— Ромашка, куда? — Это Женька Гультяев, сын кузнеца, орет, высунувшись из окна.
— За газетой.
— И я с тобой.
Через секунду Женька выскакивает во двор. На нем новый синий костюмчик с блестящими пуговицами. Толстый горбатый Женькин нос гордо сияет. Женька для того и выбежал, чтобы похвастать костюмом.
— Ничего себе, — говорит Роман, осторожно ощупывая костюм. — Пуговицы красивые.
По дороге Женька, захлебываясь, рассказывает новости:
— Андреяхе голову разбили. С повязкой ходит…
— Кто разбил?
— А неизвестно.
— Надо дознаться.
— А как насчет того? — таинственно спрашивает Женька.
— Слежу все время. А ты?
— И я слежу. Вчера на пушках собирались, о чем-то сговаривались. Твой Колька был, Андреяха. Я хотел подслушать, да прогнали.
— Ладно, узнаем.
— Гулять выйдешь?
— Нет, — говорит Роман, — у нас сегодня гости.
Роман торопится домой. Уже на лестнице слышит, как заливаются корнеты братьев. Это Колька по старой памяти играет с братом.
На кухне что-то шипит. Бабушка, засучив рукава, сбивает в большом горшке тесто. По квартире разносится острый и вкусный запах.
Луч света, заглянув в окно, скользнул в угол и вспыхнул на мрачных позолоченных киотах.
— Надо на две четверти, — говорит Александр. — Тут фа-диез.
КОЛЬКА ТОЧИТ КИНЖАЛ
Мать ушла на целый день в прачечную. Колька на службе, в банке. Сестра еще не возвращалась из школы. Бабушка и дед на работе. Бабушка служила в свечной мастерской, где-то на Васильевском острове, дед — в щелочной мастерской, в этом же доме. Позже всех, уложив корнет в футляр, ушел на репетицию Александр.
Роман остался один.
Сперва он разбирал папиросные коробочки. Обламывал края, а карточки раскладывал пачками. В карточки ребята играли, как в фантики. Нижние стенки коробок стоили очень дешево, верхние же крышки были «пятерками», «десятками», а если с особенно красивым рисунком, то и «стошками».
Рассортировав карточки и убрав их, Роман открыл форточку и стал смотреть на двор.
Хорошо на дворе. Солнце щедро поливает землю теплыми лучами. Воздух звенит от крика, стука и смеха. Горло щекочет дым и пар. Это в щелочной мастерской сегодня варят щелок. Рабочие перед открытыми окнами месят большими совками серую жидкую массу, разлитую по ящикам.
Из прачечной доносится надрывное пение прачек:
Хороша я, хороша,Да бедно одета,Никто замуж не беретДевушку за это…
Роман загляделся на небо, по-новому синее, словно выстиранное, с редкими ярко-белыми облачками.
— Ромашка! Выходи! Под окном Женька.
— Нельзя мне.
— Ненадолго. Никто не узнает.
По лестнице скатиться вниз — одна минута. Взявшись за руки, ребята бегут к сеновалу.
В сарае полумрак. Сквозь дощатые стенки пробиваются золотые иглы солнечных лучей.
На сене развалились Васька Трифонов, Степка — сын почтальона, два брата Спиридоновы — Серега и Шурка, Павлушка Чемодан и Пеца — сын сапожника Худоногая. У Пецы настоящее имя Петька, но он не выговаривает букву «т», и, когда называет свое имя, получается «Пецка». Его и прозвали Пецей.
— Ну? — спрашивает Роман.
— Степка, говори! Степка знает! — загалдели ребята.
Степка вытер нос.
— Гулял я вчера около дома, фантики собирал. Подхожу к церковному саду — смотрю, наши ребята стоят: Андреяха, Наркис, Капешка, Зубастик и еще какие-то.
— Ну и что?
— Ну и разговаривают.
— О чем?
— А я не слышал.
— Дурак. Надо было подслушать, — сказал Шурка Спиридонов. — А дальше?
— А потом они пошли на Забалканский.
— Ну и что?
— А я не знаю, я домой пошел…
— Трепло ты, — сказал Роман. — Испугался за ними пойти.
— А ты бы взял да пошел, да узнал.
— И узнаю, — сказал Роман.
Посидели немного, помолчали.
— Батька новые стишки написал, — сказал вдруг Пеца. — Пойдемте к нему…
— Стишки слушать пошли! — закричали ребята, и один за другим стали выскакивать из сарая.
Кузьма Прохорыч Худоногай был сапожник. Об этом ясно свидетельствовали вывеска над окнами и множество сапог разных размеров и фасонов, наваленных грудами в комнате.
Но это обстоятельство не мешало Кузьме Прохорычу заниматься и стихами.
— Стихи у меня простые, — говорил обычно Худоногай. — Про явления природы, о тяжелой жизни нашего брата-мастерового и личные, из своей биографии.
Кузьма Прохорыч натягивал на колодку ботинок, когда ребята ворвались к нему. Криком и смехом наполнилась комната. Кузьма Прохорыч зажал уши, с притворным испугом глядя на ребят.
— Здравствуйте, Кузьма Прохорыч! — кричали ребята, перебивая друг друга. — Мы посидеть пришли.
Кузьма Прохорыч замахал руками и зашипел:
— Тише, саранча! Что вам надо?
— Мы так просто.
— Навестить… Можно?
— Да сидите уж, только тише, а то услышит жена, она вам задаст.
— А ее дома нет, — сказал лукаво Пеца. — Врет батька.
— Дома нет! Обманули нас! — закричали ребята.
Кузьма Прохорыч, вздохнув, покачал головой.
— Ну ладно! Видно, не проведешь вас.
Он повернул колодку, зажал ее между колен и стал стучать молотком, не обращая внимания на ребят. Некоторое время ребята сидели тихо, переглядывались и подталкивали друг друга. Потом кто-то кашлянул. Прохорыч поднял голову.
— Насиделись?
— Да так скучно.
— А что же вам?
— Стишки почитай нам, — сказал Пеца.
— Почитайте стишки! — закричали ребята. — У вас, наверно, новые есть!
— Некогда мне! Работать надо, — сказал Кузьма Прохорыч сердито.
Но ребята так настойчиво упрашивали, что наконец он, махнув рукой, открыл ящик стола. На свет появилась тетрадь в переплете.
— Ладно, прочту, — сказал Кузьма Прохорыч. — Только, как кончу, сразу уходите, а то жена застанет — и вам и мне попадет.
— Уйдем, сразу уйдем!
Кузьма Прохорыч развернул тетрадь.
— Что же вам прочитать?
— Новенькое что-нибудь.
— Новенькое?.. Про весну разве? Как в деревне она бывает.
— Читайте, читайте про весну! — загалдели ребята.
Кузьма Прохорыч откашлялся и надел на нос очки. Ребята затихли.
Вода заструилась кругом.Подснежник явился цветок.Мне в душу повеяло волей.О, как все весной хорошо!
И ветер просторно бушует.
Кузьма Прохорыч кончил и поглядел на ребят.
— Еще прочтите! Мало! — закричали все. — Подлиннее какое-нибудь. Побольше… Повеселее!
— Нету у меня больше.
— Нет, есть!.. Есть!.. Пеца знает!.. Ребята не отставали.
— Так и быть, — улыбаясь, согласился Прохорыч. — Только теперь печальные стихи будут. Про свою жизнь.
Опять замолкли ребята. Кузьма Прохорыч читал:
Эх ты, горюшко, горе мое,Страданье слепое.Никогда я не вижуСчастливого светлого дня.Разве можно сказатьЖизнь хорошая моя.
— Мамка идет! — вскрикнул вдруг Пеца, глядя в окно.
Всполошились ребята. Кинулись в двери, давя друг друга, а Прохорыч, швырнув тетрадь в ящик стола, торопливо стал ковырять ботинок.
Литературный вечер окончился.
Колька был большой. Он уже курил. Даже сам папиросы покупал и, конечно, с такой мелкотой, как Женька или Роман, не водился.
Но разные штучки для малышей придумывал охотно.
Научил ребят стрелять спичками из ключа. Показал, как делать лягушку, чтоб хлопала, прыгала и шипела, а однажды придумал новую игру — «забастовщики».
Случилось это так.
Играли ребята в «казаки-разбойники». Те, которые были разбойники, полезли в подвал прятаться. Забрались в самый темный угол. Вдруг кто-то кричит:
— Нашел!
— Чего нашел?
— Не знаю чего. Книги какие-то.
И правда, лежат в углу какие-то книги, целая кипа, веревкой перевязаны, а сверху разными тряпками завалены.
Подтащили кипу поближе к окну, развязали. Ничего особенного. Книги разные, в серых, коричневых переплетах, без картинок, а некоторые не разрезаны даже.
Стали ребята из этих книг кораблики да стрелы делать, а Роман несколько книг домой принес. Кольке показал. Колька посмотрел, прочитал немного и спрашивает:
— Где взял?
— В подвале.
Пошел Колька в подвал и все книги к себе перетащил, а ребятам велел молчать.
— Если дворник узнает, попадет здорово, потому что эти книги про забастовщиков.
Стали ребята просить Кольку, чтобы объяснил он, кто такие забастовщики.
— Забастовщики — это рабочие, — сказал Колька и рассказал, как в девятьсот пятом году рабочие с красными флагами к царю ходили и как городовые и казаки в них стреляли. Ребята из этого игру сочинили.
Едва только ребята появились во дворе и заорали:
Вставай, поднимайся, рабочий народ… как начался страшный переполох.
Из окна высунулись жильцы, из конторы выскочили старший дворник, управляющий и младшие дворники с метлами.
