Один за другим под огнем неприятельской эскадры вышли из строя флагманский броненосец «Суворов», за ним «Ослябя», за ним «Александр III».
За головного остался сильно поврежденный «Бородино».
Казалось, отмечал в своей хронике писатель А.С.Новиков-Прибой, на броненосец обрушились удары тысячепудовых молотов. Он сразу запылал, как деревенская изба. Едкий кислый дым, смешанный с пороховыми газами, через вентиляцию проникал даже в нижние отделения. Марсовой Семен Юшин, работая у орудия, не успевал откашливаться. На глазах Семена убило осколком поручика Беннигсена. Когда с трапа сбежал встрепанный сигнальщик и бешено заорал: «Где офицеры?», Юшин так же бешено заорал в ответ: «Вот браток, валяется один мертвый! А что?» – «Наверху из строевого начальства никого не осталось! Ищем хоть каких-нибудь офицеров по всем отделениям. Либо убиты, либо ранены. Некому командовать кораблем».
Когда орудие отказало, Юшин бросился наверх.
Пробегая мимо каюты старшего офицера, он испуганно остановился.
Старший офицер Макаров однажды остановил Семена и ласково сказал: «Не нравится мне, матрос, что бодрости в тебе много». Но вообще о старшем офицере ничего особенно плохого Семен не думал и был испуган, увидев его каюту. Наружная переборка была снесена. Не входя в каюту, Семен видел стол и диваны и стоявший на столе пустой поднос, все с подноса смело взрывом. Прямо у ног Семена валялся оранжевый апельсин. Схватив его, Семен с жадностью вонзил в него зубы. Кожура горчила, но Семен совершенно не чувствовал горечи.
Потом он вскарабкался на верхнюю палубу.
Тяжко содрогаясь от попадающих в него крупнокалиберных снарядов, «Бородино» продолжал вести за собой эскадру, но огонь его заметно слабел. Пока работали машины, броненосец шел по румбу, заложенному последним живым офицером, а значит, вся эскадра, несмотря на то, что на других русских кораблях были еще живы их капитаны и даже три адмирала, все это время плелась за пылающим кораблем вслепую. Понятно, что так обстояло дело и в те часы, когда эскадру вели «Суворов», и «Ослябя», и «Александр III». Да и как могло быть иначе, если задолго до боя командующий 2-й Тихоокеанской эскадрой адмирал Рожественский отдал категорический приказ: при выходе из строя головного корабля эскадру ведет следующий мателот.
«Спасайся!.. Спасайся!..»
Не понимая, что происходит, не видя людей, кричащих столь отчаянно, марсовой Юшин, похолодев, бросился к трапу, ведущему на палубу.
С грохотом сверкнула ослепительная молния.
Юшина подбросило вверх, потом ударило плечом и боком о палубу.
Вскочив, он увидел у своих ног оторванную человеческую голову. Со страхом он вскинул руки, не понимая – его это голова или чужая. Оторванная голова странно подмигивала, только тогда Юшин сообразно что голова все же чужая. Орудия на палубе были раз биты, вылетели из цапф, жадный огонь стремительно рвался к груде патронов, недавно поднятых из погреба. Кто-то невидимый крикнул из дыма: «Беги, браток, до кормы! Зови на помощь людей!»
Пробираться по горящему кораблю оказалось невероятно трудно.
На каждом шагу валялись куски разодранного бесформенного железа, опрокинутые, разбитые взрывами переборки. В нелепых позах застыли в переходах трупы. Пороховыми газами разъедало слезящиеся глаза. Семен никак не мог понять, где находится. Потом догадался: на батарейной палубе. Живых людей он нигде не видел и содрогнулся от мысли, что, возможно, остался на броненосце совсем один.
Выскочив на срез, поднялся на верхнюю палубу.
Смеркалось.
Крен на правый борт увеличился.
Мачты броненосца давно снесло, дымовые трубы едва держались, кормовой мостик опрокинуло взрывом. По правому траверзу от «Бородино» еле просматривался сквозь дым и мглу взметаемых в воздух брызг и осколков броненосец «Орел», весь с носа до кормы окутанный черным ужасным дымом.
В немой оторопи Юшин бросился обратно в носовой каземат, но никого там не нашел. Понимая, что происходит что-то не то (не должна была вся русская эскадра тащиться за мертвым, в сущности, кораблем), он снова вскарабкался на верхнюю палубу. В этот миг «Бородино» страшно содрогнулся от нескольких прямых попаданий и повалился на правый борт. В открытые орудийные порты хлынула ледяная вода и на какое-то время Семен Юшин потерял сознание.
Очнулся он от холода.
Прямо перед Семеном над вспененной качающейся водой чудовищным ослизлым горбом возвышалось мрачное днище перевернувшегося броненосца. Бинты работали, вода бурлила, тут и там мелькали головы моряков. Кто-то сумел вскарабкаться на мрачный горб днища и протянул руку Юшину, но случайной волной его отнесло в сторону.
Как в страшном сне, Семен видел идущие сквозь сгущающийся сумрак пылающие русские броненосцы.
Грохотало небо, грохотал пролив. Огненные смерчи вставали над кораблями. К волнам прилипали клочья серого дыма, раскачиваясь вместе с ними. «Николай I» вдруг увеличил ход, пытаясь встать во главе эскадры. За ним шли, объятые, как и он, огнем броненосцы «Апраксин», «Сенявин», «Ушаков», «Сисой Великий» и «Наварин». Последним сквозь сумрак прошел вдали крейсер «Нахимов», странно безмолвный, совершенно прекративший стрельбу, получивший значительные повреждения, а потому так сильно отставший от эскадры.
Вцепившись в случайные обломки рангоута, Юшин жадно всматривался в сумерки. Холодные волны швыряли его то вниз, то вверх. Ему казалось, что он видит над собой свет. Этот неясный свет трепетал, как пламя свечи или, скорее, как бледный факел, над замерзшим зимним болотом. Мелькнула даже мысль, что это подошел к месту боя госпитальный транспорт, но вынырнули из тьмы быстрые черные тени, спугнули видение.
В час ночи, сказано в хронике А.С.Новикова-Прибоя, команда японского миноносца выловила из воды голого человека. Этим человеком оказался марсовой Семен Юшин. Из девятисот человек экипажа броненосца «Бородино» в живых остался он один.
2. Моя маленькая сладкая сука
Японский плен не повлиял на характер Юшина.
Б лагере для военнопленных Семен подружился с баталером Новиковым, будущим писателем А.С.Новиковым-Прибоем. Он подробно рассказал баталеру все, что происходило с ним на броненосце «Бородино». Даже про одиночество на пустом горящем корабле, даже про оранжевый апельсин, подобранный в каюте старшего офицера, рассказал. Умолчал только о странном болотном свете, привидевшемся ему над Цусимским проливом.
В хронике А.С.Новикова-Прибоя глава «Человек, возвращенный могилой» заканчивалась так:
«Неожиданно Юшин увидел, как черная даль засверкала молниями орудий, прорезалась лучами прожекторов, и послышались удары, от которых содрогалась ночь. Неужели эскадра повернула обратно? Багровые вспышки приближались. Вскоре мимо Юшина, в двух – трех кабельтовых от него, по взрытой поверхности моря в беспорядке проползли какие-то бесформенные тени. Он задергался, завопил, а черные тени, грохоча раскатами артиллерийского огня, уходили от него все дальше, в темную страшную неизвестность».
Как видим, о странном свете, привидевшемся марсовому Юшину, А.С.Новиков-Прибой действительно ни словом не упомянул, хотя слыл писателем, стремящимся к точности.
Наступила осень.
В августе Россия заключила мир с Японией, но с отправкой военнопленных по домам ответственные русские чиновники медлили. Им не хотелось вливать столько прошедших огонь и воду людей в ширившееся революционное движение. Правда, из городка Кумамоту, где располагались лагеря для военнопленных, русских матросов и офицеров перевезли в портовый город Нагасаки – сюда за ними должен был прийти пароход Добровольного флота «Владимир». Семен подсчитал, что в октябре 1904 года он отправился в поход на восток – наказать микадо за его неуважение к русскому флагу, и вот только сейчас, в январе 1906 года, собирается вернуться, – прошло немало, прямо скажем, немало времени. Ужасы Цусимского боя в голове Семена несколько померкли, к тому же правительство России выдало морякам береговое жалованье, а также морское довольствие. Время, проведенное в плену, всем морякам было зачтено как плавание. В придачу к этому каждый получил дубленый полушубок, папаху и валенки. Папаху и валенки Семен Юшин пропил сразу, но дубленый полушубок почему-то хранил.
И растрачивать деньги не торопился.
Деньги были хорошие, нет слов. Ни до, ни после Семен таких денег уже никогда не видал. В России он собирался уволиться с флота, купить в деревне добротный дом и корову. Ну, а дальше поживем-посмотрим, осторожно думал он, раз Господь в бою уберег, значит, и потом не обидит.
Все, наверное, так бы и получилось, но однажды на островке Катабоко, защищающем бухту Нагасаки от свежих морских ветров, хорошо поддавший баталер Новиков затащил Семена в маленькую японскую деревеньку Иноса, хорошо известную всем русским морякам. За много лет до войны русское правительство купило кусок неуютной скалистой земли, на котором был возведен целый городок – шлюпочный сарай, поделочные мастерские, госпиталь, прекрасное здание морского собрания, где офицеры, а иногда нижние чины (в знак особого поощрения) могли сразиться в бильярд или посидеть в библиотеке. Рядом, в недорогой гостинице «Нева», можно было снять проститутку. На узких улочках деревеньки Иноса постоянно раздавалась русская, японская, английская, китайская, даже голландская речь. Такое детальное знакомство с деревенькой Иноса закончилось для Семена тем, что он раз и навсегда всем своим молодым горячим сердцем влюбился во французскую проститутку Жанну. А чего другого можно было ожидать от русского моряка, совсем недавно всплывшего из морской могилы?
