Шабельский. Все вздор, вздор и вздор... (Зевает.) Вздор и плутни.
Пауза.
Боркин. А я, господа, тут все учу Николая Алексеевиа деньги наживать. Сообщил ему одну чудную идею, но мой порох, но обыкновению, упал на влажную почву. Ему не втолкуешь... Посмотрите, на что он похож: меланхолия, сплин, тоска, хандра, грусть...
Шабельский (встает и потягивается). Для всех ты, гениальная башка, изобретаешь и учишь всех, как жить, а меня хоть бы раз поучил... Поучи-ка, умная голова, укажи выход...
Боркин (встает). Пойду купаться... Прощайте, господа... (Графу.) У вас двадцать выходов есть... На вашем месте я через неделю имел бы тысяч двадцать. (Идет.)
Шабельский (идет за ним). Каким это образом? Hy-ка, научи.
Боркин. Тут и учить нечему. Очень просто... (Возвращается.) Николай Алексеевич, дайте мне рубль!
Иванов молча дает ему деньги.
Merci! (Графу.) У вас еще много козырей на руках.
Шабельский (идя за ним). Ну, какие же?
Боркин. На вашем месте я через неделю имел бы тысяч тридцать, если не больше. (Уходит с графом.)
Иванов (после паузы). Лишние люди, лишние слова, необходимость отвечать на глупые вопросы - все это, доктор, утомило меня до болезни. Я стал раздражителен, вспыльчив, резок, мелочен до того, что не узнаю себя. По целым дням у меня голова болит, бессонница, шум в ушах... А деваться положительно некуда... Положительно...
Львов. Мне, Николай Алексеевич, нужно серьезно поговорить с вами.
Иванов. Говорите.
Львов. Я об Анне Петровне. (Садится.) Она не соглашается ехать в Крым, но с вами она поехала бы.
Иванов (подумав). Чтобы ехать вдвоем, нужны средства. К тому же мне не дадут продолжительного отпуска. В этом году я уже брал раз отпуск...
Львов. Допустим, что это правда. Теперь далее. Самое главное лекарство от чахотки - это абсолютный покой, а ваша жена не знает ни минуты покоя. Ее постоянно волнуют ваши отношения к ней. Простите, я взволнован и буду говорить прямо. Ваше поведение убивает ее.
Пауза.
Николай Алексеевич, позвольте мне думать о вас лучше!..
Иванов. Все это правда, правда... Вероятно, я страшно виноват, по мысли мои перепутались, душа скована какой-то ленью, и я не в силах понимать себя. Не понимаю ни людей, ни себя... (Взглядывает на окно.) Нас могут услышать, пойдемте пройдемся.
Встают.
Я, милый друг, рассказал бы вам с самого начала, но история длинная и такая сложная, что до утра не расскажешь.
Идут.
Анюта замечательная, необыкновенная женщина... Ради меня она переменила веру, бросила отца и мать, ушла от богатства, и если бы я потребовал еще сотню жертв, она принесла бы их, не моргнув глазом. Ну-с, а я ничем не замечателен и ничем не жертвовал. Впрочем, это длинная история... Вся суть в том, милый доктор (мнется), что... короче говоря, женился я по страстной любви и клялся любить вечно, но... прошло пять лет, она все еще любит меня, а я... (Разводит руками.) Вы вот говорите мне, что она скоро умрет, а я не чувствую ни любви, ни жалости, а какую-то пустоту, утомление. Если со стороны поглядеть на меня, то это, вероятно, ужасно; саж же я не понимаю, что делается с моей душой...
Уходят по аллее.
IV
Шабельский, потом Анна Петровна.
Шабельский (входит и хохочет). Честное слово, это не мошенник, а мыслитель, виртуоз! Памятник ему нужно поставить. В себе одном совмещает современный гной во всех видах: и адвоката, и доктора, и кукуевца, и кассира. (Садится на нижнюю ступень террасы.) И ведь нигде, кажется, курса не кончил, вот что удивительно... Стало быть, каким был бы гениальным подлецом, если бы еще усвоил культуру, гуманитарные науки! "Вы, говорит, через неделю можете иметь двадцать тысяч. У вас, говорит, еще на руках козырной туз - ваш графский титул. (Хохочет.) За вас любая девица пойдет с приданым..."
Анна Петровна открывает окно и глядит вниз.
"Хотите, говорит, посватаю за вас Марфушу?" Qui est ce que c'est {Кто это (фр.).}, Марфуша? Ax, это та, Балабалкина... Бабакалкина... эта, что на прачку похожа.
Анна Петровна. Это вы, граф?
Шабельский. Что такое?
Анна Петровна смеется.
(Еврейским акцентом.) Зачиво вы смеетесь?
Анна Петровна. Я вспомнила одну вашу фразу. Помните, вы говорили за обедом? Вор прощеный, лошадь... Как это?
Шабельский. Жид крещеный, вор прощеный, конь леченый - одна цена.
Анна Петровна (смеется). Вы даже простого каламбура не можете сказать без злости. Злой вы человек. (Серьезно.) Не шутя, граф, вы очень злы. С вами жить скучно и жутки. Всегда вы брюзжите, ворчите, все у вас подлецы и негодяи. Скажите мне, граф, откровенно: говорили вы когда-нибудь о ком хорошо?
Шабельский. Это что за экзамен?
Анна Петровна. Живем мы с вами под одною крышей уже пять лет, и я ни разу не слыхала, чтобы вы отзывались о людях спокойно, без желчи и без смеха. Что вам люди сделали худого? И неужели вы думаете, что вы лучше всех?
Шабельский. Вовсе я этого не думаю. Я такой же мерзавец и свинья в ермолке, как все. Моветон {Человек дурного тона (фр. mauvais ton).} и старый башмак. Я всегда себя браню. Кто я? Что я? Был богат, свободен, немного счастлив, а теперь... нахлебник, приживалка, обезличенный шут. Я негодую, презираю, а мне в ответ смеются; я смеюсь, на меня печально кивают головой и говорят: спятил старик... А чаще всего меня не слышат и не замечают...
Анна Петровна (покойно). Опять кричит...
Шабельский. Кто кричит?
Анна Петровна. Сова. Каждый вечер кричит.
Шабельский. Пусть кричит. Хуже того, что уже есть, не, может быть. (Потягивается.) Эх, милейшая Сарра, выиграй я сто или двести тысяч, показал бы я вам, где раки зимуют!.. Только бы вы меня и видели. Ушел бы я из этой ямы, от даровых хлебов, и ни ногой бы сюда до самого Страшного суда...
Анна Петровна. А что бы вы сделали, если бы вы выиграли?
Шабельский (подумав). Я прежде всего поехал бы в Москву и цыган послушал. Потом... потом махнул бы в Париж. Нанял бы себе там квартиру, ходил бы в русскую церковь.
Анна Петровна. А еще что?
Шабельский. По целым дням сидел бы на жениной могиле и думал. Так бы я и сидел на могиле, пока не околел. Жена в Париже похоронена...
Пауза.
Анна Петровна. Ужасно скучно. Сыграть нам дуэт еще, что ли?
Шабельский. Хорошо, приготовьте ноты.
V
Шaбельский, Иванов и Львов.
Иванов (показывается на аллее со Львовым). Вы, милый друг, кончили курс только в прошлом году, еще молоды и бодры, а мне тридцать пять. Я имею право вам советовать. Не женитесь вы ни на еврейках, ни на психопатках, ни на синих чулках, а выбирайте себе что-нибудь заурядное, серенькое, без ярких красок, без лишних звуков. Вообще всю жизнь стройте по шаблону. Чем серее и монотоннее фон, тем лучше. Голубчик, не воюйте вы в одиночку с тысячами, не сражайтесь с мельницами, не бейтесь лбом о стены... Да храпит вас бог от всевозможных рациональных хозяйств, необыкновенных школ, горячих речей... Запритесь себе в свою раковину и делайте свое маленькое, богом данное дело... Это теплее, честнее и здоровее. А жизнь, которую я пережил, - как ока утомительна! Ах, как утомительна!.. Сколько ошибок, несправедливостей, сколько нелепого... (Увидев графа, раздраженно.) Всегда ты, дядя, перед глазами вертишься, не даешь поговорить наедине!
Шабельский (плачущим голосом). А, черт меня возьми, нигде приюта нет! (Вскакивает и идет в дом.)
Иванов (кричит ему вслед). Ну, виноват, виноват! (Львову.) За что я его обидел? Пет, я решительно развинтился. Надо будет с собою что-нибудь сделать. Надо...
Львов (волнуясь). Николай Алексеевич, я выслушал вас и... и, простите, буду говорить прямо, без обиняков. В вашем голосе, в вашей интонации, не говоря уж о словах, столько бездушного эгоизма, столько холодного бессердечия... Близкий вам человек погибает оттого, что он вам близок, дни его сочтены, а вы... вы можете не любить, ходить, давать советы, рисоваться... Не могу я вам высказать, нет у меня дара слова, но... по вы мне глубоко несимпатичны!..
Иванов. Может быть, может быть... Вам со стороны виднее. Очень возможно, что вы меня понимаете... Вероятно, я очень, очень виноват... (Прислушивается.) Кажется, лошадей подали. Пойду одеваться... (Идет к дому и останавливается.) Вы, доктор, не любите меня и не скрываете этого. Это делает честь вашему сердцу... (Уходит в дом.)
Львов (один). Проклятый характер... Опять упустил случай и не поговорил с ним как следует... Не могу говорить с ним хладнокровно! Едва раскрою рот и скажу одно слово, как у меня вот тут (показывает на грудь) начинает душить, переворачиваться, и язык прилипает к горлу. Ненавижу этого Тартюфа, возвышенного мошенника, всею душой... Вот уезжает... У несчастной жены все счастье в том, чтобы он был возле нее, она дышит им, умоляет его провести с нею хоть один вечер, а он... он не может... Ему, видите ли, дома душно и тесно. Если он хоть один вечер проведет дома, то с тоски пулю себе пустит в лоб. Бедный... ему нужен простор, чтобы затеять какую-нибудь новую подлость... О, я знаю, зачем ты каждый вечер ездишь к этим Лебедевым! Знаю!
VI
Львов, Иванов (в шляпе и пальто), Шабельский и Анна Петровна.
