alt="" src="images/i_003.jpg"/> 
  «Наступил наш юбилейный год…»
    Наступил наш юбилейный год…
 Мы его отпразднуем однажды.
 В день, когда последний снег сойдет
 И пробьется к свету первый ландыш.
   Юбилей – заветное число.
 Грусть и радость – на одной странице.
 Грустно потому, что все прошло.
 Радостно, поскольку все продлится.
   Но велик любви моей запас.
 И судьба не обойдет нас чашей.
 Все былое – остается в нас.
 Все проходит – заново начавшись.
      «Нас с тобой венчал Иерусалим…»
    Нас с тобой венчал Иерусалим.
 И пока ты рядом – жизнь неповторима.
 Признаюсь в любви Иерусалиму,
 Потому что здесь и я любим.
   Этот город, как великий дар,
 Принял я в свою судьбу и память.
 И пока его улыбка с нами,
 Мне не страшен никакой удар.
   Мне не страшно встретиться с бедой,
 Лишь бы ты была со мною рядом.
 Лишь бы город доброты не прятал, —
 Наше счастье под его Звездой.
   Мы с тобою до последних дней
 Под охраной города Святого.
 Я хочу в тебя влюбиться снова,
 Хоть нельзя уже любить сильней.
   Мир тебе, Святой Иерусалим,
 Озаривший светом наши души.
   И пока ты рядом —
 День грядущий,
 Как твой взгляд, вовек неповторим.
  1997. Иерусалим
    «На скалах растут оливы…»
    На скалах растут оливы.
 На камне цветут цветы.
 Живут средь камней олимы[1],
 Как рядом со мною – ты.
   Я твой нареченный камень,
 Крутой и надежный грунт.
 Попробуй меня руками —
 Почувствуешь, как я груб.
   Но весь я пророс цветами.
 И нежностью их пророс.
 Со мной тебе легче станет
 В минуты ветров и гроз.
   Я твой нареченный камень,
 Согретый огнем любви.
 Когда же мы в бездну канем,
 Ты вновь меня позови.
  1998. Иерусалим
     «Я лишь теперь, на склоне лет…»
   Марине
    Я лишь теперь, на склоне лет,
 Истосковался о минувшем.
 Но к прошлому возврата нет,
 Как нет покоя нашим душам.
   Да и какой сейчас покой,
 Когда в нас каждый миг тревожен.
 Несправедливостью людской
 Он в нас безжалостно низложен.
   Прости, что столько долгих лет
 Мы жили на широтах разных.
 Но ты была во мне, как свет,
 Не дав душе моей угаснуть.
   И как бы ни были круты
 Мои дороги, чья-то ярость, —
 Я помнил – есть на свете ты.
 И все плохое забывалось.
  1993
     «Я не знаю, много ль мне осталось…»
   Наташе
    Я не знаю, много ль мне осталось…
 Знаю – долгой не бывает старость.
   Впрочем, сколько ни живи на свете,
 Что-то продолжать придется детям.
   Например, вернуть друзей забытых,
 Что погрязли в славе иль обидах.
   Дать понять врагам, что не простил их.
 Я при жизни это был не в силах, —
   То ли доброта моя мешала,
 То ли гнев мой побеждала жалость…
   Я не знаю, сколько мне осталось.
 Лишь бы не нашла меня усталость —
   От друзей, от жизни, от работы.
 Чтоб всегда еще хотелось что-то.
  1998
     «Я счастлив с тобой и спокоен…»
   Ане
    Я счастлив с тобой и спокоен,
 Как может спокоен быть воин,
 Когда он выходит из битвы,
 В которой враги его биты.
   Мы вновь возвращаемся в город,
 Где серп в поднебесье и молот.
 Давай же – серпом своим действуй
 По барству, по лжи и лакейству.
   А там по традиции давней
 Я молотом с маху добавлю.
 Нам так не хватало с тобою
 Российского ближнего боя!
   Не все наши недруги биты,
 Не все позабыты обиды,
 Кому-то по морде я должен…
 И что не успел – мы продолжим.
  2001
     Яблоко
   Зурабу Церетели
    Адам и Ева были так наивны
 И так чисты в желаниях своих,
 Как непорочны перед небом ливни,
 Когда земля благословляет их.
   Все начиналось с яблока и Змея.
 Былые годы стали вдруг пусты…
 И, поразив рай красотой своею,
 Сошла на землю жрица красоты.
   Все начиналось горестно и трудно —
 С греховной и таинственной любви.
 Но жизнь явилась как начало чуда
 И отдала им радости свои.
   Спасибо Змею за его коварство,
 За искушенье вдоволь и чуть-чуть…
 На все века – и поражай, и властвуй,
 Прекрасная греховность наших чувств.
   В нас нет стыда, когда любовь во имя
 Волшебных чар и радости людской.
 И в наших генах буйствует поныне
 Земная страсть, сменившая покой.
   И мы уходим в древний мир преданий,
 В метафоры пророческих камней.
 И, не боясь вины и оправданий,
 Чужую жизнь мы чувствуем своей.
   2003
     «Я сбросил четверть века…»
   Алексею Пьянову