— Сэра Джона, — разливался Уилсон, — очень любили мы все.
Бартоломью не верил ушам. Уилсон сопротивлялся почти каждому начинанию сэра Джона и не раз покидал обеденный зал, багровый от бессильной злобы, когда тот играючи сокрушал любые его доводы своей спокойной логикой.
— Это тяжкая утрата для нас, — продолжал Уилсон, скорбно глядя на то, как Кинрик зарывает могилу.
— Только не для тебя! — пробормотал новый преподаватель философии Жиль Абиньи так тихо, что лишь Бартоломью расслышал его. — Слишком много ты можешь получить теперь.
— Да помилует Господь его душу, — продолжал Уилсон, — и да простит ему его заблуждения.
Бартоломью почувствовал, что закипает от гнева. Он спрятал стиснутые кулаки под коротким плащом, чтобы не выдать студентам своей ярости, и обернулся посмотреть на реакцию остальных профессоров. Взгляд Абиньи был исполнен неприкрытой злости, а брат Майкл наблюдал за происходящим с сардонической усмешкой. Остальные богословы, отец Уильям и отец Элфрит, сохраняли непроницаемый вид. Бартоломью знал, что Элфрит недолюбливает Уилсона, но слишком благоразумен, чтобы открыто выказывать неприязнь. Уильям, который неоднократно поддерживал Уилсона в его противостоянии с сэром Джоном, невозмутимо слушал оратора. Последние два профессора, Роджер Элкот и Роберт Суинфорд, преподававшие предметы квадривиума,[2] при словах Уилсона кивнули.
Слуги почти закончили зарывать могилу. Пронизывающий ветер с изморосью завывал в деревьях, где-то свиристела одинокая птица. Уилсон продолжал разливаться в расхожих похвалах, славя человека, которого никогда не любил и не уважал. Бартоломью круто развернулся и зашагал прочь. За спиной у него Уилсон на миг запнулся, однако тут же продолжил еще громче прежнего, чтобы ветер донес его словеса до уходящего Бартоломью.
— Да не оставит Господь наш колледж своею милостью и да направит нас во всех наших делах.
Бартоломью позволил себе с отвращением фыркнуть. Надо полагать, в представлении Уилсона божественная десница, направляющая их во всех делах, должна была сделать его, Уилсона, следующим мастером. За спиной Бартоломью послышались торопливые шаги, и он не удивился, увидев, что Жиль Абиньи последовал его примеру и покинул собрание.
— Нам несдобровать, Мэтт, — ухмыльнулся он в сторону Бартоломью. — Уйти в самый разгар тщательно отрепетированной речи мастера Уилсона!
— Пока еще не мастера, — возразил Бартоломью. — Хотя, надо думать, этого осталось ждать не больше недели.
Они выбрались на дорогу и остановились счистить с башмаков липкую грязь. Дождь усилился, и Бартоломью чувствовал, как по спине у него течет вода. Он оглянулся на поле и увидел, что Уилсон ведет процессию обратно в колледж. Абиньи взял его за руку.
— Я вымок и продрог. Может, Хью Стэплтон из пансиона[3] Бенета[4] угостит нас завтраком? Что мне сейчас нужно, так это горячий очаг и стаканчик крепкого вина. — Он склонился ближе. — Наша жизнь в Майкл-хаузе скоро переменится так, как нам и не снилось — если нас вообще там оставят. Давай в полной мере насладимся волей, пока мы ее не потеряли.
Он потянул Бартоломью за рукав, увлекая его по Хай-стрит к пансиону Бенета. Тот на миг задумался, прежде чем последовать за коллегой. Позади них процессия с Уилсоном во главе тянулась сквозь городские ворота обратно в Майкл-хауз. При виде того, как Бартоломью с Абиньи исчезли за дверями пансиона, Уилсон поджал губы: он был не из тех, кто забывает о своей оскорбленной гордости.
В полном согласии с предсказанием Бартоломью, не прошло и недели после похорон сэра Джона, и Уилсон был назначен на должность нового мастера колледжа Святого Михаила — Майкл-хауза. Студенты, коммонеры и слуги собрались посмотреть, как восемь профессоров один за другим входят в зал, чтобы начать процедуру избрания нового мастера. Согласно уставу колледжа, мастера утверждал канцлер,[5] который выбирал из двух кандидатов, предложенных профессорами. Бартоломью сидел за длинным столом, лениво вертя в пальцах щепку, пока его коллеги спорили. За Уилсона выступали Элкот, Суинфорд и отец Уильям. Бартоломью, брат Майкл и Абиньи хотели, чтобы вторым кандидатом стал отец Элфрит, но Бартоломью знал, кого из двоих выберет канцлер, и не хотел ввязываться в спор, в котором заведомо не мог победить. В конце концов Элфрит, понимая, что противостояние приведет колледж к расколу, исцелить который будет не под силу ни Уилсону, ни ему самому, снял свою кандидатуру. Элкот предложил себя на его место, но ни одна сторона его не поддержала.
Канцлер выбрал Уилсона, и тот немедленно принялся проводить свою линию: «исключил» троих студентов за игру в кости в воскресенье, уволил пивовара за пьянство и постановил, что все профессора, коммонеры и студенты по воскресеньям обязаны носить исключительно черное. Бартоломью вынужден был ссудить нескольким самым бедным своим ученикам деньги, чтобы те смогли обзавестись черными костюмами, поскольку собственная их одежда была сшита из дешевой бурой домотканой шерсти, более ноской и менее маркой, нежели элегантная черная.
Утро вступления Уилсона в должность выдалось ясное и погожее, хотя, судя по шуму и взволнованным голосам в кухне, большинство слуг всю ночь провели на ногах. Бартоломью встал на заре и облачился в церемониальную алую мантию доктора университета. После этого он снова уселся на кровать и стал невесело смотреть на двор за окном. Триместр еще не начался, и студентов в колледже жило всего пятнадцать, но свою малочисленность они компенсировали возбужденными возгласами и беготней. Сквозь изящные арочные окна напротив он видел отца Уильяма и отца Элфрита, которые пытались их утихомирить. Бартоломью неохотно вышел на утоптанный земляной двор и направился в зал на завтрак, который наспех подали и без того явно сбивавшиеся с ног слуги.
Сама церемония введения в должность была пышной и помпезной. Облаченный в роскошную мантию из пурпурного бархата, отороченную мехом, и свой черный плащ поверх нее, Уилсон торжествующе прошествовал по Кембриджу, щедро оделяя горожан мелкими монетками. Стайка чумазых сорванцов увязалась за процессией, выкрикивая насмешки, а кое-кто из горожан с отвращением плевался. Уилсон не обращал внимания ни на тех, ни на других, и на протяжении всей нескончаемой церемонии в Майкл-хаузе, которая велась на латыни и на которой он клялся соблюдать устав и правила колледжа, он едва сдерживал самодовольную радость, от которой так и расплывалось его лицо.
Присутствовали многие влиятельные лица как от университета, так и от города. Епископ Илийский[6] наблюдал за церемонией с безразлично-скучающим видом, а канцлер и шериф время от времени перешептывались. Они держались вместе, щеголяя яркими красками и дороговизной нарядов. Бартоломью заметил Томаса Экстона, самого известного городского врача, облаченного в мантию из плотного голубого шелка, в окружении несметного выводка своих отпрысков. Рядом с ним стоял зять Бартоломью, сэр Освальд Стэнмор, который владел поместьем к югу от Кембриджа и сколотил состояние на торговле шерстью. По сторонам от него расположились его младший брат Стивен и сестра Бартоломью, Эдит.
Жиль Абиньи присутствовать отказался, сославшись на то, что им с Хью Стэплтоном, принципалом[7] пансиона Бенета, нужно подготовиться к диспуту.[8] Брат Майкл выказывал свое неодобрительное отношение к Уилсону, громко бурча на протяжении всей церемонии и заливаясь кашлем, по всей видимости неудержимым, в те моменты, когда надлежало соблюдать тишину. Бартоломью делал все, что было положено, но без энтузиазма, мысли его то и дело возвращались обратно к сэру Джону.
Бартоломью посмотрел на пышно наряженного Уилсона, восседавшего в громадном деревянном кресле во главе высокого стола в зале Майкл-хауза, и внезапно его охватила злость на сэра Джона. Мастер так много сделал, чтобы положить конец давнишним распрям между городом и университетом, а его слава блестящего адвоката и вдохновенного преподавателя привлекла в колледж лучших студентов. Делом всей его жизни была книга, разъясняющая студентам многочисленные тонкости английского права, — книга, которая так и осталась лежать неоконченной в его покоях. Дела сэра Джона и вверенного его попечению колледжа обстояли вполне благополучно, так почему же он покончил с собой?
Бартоломью, отец Элфрит и Роберт Суинфорд обедали с сэром Джоном вечером накануне его смерти. Он пребывал в превосходном расположении духа, рвался приступить к следующему разделу своей книги и с нетерпением ожидал проповеди, которую он был приглашен прочитать в университетской церкви. Примерно в восемь Бартоломью и остальные гости покинули сэра Джона. Кинрик заметил, как почти сразу же после этого мастер вышел из колледжа; он стал последним, кто видел сэра Джона живым. На следующее утро тело сэра Джона обнаружили в водяном колесе.
