Тем не менее мы любили друг друга, как редкие братья. О, как восхищался я им! Он был моим идеалом и часто героем моих фантазий. Несмотря на свою положительность и благоразумие, он понимал меня, мою кельтскую мечтательность, ту боязливую замкнутость, которая служит щитом впечатлительной душе, и со свойственной ему чуткостью оберегал и ободрял меня. Он был таким сверкающим, чарующим; он согревал, как весеннее солнце, и освежал, как горный утренний ветер. Он казался мне совершенством ― нежность, остроумие, энтузиазм, привлекательность и красота юного бога, все очарование мужественности жило в моем брате.
Так мы росли в этом западном горном краю, и жизнь наша была чиста и сладостна. Я никогда не бывал дальше маленького городка, где мы продавали на рынке наших овец. Мать управляла имением до тех пор, пока Гарри не подрос и не взялся за это с энергией и настойчивостью, которые приводили в восторг каждого. Мне кажется, что моя маленькая мама немножко благоговела перед пылким, талантливым и деятельным братом. Ей также была свойственна задумчивая мечтательность, которая делала ее прекрасной в моих глазах, да и в действительности она была на редкость хороша собой. Особенно запечатлелся в моей памяти нежный цвет ее лица и глаз, синих, как темные васильки; она была не очень мужественна и находила большую поддержку в религии. Ее прелестный нежный рот имел удивительно ласковое выражение; я никогда не видал ее сердитой: всегда кроткой, ласковой, улыбающейся.
Итак, мы были идеальной семьей: Гарри ― высокий, светлый, привлекательный, я сам ― темный, мечтательный, молчаливый, и между нами, связывая нас узами любви и дружбы, ― наша ласковая, нежная мама.
Глава II
Так ясно и безмятежно протекали дни моей юности. Я оставался все тем же мечтателем и лентяем. Целые дни я бродил с ружьем по болоту, удил форелей в пенистых водах ручья или жадно читал в библиотеке. Я поглощал большей частью рассказы о путешествиях и различных приключениях. Стивенсон покорил мое воображение. Я твердо решил в будущем отправиться на поиски дальних островов, и с этой минуты жизнь моя совершенно изменилась. Девственные прерии манили меня. Шелест гигантских пиний отдавался в моем сердце, но сильнее всего было влечение к тем блаженным островам, где нет забот, где все полно солнечного света и песнопений, где цветет вечное лето.
В то время маме пришлось, наверное, немало беспокоиться о моем будущем. Гарри был теперь молодым хозяином, я же оставался по-прежнему лентяем, бездельником, обузой в хозяйстве. Наконец я сказал ей, что хотел бы уехать за границу и этим как будто сразу разрешил большое затруднение. Мы вспомнили о двоюродном брате, очень успешно занимавшемся разведением овец в долине Саскачевана. Было решено, что я поселюсь у него в качестве ученика и, подучившись, обзаведусь собственным хозяйством. Можно легко представить себе, что, соглашаясь на эти условия, я твердо решил в душе взять судьбу в собственные руки, как только доберусь до Нового Света.
Мне будет памятен пасмурный день в Глазго и туманный ландшафт, мелькавший сквозь залитые дождем стекла вагона. Я находился в необыкновенно приподнятом состоянии. Большой дымный город наполнил меня изумлением (близким к страху). Я никогда не представлял себе такой толпы, таких домов, такой сутолоки. Мы втроем, мама, Гарри и я, блуждали и дивились в течение трех дней. Люди оглядывали нас с любопытством, порой с восхищением, ибо наши щеки пылали деревенским здоровьем, а глаза были ясны, как июньские небеса. Особенно Гарри ― высокий, белокурый, красивый, всюду привлекал любопытные взгляды. Когда же приблизился час моего отъезда, уныние охватило нас.
Не буду останавливаться на нашем прощании. Если я и предался малодушному горю, нужно помнить, что я до сих пор никогда не покидал еще дома. К тому же я был еще юн, и эти двое были всем для меня. Мама отказалась от попыток сохранить мужество и смешивала свои слезы с моими. Одному Гарри еще удавалось сохранить немного бодрости. Увы! Все мое возбуждение исчезло, и вместо него мной овладело сознание вины, недостойного бегства, и непреодолимая печаль охватила меня.
― Не плачь, милая мама, ― говорил я, ― я вернусь опять через три года.
― Я уверена в этом, мой мальчик, уверена.
Она посмотрела на меня с бесконечной грустью, и сердце мое внезапно дрогнуло от ужасного предчувствия, что я никогда больше не увижу ее.
Гарри был бледен и спокоен, но я видел, что он глубоко взволнован.
― Этоль, ― сказал он, ― если ты когда-нибудь будешь иметь во мне нужду, дай мне только знать. Я приеду, как бы ни был далек и труден путь.
Я оторвался от них и взобрался на пароход. Когда я оглянулся назад, их уже не было, но сквозь серый туман ко мне, казалось, доносился еще крик душевной боли и невозвратимой утраты.
Глава III
Была ранняя осень, когда я, стоя по колено в вереске Гленджайля, жадно всматривался в серое море. Прошел лишь месяц, и я очутился, одинокий и бездомный, на берегу, у маяка в Сан-Франциско, глядя на сердитые волны другого океана. Такова романтика судьбы.
Отправленный, так сказать, к своему кузену-овцеводу, я почувствовал, высадившись в чужой стране, очень мало склонности к своему новому призванию. Мой ум, напитанный книжными вымыслами, жаждал более широкой деятельности. Я положительно бредил приключениями. Ехать вперед наудачу, сталкиваться с явной опасностью, чувствовать дубинку судьбы, бродяжничать, голодать, спать под звездами ― это была все та же упорная ребяческая мечта, укрепившаяся теперь в мужчине, и она заставила меня втолкнуться в трагический хоровод. Но я был не в силах подавить эту мечту. Слишком силен был во мне цыганский дух. Здоровье и молодость кипели в моих жилах. Несколько потерянных лет, говорил я себе, не могут иметь значения. А тут были Стивенсон и его волшебные острова, манившие меня.
И вот я очутился один на скалистом берегу, с тысячью впечатлений, теснившихся в голове. Здесь был длинный путь по железной дороге с его необычайными картинами: суровые фермы, мрачные леса, сверкающие озера, которые могли бы затопить всю мою родину, унылые равнины, горы, упиравшиеся в небо, благоговейный трепет пустыни. Наконец, солнечный рай ― Калифорния.
Я прожил неделю чудес, о каких никогда не мечтал, и находился теперь у самого престола Запада. О, что это была за страна, что за народ! Властолюбивый дух надменного Запада смягчался в нем чарами Востока и волшебством Древней Испании. Сан-Франциско! Множество наречий звенели на его улицах, множество рас ютились в его переулках. Он пригревал на своей груди детей старых седых наций и наделял их своим стремительным, изобретательным духом, полным гордого сознания прежних достижений и веры в славное будущее.
