российской императорской армии генерал-майор и кавалер ордена Св. Георгия 3-го класса Федор Петрович Филисов. Кое в чем генерал даже превосходил унылого неудачника Шахин-Гирея. Он открыто выступал антагонистом Веселитского, хотя оба они, согласно Табели о рангах, имели равные чины и работать здесь должны были сообща, рука об руку. Филисов – как обер-комендант двух крепостей, переданных России турками по Кючук-Кайнарджийскому мирному договору 1774 года. Веселитский – как глава российской дипломатической миссии в крымско-татарском государстве.
Но генерал пренебрегал советами дипломата, не один год служившего в Крыму и знавшего его правителей, традиции и законы.
Сперва Филисов вступил в переписку с Бахадыр-Гиреем. Затем пропустил его лодки с кавказцами на полуостров. Затем весьма прохладно встретил бежавшего из Кафы светлейшего хана, худо разместил и денег на содержание отряда сторонников Шахин-Гирею из крепостной казны не дал. Веселитский в своем донесении в столицу назвал такое поведение предательским. Но прямых улик у него не было. То ли эмиссары турецкой разведки и впрямь подкупили Филисова. То ли военачальник характер имел такой, что слова поперек его нрава сказать не моги!
Прознав о ссоре двух сановников, императрица не торопилась выносить решение в пользу кого-либо из них. Летом 1782 года ситуация в Крыму и вокруг него складывалась слишком сложная, взрывоопасная. Однако строгое письмо Филисову царица все же написала. А генерал-майор упрямо гнул свое: я отвечаю только за крепости и их гарнизон; ни одну из татарских группировок поддерживать не буду, поскольку крымцы – люда ветреные, сегодня они – с нами, завтра – против нас; деньги Шахин-Гарею пусть высылает Иностранная коллегия, ибо оный деятель по сему ведомству и числится; господину же Веселитскому не за чем мешаться в военные дела, в них он совершенно не разбирается.
Иногда чрезвычайному посланнику и полномочному министру из Петербурга пересылали копии этих бодрых, энергичных рапортов. Он читал их, вздыхал и предавался грустным размышлениям.
«Как жаль, – думал Веселитский, – что обер-коменданту Керчи и Ени-Кале не довелось коротко познакомиться с человеком в узких сапогах. Это во многом пошло бы на пользу генералу. Умозаключения Федора Петровича тогда приобрели бы значительную глубину, отточенность и многогранность. Его европейский абстрактно-гуманный взгляд на мир сменился бы простыми, предельно конкретными суждениями, так свойственными людям Востока. Ничья жизнь здесь не имеет цены, и Филисову сей постулат легко объяснили бы при помощи… бича».
Впрочем, нет. Тут он несколько преувеличивал. Бичом самого Веселитского не били.
Толпа татар остановила его на улице недалеко от здания посольства. Дипломата заставили сойти с лошади, отняли шпагу, шляпу, кафтан, часы. Затем мусульмане, изрубив саблями охрану, ворвались в русское представительство. Он увидел, как вывели его жену, десять дней назад родившую ребенка, и прямо с младенцем на руках отправили в гарем Сахиб-Гирея. Они умертвили всех его слуг, полностью разграбили и разгромили усадьбу. Для большей убедительности крымцы предъявили Веселитскому отрубленную голову донского урядника, начальника посольской охраны. Затем они связали ему руки, посадили в арбу и повезли за сто верст к морю, от Бахчисарая к Алуште, где располагался штаб командующего турецким десантом Хаджи-Али-паши. Так у него началось то памятное утро 21 июля 1774 года[4].
Сгоряча он захотел объяснить турку, что дипломаты согласно общепринятым нормам международного права пользуются неприкосновенностью в любых странах, равно как и территории посольств, Веселитский в это время уже достаточно владел тюрко-татарским языком. Он говорил, хотя и медленно, однако правильно, без акцента. Паша выслушал его и дал знак охране. Янычары расступились. Первый шаг к чрезвычайному посланнику при дворе светлейшего хана Сахиб-Гирея сделал человек в узких сапогах. Кинжал находился у него за поясом. Он положил ладонь на костяную рукоять:
– Сёвленызъ!
Кинжал «бебут» – отличное изобретение древних скотоводов-кочевников. Конечно, ему – не менее тысячи лет. Клинок его короток, около 30 сантиметров. На конце он изогнут наподобие клюва. Нет ничего удобнее для освежевания туш небольших животных – ягнят, козлят, жеребят. Несколько надрезов на горле, под мышками, вдоль позвоночника, и шкура, подцепленная им, сползает, обнажая темно-розовые мышцы. Будучи в гостях у пастухов на яйле Чатыр-Дага, Веселитский видел, как татары делают это.
Столь же умело человек в узких сапогах теперь надрезал воротник его рубашки. Острие коснулось шеи. Капли крови скатились по долу клинка к рукояти, отделенной от булатной стали деревянным перекрестьем. Они хотели, чтобы он закричал от боли, попросил у них униженно пощады. Но статский советник молчал…
Турецкий плен длился почти два месяца.
Первую его неделю дипломат провел в зиндане. Это была яма размером полтора метра на полтора, вырытая в земле на глубине более двух метров. Утром мусульмане бросали узнику одну половину лепешки, вечером – вторую, в середине дня спускали на веревке кувшин с водой. Когда солнце поднималось в зенит, он страдал от зноя, когда звезды зажигались на небе – от холода. Но еще больше мучили статского советника воспоминания.
Медленно, как книгу, он перелистывал в уме день за днем своего пребывания в Бахчисарае и пытался найти объяснение дикому поступку Сахиб-Гирея, сдавшего его туркам. Ведь Веселитский служил при дворе хана с осени 1771 года. Казалось, за этот период он хорошо изучил его характер. Сорокавосьмилетний представитель династии Гиреев не отличался ни умом, ни образованием, ни задатками лидера. Крымские беи возвели его на трон во время, очень трудное для страны.
Русская армия под командованием генерал-аншефа князя Долгорукова за двадцать дней в июне 1771 года завоевала весь полуостров, наголову разгромив феодальное крымско-татарское войско в нескольких сражениях. Османские гарнизоны из приморских городов на кораблях бежали в Стамбул. Ханство стало независимым от прежнего своего колонизатора – турецкого султана.
Но что делать с этой, внезапно свалившейся на татар независимостью, Сахиб-Гирей решительно не знал. Потому он приглашал русского посланника для консультаций. С большим почетом принимали тогда Веселитского в ханском дворце над рекой Чурук-су. Он неоднократно участвовал в заседаниях дивана – совета из беев и мурз при хане, – часто получал подарки (в основном лошадей местной степной породы), регулярно ездил вместе с Сахиб-Гиреем на соколиную охоту, до которой тот был большой любитель. Тут статский советник догадался, что если повелитель татар в чем-либо и разбирается, то это как раз в дрессировке хищных птиц.
