Вельможа. Об этом также говоришь мой сочинитель. Он описывает людей, занимавших места не по заслугам и достоинствам, как овец на привязи. Каждый секретарь, каждый подьячий вертел таким человеком, как пешкою.
Судья. Иначе и быть не может.
Молодая дама. А что ж говорит ваш сочинитель о женщинах?
Вельможа. Он говорить, что наши прабабушки любили слишком наряжаться.
Молодая дама. Это не беда.
Вельможа. Беда та, что знатные и богатые дамы ничего более не делали, как разъезжали целое утро по модным магазинам и брали в долг модные тряпки, за которые бедные мужья должны были платить, занимая деньги под залог имения, что эти дамы не занимались хозяйством, поверяли детей и даже дочерей на руки наемников и наёмниц, и более думали о своих чепцах и шляпках, нежели о головах и сердцах своих детей. Сочинитель жестоко вопиет, что дамы не хотели и даже не умели читать и писать по-русски…
Молодая дама. Полноте, полноте, это ужасно. Я не верю вашему сочинителю.
Вельможа. И я вам не ручаюсь за правду, но говорю, что написано.
Придворный. Если б в наше время девица знатной фамилии не знала совершенно своего языка, не умела распоряжаться домом, и не знала отечественной истории и словесности, так же хорошо, как женских рукоделий, то я уверен, что она не нашла бы себе мужа, хотя б имела в приданое биллион империалов. Всякий честный человек отказался бы от руки и от денег ради стыда!
Молодая и пожилая дамы вместе. Без сомнения!
Журналист. Нет ли чего там и для нашей братии?
Вельможа. И очень много. Автор говорит, что в его время многие журналисты брались в обозрениях словесности судить о своих собратьях, и руководствуясь личностями, старались унижать их неоспоримые достоинства резкими, безграмотными приговорами…
Судья (прерывая). Но это противно законам: никто не может быть судьёй в своём деле, не зная его совершенно.
Вельможа. Автор жалуется, что во многих журналах пристрастие доходило до такой степени, что если лучшую книгу похвалили в одном журнале, то в другом нарочно бранили ее, из одной ненависти к сопернику журналисту. Сочинитель более всего негодует на то, что некоторые журналисты позволяли мальчишкам и школьникам печатать в своих листках безграмотные суждения и злобные приговоры о произведениях людей, заслуживших уважаете публики. Наконец, он говорит, что в его время весьма мало было хороших журналов.
Журналист. Иначе и быть не могло, если наши братья позволяли школьникам умничать в своих листках, и если (что во сто крат хуже) мальчики брались за ремесло журналиста, требующее опытности, и — смело сказать, добросовестности…
Вельможа. Не стыдитесь досказать: и познаний.
Придворный. Но если ваш сочинитель вооружался против всех злоупотреблений, а особенно против безграмотных юношей, то, верно, его ужасно бранили в журналах.
Библиограф. Без всякого сомнения: это участь каждого критика, каждого комического и сатирического писателя.
Молодая дама. Мне жаль этого бедного сочинителя! Но нельзя ли узнать, как он, бедняжка, воевал на литературном поприще?
Антикварий. Порывшись в книгах, конечно, можно все найти, но наизусть кто вспомнить эти дрязги?
Библиограф. Это весьма легко отыскать в биографическом Словарь Русской Словесности. (Подходит к шкафу и, оборачиваясь к вельможе, говорит). Как бишь называется ваш сочинитель?
Вельможа. Ф. Булгарин.
Библиограф. Вот литера Б. Ну, слава Богу, нашёл. (Смотря в книгу, говорит). Но он сам издавал журнал. Этот сочинитель даже сильно критиковала безграмотных сочинителей своего века, а особенно дурных стихоплётов. За то доставалось и ему. Тут именно сказано, что лишь только его «Сочинения» вышли в свет, то на них накинулись неучи-критики, как вороны на спящего ястреба, и обругали не на живот, а на смерть!
Молодая дама. А он, бедняжка, что же делал? Верно, грустил.
Библиограф (продолжая смотреть в книгу). Ни мало. Публика догадалась о причине критик и, не внимая им, раскупила книги, а сочинитель смеялся от чистого сердца уловкам своих противников, и радовался, что его критики вооружены были тупыми перьями, которые они обмакивали в желчь, а не в чернила, так, что каждый это ясно видел, как чёрное на белом. Так сказано в его биографии.
Молодая дама. От того-то сочинитель так полон лицом, что он не сердился на критиков, а смеялся.
Вельможа. А как назывались его критики? Нет ли этих имён теперь на Парнасе.
Библиограф. Об именах критиков не упомянуто.
Журналист. Утонули в Лете, в пучине забвения!
Молодая дама. Вечная память! — Вот и хорошо, что сочинитель не сердился.
Вельможа. Но наша братия на него, верно, также сердилась, по крайней мере, столько, как и критикованные им стихотворцы. Он нападает на тех вельмож, которые не покровительствовали отечественных дарований и словесности, не читали русских книг, и большую часть времени употребляли на искательство, а деньги на балы, обеды, а от того огромные суммы денег и целые имения испарялись в кастрюлях без пользы, без славы. Он бранит знатных, которые окружали себя чужеземцами-шутами, иностранными актерами, странствующими чужеземными писаками, а на отечественных авторов и художников и смотреть не хотели, бегали, как от заражённых чумой. Эти знатные принимали соотечественников в своих домах по чинам, по богатству, по связям, а не по уму, и одним иностранцам доступ был свободен. О, мой сочинитель неумолим!
Поэт. Спасибо Сочинителю!
Молодая дама. Нельзя ли найти имён вельмож, которые давали балы и обеды в XIX веке? И нет ли знатных фамилий?
Антикварий. Я вам могу сказать без справок, словами г-на журналиста: утонули в Лете. — Впрочем, виноват, некоторые имена всплыли наверх: нам известны граф Александр Сергеевич Строганов[2], граф Николай Петрович Румянцев[3] и ещё некоторые — они покровительствовали учёным, литераторам и художникам и любили собирать их у себя.
Вельможа. Странно. Какая приятность могла быть в обществе без людей с талантами! В наше время этому трудно поверить.
Журналист. Извините, мне должно идти в типографию. Завтра выходит мой листок. Позвольте взять с собою книжки.
Вельможа. Извольте.
Журналист уходит, а к хозяину подходит из толпы один из гостей.
Купец. Я получил письмо из Одессы, что англичане, американцы и турки закупили почти все наше крымское, донское, подольское и грузинское виноградное вино — теперь опасаются, что нельзя будет прислать много русского вина в столицы, к Святой неделе.
Вельможа. Не бойтесь: у нас в столице большие запасы русских вин. Но что делать с иностранцами, когда они предпочитают русские произведения всем прочим? Вы читали отчёт северных портовых таможен, за прошлый 2027 год?
Купец. Без сомнения. Не взирая на множество суконных и полотняных фабрик, требования на русские сукна, тонкие полотна и батисты были так велики, что нельзя было их удовлетворишь, и я опасаюсь, чтобы недостаток товаров для вывоза не заставил иностранцев искать их далее.
Помещик. Какой вы трусливый! Ни одно государство в мире не может прокормить столько овец, как Россия в Сибири, и ни один народ не может свить столько льну и пеньки, как мы, в средней нашей полосе. Не подлежишь спору и сомнению, что чем животное ближе к северу, тем шерсть его тоньше, мягче и, так сказать, пушистее, следовательно, наши тонкошёрстные породы овец и коз нигде не могут существовать, потому что нигде нет сибирских степей. Наши полотняные фабрики доведены до совершенства, а лён и пенька наши природные растения. Минеральные краски наши и наш червец[4] предпочитаются всем прочим. Не бойтесь: торговля в наших руках по натуре вещей. Например: где в состоянии выделывать такие шали как в России?
Купец. О доброте наших товаров я не спорю — но мы не можем удовлетворять все требования, и вот это беспокоит меня.
Вельможа. Успокоитесь: фабрики и мануфактуры беспрестанно размножаются. А помните ли вы, сколько русских купеческих кораблей с грузом было в море в прошлом году?
Купец. В отчёте сказано, что кораблей, построенных в русских портах, принадлежащих природным русским, с русскими экипажами было во всех морях только 15,000.
Вельможа. Это не много.
Помещик. Да, в прошлом году было более.
Инженер. От того, что в нынешнем году употреблено было много купеческих кораблей для перевозки целых скал порфира[5] с острова Гохланда[6]. Эти корабли не вошли в счёт коммерческий.
